Аватар судьбы - Анна и Сергей Литвиновы

Сначала я склонялся к тому, что устранить ученого следует дистанционно – к примеру, использовать мощный СВЧ-генератор. Снять квартиру в доме окнами на особняк. Когда академик будет дома, я бы включал луч. Через какое-то время он неминуемо погибнет от онкологического заболевания. Но скорее умрет и оператор, управляющий излучателем, то есть я. Вдобавок мне требовалось получить детали генератора – очевидно, только через дипломатическую почту, – а потом собрать его. К тому же прибор потреблял столько электроэнергии, что моей съемной квартирой наверняка вскоре заинтересовались бы. Да и эффективность данного способа оставалась под вопросом.

В итоге идею с СВЧ-генератором я отмел. Затем рассмотрел вариант с радиоактивной ампулой, подложенной под сиденье автомобиля академика или в кресло его кабинета. Главный вопрос оставался прежним: как к этим креслам подобраться? Пытаться вербовать людей, которые служили в КГБ или которых он неоднократно просвечивал, – самоубийство.

В конце концов я остановился на ином способе. Как известно, все люди болеют. А мой академик был, слава богу, немолод – под шестьдесят. Хворать высокопоставленным русским в те времена полагалось лишь в одной больнице – в так называемом Четвертом управлении Минздрава, расположенном в двух шагах от Кремля, на улице Грановского[6]. Я рассудил (и, как выяснилось впоследствии, справедливо), что столь пожилой человек, как моя мишень, рано или поздно должен туда обратиться. Поэтому я решил сосредоточиться на врачах и других специалистах, трудившихся в этом заведении. Разумеется, все они также тщательно проверялись советской госбезопасностью. Недаром в те годы про так называемую кремлевскую медицину существовала присказка: «Полы паркетные, врачи анкетные». Однако доктора и медсестры, в отличие от охранников или водителей, обслуживавших больших людей, не являлись кадровыми сотрудниками КГБ. К тому же я не был ограничен во времени и потому мог придумать с медперсоналом с улицы Грановского любую хитроумную комбинацию.

Я запросил у своего, неизвестного мне, помощника из советских органов информацию на врачей, постоянно практикующих в кремлевской больнице. Он послушно предоставил мне список: фамилия-имя-отчество, должность, где живет, состав семьи. Когда я просматривал этот лист, мне в голову пришла счастливая идея: сосредоточиться на анестезиологах. В самом деле, кто ближе всего находится к рубежу, отделяющему бытие больного от небытия! И кому сподручней всего совершить в ходе операции небольшую ошибку, которая в итоге способна обернуться для пациента летальным исходом!

Для начала я решил лично проследить за каждым из тех, кого отобрал на первичном этапе. Среди врачей-анестезиологов, практикующих на Грановского, оказалась прекрасная дама по имени Женя, с роскошным бюстом. Она проживала с престарелой мамой и дочкой пяти лет, водила малышку в детский садик. Встречалась вне работы раз в неделю с женатым мужчиной. Я не сомневался, что сумею раскрутить ее на любовь – русские мужчины слишком много пьют, не умеют ухаживать и чересчур высокого о себе мнения, поэтому мне с ними конкурировать было легко.

Но настоящей находкой для меня стал анестезиолог, которого все вокруг называли, с любовью русских к уменьшительно-ласкательным, Петюня. Лет ему было около тридцати пяти, и он проживал вместе со своей престарелой мамашей в двухкомнатной квартире на Плющихе. Петюня был хронически холост, что для его возраста (и советского дефицита в мужском поле) выглядело довольно странно. Я начал наблюдать за ним. Никто из врачей не мог себе даже представить, что в шестьдесят четвертом году в столице Советского Союза они вдруг подпадут под наружное наблюдение. Поэтому никто из них не проверялся, не пытался сбросить «хвост», и вести их было нетрудно даже мне в одиночку. Я не болтался возле их работы, в непосредственной близости от Кремля, но встречал своих подопечных у дома – адресами, напомню, меня снабдил мой неведомый «кагэбэшный» источник.

Я познакомился с Евгенией и сразу пригласил ее в театр. За девять лет, проведенных в России, я усвоил, что женщины здесь, по крайней мере, на первом этапе отношений, ценят серьезных мужчин с интеллектуальным уклоном. Я не торопил события, но второе свидание мы провели в ресторане, а третье закончилось в постели у меня дома.

Работа свободного художника позволяла мне свободно располагать своим временем. Параллельно с романом, что я закрутил с Евгенией, я принялся наблюдать за ее коллегой Петюней. Молодой человек не бывал нигде, кроме службы, и не встречался с женщинами, хотя обладал привлекательной внешностью. Пару выходных он провел в библиотеке имени Ленина. Я устроился в читальном зале так, чтобы наблюдать за ним. Он изучал медицинские талмуды, делал выписки – возможно, собирал материал для научной статьи или диссертации. Но однажды, принаряженный и надевший галстук, он отправился в консерваторию. У входа его ждал мужчина лет сорока довольно приятной наружности. Мне удалось также купить билет с рук, и я видел, что эти двое просидели весь вечер рядом, без какой-либо компании, вдвоем посещали буфет, и между ними шла довольно светская, интеллигентная беседа. В шестидесятые в Советском Союзе поход куда-то вдвоем с мужчиной совершенно не означал, что между вами имеются интимные отношения. Но все-таки привычней было, когда друзья направляются вместе на футбол, хоккей или в баню. А тут – консерватория. И я решил проследить, куда парочка отправится после музыкального действа. Я готов был ставить десять против одного, что мужчины просто пожмут друг другу руки и разойдутся – гомосексуальные отношения были чрезвычайной редкостью в тогдашней Москве. Однако я не угадал. Парочка вместе села в метро. Я поехал вслед за ними. Петр и его спутник добрались до «Измайловской», а потом прогулялись и вошли в подъезд одного из домов, расположенного на Сиреневом бульваре. По тому, какие окна зажглись на фасаде, мне удалось установить квартиру, в которой, по всей видимости, проживал приятель Петюни. Я решил подождать у подъезда. Вскоре свет в жилище потух, но спустя часа полтора зажегся (я весь продрог, честно говоря, ожидаючи на детской площадке), а еще минут через двадцать из подъезда вышел Петя. На бульваре он поймал такси и отправился, судя по всему, домой – я не смог за ним проследить, поймать таксомотор в те годы в Белокаменной было непросто.

И тогда я решил понаблюдать за его компаньоном. В ту ночь он остался дома. По расположению окон я прикинул, в какой квартире мужчина живет. В следующий раз, оставляя очередной запрос в тайнике для моего неведомого источника в КГБ, я внес этот адрес и попросил установить, кто там проживает. Через неделю мне передали ответ (опять через тайник, как шло все наше общение): прописан по адресу некий Иван Колядушкин, двадцать восьмого года рождения, беспартийный, разведенный, старший литсотрудник одного литературного журнала, член Союза советских писателей и, между прочим, поэт, автор трех поэтических сборников.

В дальнейшем я переключил слежку на гражданина Колядушкина и в течение пары недель понаблюдал за его, так сказать, жизнью и творчеством. Времени, потраченного на это, я в итоге не пожалел. Три дня в неделю мой объект отсиживал в своем литературном журнале, пару раз бывал в исторической библиотеке, дважды посещал кино и однажды – театр, провел несколько вечеров в ресторанах – ЦДЛ, Дома журналистов и в затрапезной пивной. Все его поведение, на первый взгляд, было обычным для представителя московского верхнего среднего класса тех времен. Проблема (прежде всего, для него самого) заключалась в том, что всю эту светскую жизнь он осуществлял без малейшего присутствия женщины. Больше того, если он и развлекался, то постоянно и исключительно в мужской компании. Вдвоем с одним представителем сильного пола он побывал на премьере в кинотеатре, с другим – на спектакле в театре сатиры, и, наконец, в ресторан Домжура он пригласил все того же анестезиолога Петюню из кремлевской клиники. Помимо этого двое мужчин плюс все тот же Петюня после свиданий оставались в его квартире допоздна.

Хочу вам напомнить, дорогой Алексей (продолжил старый русский американец), ведь вы тех времен не застали, что тогда в советской стране гомосексуализм был не просто порицаемым (каковым, как я понимаю, он остается здесь и поныне). В ту пору человек, уличенный в мужеложестве, реально мог схлопотать срок – пять лет лишения свободы, и вся его жизнь и карьера улетали коту под хвост. Я решил на этом сыграть.

За восемь лет жизни в столице я обзавелся многими друзьями-приятелями. Этому способствовал мой общительный характер, а также советы моих учителей из Лэнгли – как можно чаще бывать на виду и обрастать как можно большим количеством связей, потому что никогда не знаешь, кто и почему сможет вдруг оказаться тебе полезным. Один из моих однокурсников имел очень подходящее (для моих целей) место работы. Его контора, будучи филиалом некоего советского учреждения, помещалась на первом этаже старинного жилого дома. Переделанная при социализме из когдатошней барской квартиры, она представляла собой четыре комнаты, расположенные одна за другой, покоем. Мой приятель сидел в самой первой комнате. У него же имелись ключи от помещения целиком. По вечерам он запирал всю анфиладу комнат. По правилам ключи требовалось сдавать на вахту, однако она находилась в другом корпусе, и он обычно ленился и этого не делал, а местные режимщики смотрели на нарушение сквозь пальцы. По утрам, правда, ему требовалось прибыть на работу минут на сорок раньше положенного, чтобы отворить помещение и запустить туда уборщицу. Приятель мой не скрывал, что собственную недисциплинированность он порой использует в личных целях: приводит по вечерам на службу любовницу – в одной из комнат учреждения располагался старый, продавленный, дореволюционный диван.