Белый саван - Антанас Шкема

Вдруг я почувствовал перемену. Слабая дрожь волнами пробегала у меня по позвоночнику. Кружилась голова. «Неужели я меняюсь?» — осенила вдруг странная мысль. Я остановился возле кинотеатра. «И Лайсвес Аллея тоже меняется?» Я прислонился к витрине. По спине по-прежнему прокатывались волны. «Утомился от игры, наверное», — подумалось мне. И в этот миг я заметил Женю. Невысокую, опрятную, добросовестную проституточку в хорошем расположении духа на рабочем месте. Схватил ее за руку и потащил в переулок, в тень дома.

— Сдается мне, ты сегодня выиграл? — изучающе поглядев, поинтересовалась Женя.

— Да, выиграл, — ответил я.

— Хочешь меня? — опять спросила Женя. Я промолчал.

— Сдается мне, прежде всего ты хочешь выпить, — решила Женя.

— Угадала. Подожди здесь, сбегаю в магазин. Сегодня ночью мы будем пить красный крупник.

— Ты мне нравишься. Красный крупник тут ни при чем, сам знаешь, — с подкупающей простотой проговорила Женя. — Не воображаешь, а когда выпьешь, не ругаешься.

Сегодня будешь у меня первым. Получишь удовольствие, котик.

Я порылся в карманах и вытащил монету в два лита.

— На, возьми, пока не забыл. Наверно, уже две недели не могу долг отдать. Спасибо.

Женя бросает монетку в сумочку.

— Порядок, котик. Если понадобится, всегда тебе одолжу.

Эти слова она произнесла с отеческой теплотой, и я провел рукой по ее пушистым волосам.

И я снова стоял на Лайсвес аллее. Дрожь и слабость прошли. В гастрономическом отделе магазина я купил водки, крупника, сигарет, шпрот, ветчины, масла, хлеба, шоколад.

Хорошо помню ту ночь. Запах лип; свои легкие шаги; Женину руку, которую я гладил, как будто это была рука моей невесты; стройную башню музея; небо, месяц, звезды, Жалякальнис — Зеленую гору; ключ, я им отпирал дверь. Я любил Йоне, а этой ночью временно был с Женей и любил ее. Раздвоенность меня не терзала. Я перебрался в другую комнату; Йоне же просто-напросто соврал: живу в приличной семье, ей нельзя меня навещать. Мы встречались на природе и в комнате моего друга. Я обманывал Йоне, потому что был молод, крепок, уверен в себе. Я жил. Откровенно наслаждался жизнью. Это уже не был тот экстаз, разбавленный порядочной дозой лицедейства, который настиг меня тогда в Паланге. Это была юность. И сегодня ночью я дружил с проституткой Женей.

Утром проснулся в десять часов. Жени уже не было. Она умела вовремя исчезнуть. В моей комнатушке смешались запахи: алкоголя, остатков еды, несвежего дыхания. Я поворочался в постели. Сразу повеяло терпкостью близости. Выскочил из постели и открыл окно. Дохнуло липовым цветом и смыло ночь. Я ухватился за стул и вскинул свое тело вверх. Кисти рук слегка дрожали. «Полный порядок», — подумал я. Потом занялся уборкой в комнате, побрился, принял душ, надел светло-серый костюм. И отправился на улицу.

Мне трудно припомнить каждый свой шаг. Однако вскоре я почувствовал, что мир опять меняется. Поначалу в глаза бросились детали: у фуникулера грязная рукоять; напротив меня сидит дама, и в уголке губ у нее хлебная крошка; а вон цветок липы какой-то особенный, один среди тысяч; едет автобус, и к покрышке у него прилип клочок газеты; а этот человек желтые ботинки намазал черной ваксой. Казалось странным, что я запер свою комнату, что ключ лежит в кармане, что я воспользовался фуникулером. И что эти несколько минут промелькнуло как один миг.

Я стоял на Лайсвес аллее. У витрины магазина «Продукты».

Зоори! Дайте же мне Зоори! Кошелек мой набит деньгами, я красиво одет, таким стильным юношам обычно улыбаются продавщицы. Чудесный день. Я куплю себе книгу. Сначала полистаю ее для беглого ознакомления в городском саду, а потом уже в своей комнате. Сегодня лекции у меня после обеда, и вечером мне не нужно играть в бильярд, вечером пойду с Йоне в кино. До книжного магазина почти рукой подать. Он тут совсем близко.

Зоори! А разве этот мир называется земля? И это протертое до блеска стекло? И дома, деревья, собор, полицейские, пешеходы — это все настоящее?

Я глухо вскрикнул. У меня вырвался короткий звук, и прохожие могли подумать, что юноша просто рыгает после бурно проведенной ночи. Я сжал кулаки, стиснул зубы. Чувствовал, как дергаются мышцы лица. Хотелось вскинуть руки и орать во все горло. Хотелось ворваться в тот прежний мир.

На самом деле я стоял, прислонившись к витрине магазина «Продукты». Видел в стекле свое отражение. Размытые контуры, серый цвет лица, механическое подергивание век. Разве так было миллион лет тому назад? Рокотало море, ползали гигантские черепахи, мои острые ногти разрывали влажный песок. В сознании росло предощущение смерти: а ведь кончина — это дверь в иной, еще более страшный мир. Там человек лишается тела, там живут рожденные на земле кошмары.

Зоори! Зоори, спаси меня!

Я почти бежал по Лайсвес аллее. Обгонял прохожих, толкал их и даже не извинялся. «Зоори, Зоори», билось во мне это слово. В ушах звенели тонкие металлические стрелы. Они летели за мной. Они настигали меня. Вперед, только вперед. Мимо проносились детали, отчетливые, как во сне. Голубые девичьи глаза, битком набитый портфель. И глаза, и портфель почему-то пугали меня. Как будто я увидел вдруг привидения, с которыми суждено отныне жить вечно.

Психиатр этот был довольно известен в Каунасе. Я сидел перед ним в кожаном кресле. До этого меня выслушали, простукали, искололи. Теперь я ждал приговора. Библейское лицо психиатра дышало таинственностью чужой расы. Он вертел ручку в своих пальцах и все еще не решался выписать рецепт. Паузу заполняли звуки, доносившиеся с улицы. Автомобильные сигналы; возгласы прохожих; фабричный гудок, долетевший прямо из Алексотаса. «Увертюра», — подумал я. И задвигался в кресле.

— Чувствуете себя по-прежнему плохо? — спросил врач.

— Как-то перехватывает горло, потом опять проходит, — объяснил я.

— Скоро все пройдет. Лекарство еще не подействовало.

Психиатр постучал ручкой по столу.

— Вы, безусловно, хотите знать диагноз?

— Да.

— Он не такой уж страшный, как вам представляется. Времена Ибсена миновали, наследственность вовсе не обязательно должна вас погубить. Само собой разумеется, жизнь вести следует воздержанную, я подчеркиваю это, но отнюдь не считаю, что вы сойдете с ума или умрете. Просто вы неврастеник.

— А я выздоровею?

Ручка замерла в его пальцах.

— Трудно сказать. Я не приверженец благополучия в медицине и не смотрю на все сквозь розовые очки. Однако попытаться надо. То, что вы мне рассказали, заставляет меня быть откровенным. Ваша болезнь еще не изучена досконально. Вы же понимаете, речь идет о нервных центрах. Это лабиринты, в которых мы все блуждаем.

Он что-то пробормотал по-латыни, и я ничего не понял. Тогда он сказал мне:

— Всякий раз вы умираете и воскресаете снова.

Психиатр улыбнулся, очевидно, его восхитила собственная изворотливая характеристика болезни.

— Сущий ужас, — добавил он. И стал выписывать рецепт. За окном по-прежнему витали всякие звуки. В ушах не смолкал гудок, долетавший сюда с фабрики в Алексотасе. Двое мужчин остановились под окном.

— Ты ошибаешься, Банайтис, без сомнения, порядочный человек.

— Не верю. Вчера он…

Психиатр закрыл окно, и я не услышал, чем закончился разговор. Я положил на стол две банкноты.

— Хочу жениться, — вырвалось у меня.

— Не рекомендую. Будете тяжелой ношей для своей жены. Ну а если вам потребуется женщина… — и он улыбнулся все той же улыбкой.

— Понимаю, профессор. Спасибо и всего вам доброго.

— Через месяц навестите меня. Всего хорошего.

Я вышел на улицу. В руках держал свой приговор. Белый рецепт. Вгляделся в текст, стал разбирать слова. Один из вариантов успокоительного. В состав входит бром. Укол начал действовать. Одолевала сонливость, я был спокоен. Люди и предметы больше не пугали меня. В аптеке я получил коричневую бутылочку с красной наклейкой, напоминающей язык. Пообедал в «Метрополе». И, вернувшись домой, заснул таким крепким сном, что меня не мучили никакие кошмары.

Когда проснулся, уже вечерело. Через полчаса у нас свидание с Йоне. Меня томили липовый дух, загоревшиеся огни на склонах Алексотаса, вечерняя прохлада, приглушенный шум на улицах, мои окаменевшие мышцы, добрые глаза Йоне, принятое мной решение: «Я на тебе женюсь».

Я закричал еще громче, чем тогда днем возле магазина «Продукты». Захлопнул окно. Выпил бром. В сумерках я стонал, уронив голову на сжатые кулаки. Пока не наступило облегчение.

…Вот сейчас она подходит, останавливается возле почты, поглядывает на стрелки часов. Две минуты после девяти. Он немного опаздывает, думает она, начинает прохаживаться по тротуару, направляется к обувному магазину и с интересом изучает последнюю модель из Швейцарии. Пятнадцать минут десятого. Йоне медленно бредет по улице, и каждый встреченный мужчина — именно тот, кого она ждет. Двадцать две минуты после девяти. А вдруг он заболел, конечно, она бы отправилась его навестить, но, к сожалению, не знает адреса. Ровно половина десятого. Йоне возвращается домой…