Ничего, кроме счастья - Грегуар Делакур

Мы сожгли все фотографии, на которых он был, свинское чудовище. Переломали все вещи, которые он нам дарил, даже которые просто трогал. Мы хотели стереть его с лица земли. Убить. Мы никогда больше не говорили папа. Не называли тебя никак. Если о чем-то не говорить, оно перестает существовать.

Но теперь я должна заговорить об этом, если хочу существовать сама.

Мама с Оливом все чаще ссорились. Из-за мотоцикла. Из-за того, что он приходил домой все позже. И от его куртки иногда воняло духами, или от волос разило светлым табаком. Олив отвечал, что не ей его на эту тему поучать. Если ты понимаешь, что я хочу сказать, говорил он со злой улыбкой. Однажды даже добавил: знаем мы твои примерочные кабины. В тот день она дала ему пощечину. И ушла в свою комнату. Хлопнула дверь. Леон кинулся к Оливу приласкаться. Тот погладил его по волосам. Бери свой шлем, товарищ-байкер, сказал он, и они ушли.

В тот же день Леон сделал себе тату. Фукидокурицу. На плече, на уровне дельтовидной мышцы. Он показал мне ее, заставив поклясться, что я ничего не скажу маме. «Не то я тебя убью». Пробовали уже, ответила я, ничего не получится, я бессмертна. Мне очень понравилась эта мысль; надо же, я бессмертна. Я сказала об этом психологу. Мы попытались разобраться. Бессмертие. Конечно, когда-нибудь я умру, как все. Но не в этот раз. Если я выжившая, то есть живая, значит, для чего-то мне еще надо жить. Прожить мою жизнь, мою собственную историю, с людьми вокруг меня, которых я сама выберу. Которых полюблю. Которые полюбят меня, даже с окороком вместо лица. И мою красивую улыбку, эту самую улыбку, которая сражает наповал. Я знаю, что между мамой и Оливом нет большой любви. Мы говорили об этом с Сашей и ее мамой однажды ночью. Говорили о желании. Обо всем этом, что «воспламеняет» (этого слова я еще не знала). О том, какую боль может причинить порой желание. О неизбежной потере. Потому что никто не может гореть желанием постоянно. Это слишком тяжело, оно пожирает человека изнутри. Саша сказала, что никогда не выйдет замуж, у нее будут только любовники. Ее мама посмеялась. А я – я только призналась им, что сейчас у меня только одно желание: чтобы пришли месячные. В пятнадцать лет их так и не было, потому что кто-то высушил мое сердце и выпустил из меня кровь. Пес-Вампир.

25/12

Рождество фиговое. Олив с мамой старались, как могли, быть милыми. Тетя Анна и дядя Тома приехали на поезде из Лилля. Мне подарили туфли от «Задига и Вольтера». Парфюм «Дейзи» от «Марка Джейкобса». Купон на покупку в «H&M» (300 евро). Эми Уайнхаус (у меня уже есть, спасибо, мама). Набор косметики «Баре минералс». И очень красивые часы, старинные (причем ходят), «Реверсо». Внутри у них инициалы, не имеющие ничего общего с моими. Я даже не посмотрела, какие подарки получил Леон. Мне плевать. Мы с ним не разговариваем, с тех пор как он пригрозил меня убить. Я называю его не иначе как мсье ПВП. Пипи-В-Постель. Он от этого бьется в истерике. Мне в кайф. Тетя Анна рассказала про дедушку. Только ждать, сказала она. Вернее, она сказала только, а ее муж ждать. Дядя Тома единственный ее понимает, еще только КД и я немножко. Это может случиться завтра, через год, через два года. Только ждать. Она сказала, что Колетт все больше становится похожа на больную Паркинсоном. Но она не больна, это просто от страха быть покинутой, остаться в один прекрасный день одной ее трясет. Это тяжко, потому что, когда она кормила дедушку, все расплескивалось, она извинялась, мучилась от стыда и много плакала из-за этого.

Тогда тетя Анна наняла женщину, которая не дрожит, та приходит кормить дедушку и болтает с ними понемножку о всяких пустяках: о дорожных работах на улице Бельфор, о кончине парикмахерши с улицы Шодронье, о задавленной собаке. Она привезла мне подарок от Колетт. Колечко. С малюсеньким-премалюсеньким бриллиантиком. Связующее звено между нами всеми. Пусть даже она жена отца Чудовища, мне было приятно, что есть эта связь, что у меня есть семья. Что я не совсем одна, никому не нужный недобиток. Взрослые остались в гостиной. Я пошла к себе в комнату писать, а потом позвонила Саше.

8/01

Сегодня утром мама заговорила о том, чтобы отправить Леона в пансион, а Олив был против. Я все-таки его мать, сказала она. А Леон ответил: а Олив мой отец. Он даже выкрикнул это. Мама прижала ладонь ко рту, как будто хотела заглушить крик или чтобы не вырвало. Вид у нее был совсем убитый. Я сказала, что пансион пойдет на пользу мсье ПВП, меньше будет капризничать. А Олив велел мне заткнуться.

Ненавижу их всех. Ненавижу их всех. Ненавижу их всех.

8/01 (ночь)

Ответ № 3 на УВ: Потому что он просто девочек боялся.

21/01

Сегодня мы с психологом играли в такую игру. Он попросил меня описать ему себя, какой я хочу стать в будущем. Я не знала, что ответить. Он ждал.

А потом я сказала: нормальной. И он сказал мне: но вы уже такая, вы и сейчас нормальная. Нет, сказала я. Нормальная – это когда тебя любят.

В конце весны мама обнаружила татуированное плечо мсье ПВП. Она как рехнулась. Велела Оливу уйти. Убраться из дома. Сказала, что он безответственный, что она вызовет полицию. Сделать татуировку ребенку! Олив ушел со своим мотоциклом, а Леон совсем запустил учебу. Он стал злым, несносным. Иногда по ночам мама плакала. Иногда по ночам она не приходила домой – как раньше, во времена Свина. Она возвращалась утром с круассанами, типа «я хорошая мать». Но я-то видела ее красные глаза, грязную, жирную кожу, несмытый макияж. Колтуны в волосах, царапины на шее, на руках. И в сердце. Я видела ее муку. И говорила психологу, что КД тоже не мог ее не видеть. Никуда не денешься от муки близких, она бьет вас наотмашь. Она нуждается в вас. И ничего тут не поделать. Мы много об этом говорили. Мука, горе, рана, страдание. Мы составили шкалу от одного до десяти, я пыталась расставить все по местам, освоить.

Ветчина на моей щеке посветлела. Стала похожа на родимое пятно. Уже лучше. Ямка в челюсти никуда не делась. Я жевала резинку. Курила. Компенсировала. И много улыбалась. Один парикмахер придумал мне клевую стрижку, которая слегка скрыла гнусность Собачьего Дерьма. Время от времени кто-то из мальчиков предлагал мне встретиться в «Старбаке» после уроков. Не супер нашего класса, даже не «ничего себе», но и не последний урод. О’кей, Жозефина, можешь надеяться на лучшее.

Я продолжала видеться с Женевьевой дважды в неделю, и моя речь после четырех лет работы стала вполне… «красноречивой», сказала она. Я знала, что мне не быть актрисой или дикторшей (и тем лучше), но мне были в кайф похвалы Женевьевы. Нет, настоящая моя мука была внутри. Глубокая, бездонная, она разъедала мне нутро-сердце-кости. Я больше не могла. Если это не кончится, кончусь я.

Конечно, я об этом думала. А что ты хотел? Я готова была довести до конца твое дело Пса. Уже было собиралась. Мягким способом, таблетками, например, или крутым. Я бы выбрала крутой, кровавый. Жозефина, дочь чудовища. Себя не переделаешь. Наша квартира на седьмом этаже. Падение с высоты 21 метр. Я буду лететь 2,069 секунды. И разобьюсь на скорости 73,1 километра в час. Прикинь, какой я буду внизу, на тротуаре, во, как если бы в меня попал шар для игры в петанк весом 800 г на скорости 580 километров в час. Уж лучше, чем твоя поганая револьверная пуля. Полнейшая каша. И никакой тебе ветчины. Непоправимо.

А ты и не знал, что я сильна в физике.

Когда я рассказала об этом психологу, он сказал: в каком-то смысле вы такая же, как он. Незнание меры. Страсть. Я вскочила и выбежала из его дерьмового кабинета, да еще дверью хлопнула. На улице шел дождь. И я подумала, что никогда не спрашивала у него, почему идет дождь. У моего отца.

Саша начала встречаться с мальчиком. Из выпускного. Не сказать, что Камиль Лакур. Но и я тоже не Валери Бег[71], говорила она. Восемнадцать лет, гот. Скромник – на неделе. А по выходным то еще пугало. Индусское влияние, очки сварщика. В жилу к ее ржавым гвоздям. Мы животики надорвали от смеха. Продолжалось это месяц. Точнее двадцать шесть дней. Она его бросила, отчасти из-за того, что ему пригорело переспать, но больше потому, что он нудный. Правда, целовался суперски. У него был очень длинный язык, он мог достать им до подбородка. Но выглядело мерзотно, когда он это делал, похоже на мягкий член. Как же мы хохотали с Сашей. Я ее обожаю. Она мне как сестра. Я рассказала ей про Кусок Дерьма. Что он со мной сделал. Мы плакали. И мне было хорошо.

А потом вернулся Олив. Это мама попросила его вернуться. Мне кажется, она боялась нас с Леоном, двух детей КД. Ей недостаточно хотелось быть матерью, чтобы оставаться с нами одной. Ей нравились эти ее штучки с примерочными кабинами. Соблазнять, покорять. Я видела, что она очень красивая, моя мама. Она еще красивее оттого, что опасная. Мне бы хотелось быть как она – и в то же время нет. Я, скорее, тихая, и мне это нравится. Я знаю, мсье психолог, знаю. Тихая. Это у меня от него. Это связывает меня с ним. Приближает меня к нему.