Дитя Меконга - Алёна Сереброва

«Нет-нет-нет» — крутится в его голове отчаянное неверие, а над телом, будто нехотя, поднимается маленький зелёный огонёк. Искорка. Он помнит, брат что-то рассказывал про них, что-то такое, что…

Тёмная когтистая лапа опускается, собираясь сграбастать этот огонёк, но он оказывается быстрее.

Маленьким ужиком он проскальзывает совсем рядом с рукой, подхватывая огонёк в ладошки и выворачиваясь ближе к реке. Её журчание вселяет надежду и чуть притупляет страх, от которого подрагивает и холодеет хвост.

— Верни и забудь что видел, — требовательно грохочет Тьма.

Он поднимает взгляд на чужое лицо, но видит лишь всё ту же смазанную тьму.

— Верни и я забуду, что видел тебя так далеко от дворца.

Тьма требовательно протягивает когтистую лапу, а с подтаявшего ледяного клинка на каменистый берег всё так же продолжает капать алым.

«Когда-то давно один из нас захотел стать учеником Будды и отправился в мир людей. Иногда мы тоже ходим туда. Даже ты можешь найти проход. Вот здесь, прямо в этой реке…» — всплывает в памяти голос Наоварат, той самой, суть которой сейчас зелёным огоньком греет его дрожащие ладошки.

— Отдай её мне, несносный мальчишка.

От внезапного выпада он уходит прямо в воду. Ныряет рыбкой, стремясь забраться как можно глубже, дальше от берега и опасности, а сердце в груди частит, готовое вырваться.

«Ты сможешь» — снова звучит в его сознании голос Наоварат и он уходит всё глубже, стараясь найти проход.

«Какой он, мир людей?» — он задавался этим вопросом уже много раз, с тех самых пор как узнал о его существовании, однако сейчас не испытывает ни предвкушения, ни страха. Только ёкает сердце, пропуская удар, когда кристально-чистая вода становится мутной, а дно под ним из каменистого превращается в илистое и едва различимое. Становится ощутимо теплее, и он вдруг понимает, что, кажется, каким-то образом всё-таки нашёл путь…

Тонг всхлипывает, вцепляясь пальцами в подтянутые к груди колени, когда боль простреливает будто насквозь, и шумно выдыхает, когда отпускает.

…Ему едва хватает сил открыть глаза, когда кто-то касается плеча. Открыть глаза и тихо попросить:

— Помогите…

Он понятия не имеет, кто перед ним и на мгновение в памяти встаёт тёмная фигура, вселяя в сердце отголосок былого страха.

В ладошках больше ничего нет, как и вокруг него. Лишь пустой пляж и… Женщина. Обеспокоенная и немного испуганная.

— Помоги-те…

Тонг вздрагивает и открывает глаза, перед которым так до сих пор и стоит лицо той женщины. Знакомое лицо. Слишком знакомое…

— Просто сон, — напоминает он себе, растирая лицо ладонями и зачёсывая влажные волосы назад. За плотными занавесками ещё темно, а значит и времени совсем мало. Слишком мало для того, чтобы подниматься.

Тонг понятия не имеет, сколько проспал, однако снова ложиться нет никакого желания. Ложиться и видеть…

Мотнув головой, он тянется за мобильником, чтобы посмотреть время.

Три утра…

Тонг зажмуривается, чувствуя, как неприятно липнет к спине вновь мокрая пижамная кофта. Единственное, что, кажется, осталось от уложившей его в кровать температуры.

О приснившемся кошмаре он старается не думать, однако тот сам лезет в сознание, не позволяя себя забыть. Не позволяя забыть увиденное за мгновение до пробуждения лицо. Лицо женщины, что работает у Нока, той самой, которую тот называл тётушкой. И склонялась она над маленьким нагом…

— Бред… У тебя был лихорадочный бред, Тонг, — едва слышно ворчит он, включая один из светильников, и мягкий приглушённый свет окутывает комнату. — Нагов не существует, это легенды.

«Призраков тоже, — поддакивает сознание. — А ещё люди не умеют лечить прикосновением».

Пальцы сжимаются в кулаки, и Тонг прикусывает губу.

«Может ли быть так, что Кхем и правда был нагом?..»

Глава 10

Тонгу совершенно не интересно, существуют ли наги на самом деле. Да и история того парня, Кхема, его не особо волнует. Тонг в этом точно уверен. Или просто пытается себя в этом убедить. Потому что сны продолжают приходить, вновь и вновь отправляя его к светлым стенам дворца и блестящим золотом в свете солнечных лучей крышам. Туда, где на берегу уже знакомого пруда Наоварат читает маленькому нагу книгу. Или, быть может, это разные книги, потому как Тонг ни разу не слышал ни единого слова из того, что находится на страницах.

Вслед за этими снами приходят другие. Другой…

Тот, где огромная тёмная фигура тянет к нему когтистую лапу, а в маленьких ладошках в ритме пульса бьётся зелёная искра.

В один из дней от абонента «Пи Нок» приходит: «Как себя чувствуешь? Най сказал, что ты заболел» и тогда сны и вовсе меняются, а на смену золотым крышам и тёмной фигуре приходит дождливый день, и подросток, которого он закрывает своим телом. В такие дни отчего-то ноет в области родимых пятен, будто это не простые отметины, а застаревшие раны, что болят на непогоду.

Тонг хмурится, растирая бок под бледно-голубой футболкой, прежде чем вернуться к готовке. На часах почти пять утра и времени ещё достаточно, чтобы всё успеть, однако… Тонг всё равно отчего-то торопится.

Сезон дождей закончился, а значит, кончился и трёхмесячный пост. И монахи снова выходят на улицы. Быть может, благословение избавит его от снов…

— М-м-м… Как вкусно пахнет… — тянет Синг, появляясь в дверном проёме, будто призрак, и подобно же призраку протягивает руку к стоящей на плите кастрюльке.

— Не смей, — холодно предупреждает Тонг, оборачиваясь прежде, чем друг снимет крышку. — Завтрак вон там. Накладывай и ешь без меня, если хочешь.

— А это что? — Синг сцеживает зевок в кулак и снова тянется к крышке, игнорируя предложение Тонга.

— Подношение для монаха. Не трогай.

— Всё настолько плохо?

Тонг отворачивается, прячась от внимательного взгляда друга в делах: помешать одно, проверить другое, глянуть на третье, хотя плита сейчас и не требует его особого внимания.

— Сколько дней тебя уже мучают кошмары?

Едва не уронив на пол лопатку, Тонг оборачивается, обжигая слишком серьёзного и излишне внимательного друга взглядом.

— Что? Думал, не замечу? Какого же ты плохого мнения обо мне, — хмыкает Синг. — Давай помогу. Что сделать?

— Пойти и позавтракать?

Тонг выдыхает, когда Синг отступает обратно к двери, но не уходит. Впрочем, и не спрашивает больше ничего, только смотрит, будто ждёт, что Тонг сам начнёт рассказывать. Слишком уж острый взгляд у Синга, царапающий, и ощущается ничуть не легче, чем ноющие рёбра в районе родимых пятен.

— Хорошо, сдаюсь, — отложив лопатку, Тонг оборачивается к другу. Тот так