Додо - Сильви Гранотье

Веселым голосом я объявила о своем прибытии Салли – душ в ее кабинке был включен во всю мощь, судя по плеску за перегородкой. Она не ответила.

Я бросила все притирки старой дуры на кафельный пол и застыла, оторопев и не решаясь зайти и глянуть. Есть предел тому ужасу, который можно пропустить через себя за два дня. А главное – Салли была частью меня самой. Не потому, что она спасла мне жизнь, не потому, что ее упрямое жизнелюбие, вопреки ужасной физической ущербности, заново запустило мой собственный уже глохнувший мотор, не потому, что она наглядно показывала, как великодушие делает человека в сто раз прозорливей, чем ум без сердца, а из чисто эгоистических соображений: она была единственным человеком, который реально оправдывал мое существование.

Поскольку я одна, бесполезно ждать, что кто-то другой возьмет ситуацию в руки. Я выбралась из своей клетушки. Слышно было, что работал только один душ. Заведение пустовало.

Я подергала дверь Салли и вынуждена была признать очевидное. Она была закрыта изнутри. Я осела на холодный кафель, и холод придал мне немного сил: я заметила часть Салли, очевидно притулившейся в углу душа. Лица ее я не видела. С нее бесконечным потоком текла черная вода.

Я проглотила рвущееся рыдание. Я должна была как-то попасть в эту паршивую кабинку. Если он смог… Я не желала считать его сверхчеловеком, способным проходить сквозь запертые двери.

Я начала изо всех сил трясти дверь. Попробовала подтянуться, цепляясь за верх перегородки, к счастью не доходившей до самого потолка. Просунула руку под дверь и, вывернувшись, как могла, дотянулась до ее подошвы: она была теплая. Нога отдернулась, и я услышала «хе-хе-хе-хе» – никогда бы не поверила, что придет день, когда этот звук приведет меня в такой восторг.

Я вытащила руку и расплющила на кафеле лицо. Салли двигалась – я бы сказала, она двигалась вся, потому что если я разбухла, то она походила на оползень. С облегчением вернувшись в нормальное состояние, то есть став холодной, циничной и злой, я смотрела на ее живот, гигантской складкой стекавший на колени. Ее ноги были согнуты, как у чудовищного младенца, потому что избыточный жир не давал суставам до конца разогнуться, а гноящиеся трещины, как варикозные вены, спускались от икр до щиколоток, по объему не уступавших ягодицам.

Не будем забывать, что я лежала, естественно, нагишом, распластавшись по кафельному полу, чтобы заглянуть повыше в щель из-под двери, и в этом-то положении я попыталась привлечь внимание Салли, позвав ее по имени сдавленным, в виду вышеописанных обстоятельств, голосом. Выдавилось следующее:

– Салли, малышка моя, Салли, умоляю, открой дверь. Я не буду сердиться.

И вдруг я услышала совсем рядом какое-то цыкание. Я вздернула голову, и угол душевой двери пришелся мне прямо в висок. Мне все-таки удалось приподнять голову, и я заметила сидящую на пятках с густо намазанными хной волосами пожилую арабку, обмотанную пестрыми тряпками, с татуировкой на лбу и жирно подведенными глазами: свое призывное цыкание она сопровождала движением раскрытой ладони, сжимая и разжимая пальцы.

– Если эта Салли твоя возлюбленная, ты ведешь себя как дура.

С ее забавным акцентом получилось что-то вроде «ели сали туя возбля, ти вьешь ся как дюря», но она так лучилась добрыми намерениями, что я немедленно открестилась от самой себя.

Вскочив, я затрясла и головой, и руками, пытаясь выразить отрицание, будто обращалась к умственно отсталой.

К счастью, я быстро опомнилась и внятно объяснила, что НЕТ, нет, нет и нет, просто моя приятельница заперлась в душе.

Подняв руку ладонью вперед, на манер индейского вождя, арабка сделала мне знак не дергаться, поднялась с завидной гибкостью, вытащила из густых волос длинную шпильку, разогнула ее, потом согнула заново. Я осталась стоять перед ней и, попытавшись прикинуть, какую именно часть тела прикрыть в первую очередь, в конце концов расслабилась, заразившись ее безмятежностью, и довольствовалась тем, что глядела на нее, свесив руки. Она по-своему разрушила еще один барьер, приняв меня без всякой задней мысли во всей моей неприглядной наготе.

Она подошла к двери. Проблема заключалась в том, что до задвижки было не добраться. Женщина, нахмурившись, оглядела меня, покачала головой и помогла мне согнуться в позе табуретки. Потом залезла мне на спину, перегнулась, и через пять минут я услышала, как сдвинулась защелка.

– Уметь надо, – заключила она, втыкая волшебную шпильку обратно в свою шевелюру.

Освобожденная дверь провернулась на петлях, открываясь внутрь, с нашей спасительницы, оставшейся висеть на створке, один за другим сползли покровы, оставив ее обнаженной, и трубный голос заорал:

– Здесь вам не «Крэзи Хаус»,[20] всему есть свои пределы, вы что, совсем рехнулись?

Никогда нельзя ставить крест на человеке. Надзирательница обладала блистательным воображением.

В конце концов все стало на свои места. Нейлоновая кофточка раздала нам полотенца, и я добралась до душа, где Салли выламывалась, как ребенок, который делает вид, что боится щекотки, мечтая, чтоб его пощекотали. Я была не в том настроении, чтобы шутить, а в руке держала такой жбан шампуня, который любой смех превратит в слезы.

У меня ушло часа два, чтобы справиться с ее грязью и со своей. Я купила средство от блох, поэтому нам пришлось вычесывать волосы частым гребнем, но я подумала и о награде: флаконе с каштановой краской, правда, с легким оранжевым оттенком, но в сочетании с фиолетовой туникой в форме палатки, которую я раздобыла для нее, Салли походила на обычную американку – в самый раз для отеля «Холидей Инн». Я же надела желто-лимонную блузку с брючным костюмом цвета фуксии и строгими белыми «адидасами», а также пальто легкого бирюзового оттенка – небольшая дань кокетству, от которой я в последний момент не смогла отказаться. Этот цвет лучше всего подходит к моим глазам. Из-за проблем с размером для Салли я подобрала гигантскую бутылочно-зеленую накидку, в которую легко можно было задрапировать Новый Мост.

Робер был так ослеплен нашим появлением, что подался в сторону – в сторону душевой дамы, которая, в свою очередь, слишком обомлела, чтобы подыскать достойный комментарий.

Информационный выпуск по радио Робера предупредил меня, что скоро полдень, и пообещал новые подробности относительно обнаружения нового трупа бомжа в Двадцатом округе. Стефан Бургуан, специалист по серийным убийствам, будет гостем передачи в дневном выпуске.

Мы катили в такси к площади Республики. Любое опоздание на встречу с Ксавье было немыслимо, поэтому я выдала Роберу точные инструкции и пачку банкнот, а сама вышла на Барбес.

Я смешалась с толпой, и никто не отстранялся, освобождая мне дорогу. Вызывающие расцветки моего наряда сливались с пестрым потоком. Безразличие – форма признания. Среди себе подобных не принято разглядывать друг друга, жизнь проходит в мягком взаимном пренебрежении. Мир других все прочнее захватывал меня в свои сети. Нет более непреодолимого соблазна, чем компромисс, и я всерьез задумалась над возможностью жить одновременно и внутри, и снаружи, как бы постоянно играя в салки.

Не в состоянии разрешить столь сложный вопрос, я целиком отдалась непривычному ощущению легкости от моей вновь приобретенной анонимности, от уверенности, что друзья в надежном убежище, от шуршания банкнот о «беретту» Йохана, не говоря уже о свидании с Ксавье. Я выслежу убийцу, отомщу за Квази, остановлю бойню и начну новую жизнь.

Разумеется, я не устояла. Купила берет гранатового цвета, чтобы скрыть поседевшие волосы, помаду, тушь для ресниц, пудру, чтобы скрыть морщины, и завернула в ближайший закоулок привести лицо в порядок.

Затем села в автобус, купила билет на одну поездку (целое состояние!), от чего испытала больше гордости, чем от всех разъездов на такси, – поди разберись в душе человеческой!

Только поймите меня правильно. Я прекрасно знала, что ничем не смогу прельстить Ксавье – между нами лежала непреодолимая пропасть возраста, социального положения, не говоря о физической стороне дела, и все же он назначил мне свидание, ничем, даже взглядом, не выказав ни малейшего обо мне суждения. Этого было достаточно для моего счастья.

Я желала Поля, я преклонялась перед Хуго, у меня была куча других сердечных влечений и влечений более низменных и грубых, но на сей раз я любила бескорыстно, ничего не ожидая взамен. Как там сказали сегодня утром по радио? Да, впереди у меня будущее.

А Квази? Сказать по правде? У каждого из нас есть свой долгий ящик для несчастий. Крышка с него иногда слетает, а иногда держится, чтобы могли продержаться и мы.

Вам не потребуется штабная карта со всеми деталями, достаточно и памяти, потому что даже вы хоть раз в жизни испытали это волнение, самое единственное и самое общее для всех – волнение первого свидания. Когда автобус тронулся, я пожелала, чтобы он взлетел и мгновенно доставил меня на площадь Клиши. Но чем ближе он подъезжал, от остановки к остановке, тем сильнее я мечтала, чтобы какой-нибудь несчастный случай заставил его остановиться или хоть пробка замедлила его неотвратимый ход. Меня бросало в жар, потом в холод, я каждую минуту перекладывала сумку из одной руки в другую, сотый раз вытирала ладони о новое пальто, а когда вышла на площади Клиши, подошвы мои налились свинцом, а все жизненно важные органы – сердце, легкие, желудок – поднялись к горлу. Совершенно потерянная, я остановилась у витрины видеомагазина, чтобы под благовидным предлогом перевести дух и взять себя в руки, и как буйнопомешанная, внезапно вернувшаяся к реальности, увидела себя в стекле: старый клоун, не смешной, скорее жалкий. Дешевая пудра от пота пошла бляшками, помада размазалась. Я лихорадочно стала рыться в новой сумке, куда свалила все содержимое карманов своего старого вещмешка, ища кусочек ткани или старый бумажный платок, чтобы стереть эту нелепую маску ложной молодости. Так я обнаружила большой лист бумаги, сложенный вчетверо, – не слишком мятый, не слишком грязный, а значит, его соседство с моим хламом было недолгим.