Обнимашки с мурозданием. Теплые сказки о счастье, душевном уюте и звездах, которые дарят надежду - Арефьева Зоя Владимировна

И голубые глаза наконец-то встретились с фиолетовыми. Тремя. Был еще четвертый глаз, но он был где-то под ухом и почти никогда не открывался. Это был такой запасной глаз, внутрьсмотрящий.

– Предупреждать надо! – строго сказал девочка.

– Извините, – сказало чудовище и сгорбилось еще больше.

– Это вы недавно с соседнего балкона цветок слизали?

– Я. Он засохший был. Я думало, все равно выкинут.

– Там еще кот был.

– Кота я не трогало. Не люблю, когда во рту мяукает.

– Антонида. Будем знакомы, – протянула боком ладошку девочка.

– Чудище. Очень приятно.

– Взаимно. Просто Чудище? Может, фамилия какая-то есть?

– Нет, нам фамилии не положены.

– А как вы друг от друга отличаете? Если кто-то крикнет: «Чудище, иди пирог есть!» – как вы поймете, кого из вас позвали пирог есть?

– Кто первый добежит, того и позвали.

– Непорядок, – покачала головой Антонида. – Хотите я вам свою фамилию подарю?

– Еще бы!

– Отлично. Я Антонида Бровкина. Будете Чудище Бровкин. Или Бровкино. Не знаю, как правильно, я еще совсем маленький ребенок без образований.

– Какая прекрасная фамилия! Спасибо.

Чудище подумало, что обязательно нужно подарить девочке что-то взамен. Но у него ничего не было. Ну, как не было. Были голубиные перья, немного кирпичной пыли и ржавый ключ, найденный Чудищем в канаве. Но маленьким девочкам, кажется, такое не дарят.

– Что же делать, что же делать? – подумало Чудище и посмотрело на свои огромные лапы.

– Я придумало! Вот! – Чудище выдрало из-под мышки клок шерсти и затолкало в банку.

Под мышками у чудовищ растут очень нежные шерстинки, которые переливаются почти как северное сияние. Совсем чуть-чуть, неярко. Ярко чудищам нельзя, а то как в темноте прятаться.

– Вот вам кусочек ночи. Она, правда, немножко пахнет, я вспотевшее. Но вы крышку закрутите, и нормально будет.

– Пасиб, – поблагодарила Антонида, крепко зажимая себе нос. Пахло не немножко, очень даже множко пахло. – Вы мне помогли.

– Не за что.

– Ладно, пойду я в кровать, а то ноги замерзли. Бабушка говорит, нельзя девочкам босиком, можно какие-то там прихватки застудить. Или придурков. Я плохо запомнила. Спокойной ночи.

– Вам тоже. А вы завтра придете?

– Я всегда тут. Это мой район.

– Но только ночью. А днем это все мое.

Потом Антонида лежала под одеялом и обнимала банку, переливающуюся нежными всполохами. А еще Антонида смотрела в окно. В окне вместо луны сегодня были три глаза Чудища Бровкина. Глаза подмигивали, как новогодняя гирлянда: «Засыпай уже».

– Да сплю я, сплю, – пробурчала Антонида и действительно заснула. Последней ее мыслью было: «Надо бы банку под кровать перепрятать, а то бабушка нюхнет, и у нее волосы в носу сгорят».

Зачет

Ночь перед экзаменом всегда самая страшная. Некоторые студенты приходят по утру седые и лысые, но это я забегаю вперед раньше времени, а сказочницам так не положено. Поэтому началось все так.

– Фернандов, твоя очередь. Фернандов, твоя очередь. ФЕРНАНДОВ! ТВОЯ! ОЧЕРЕДЬ!

– Вы глухой? Ваша очередь. – Толпа подтолкнула щуплого паренька к окошку.

Сквозь это окошко было видно лишь бескрайнее море из разных бумажек с печатями. Море шуршало, из него изредка показывались руки и головы сотрудниц.

– Бврдтшши, – неразборчиво раздалось из моря.

– Бврдтшши, Бврдтшши! – судорожно стал вспоминать Фернандов. – Я же учил это, учил!

– Справку форма четыре принесли? – соблаговолила вынырнуть из бумаг одна из сотрудниц, чтобы посверлить мученика глазами. Она жевала жвачку, но создавалось полное впечатление, что это чей-то паспорт.

Некоторые в стрессе теряют способность думать, но в голове Фернандова неожиданно прояснилось. Перед глазами отчетливо появилась страница учебника, где крупным шрифтом было написано:

«Справка форма четыре упразднена два года назад. Отдел в состоянии сам запросить данные в Общей системе данных».

– Вы охренели, штоли? – дрожащим голосом сказал Фернандов и даже попытался выровнять осанку, но трясущийся от страха и волнения организм требовал принять форму броненосца. Тогда Фернандов оперся о стенку, чтоб случайно не рухнуть, и стал орать в окошко из последних сил:

– Этой справки года два как нет! Потычьте там у себя в базе данных, руки поди не отвалятся.

Бумажное море вдруг замерло, из него аж по пояс показались «русалки», чтобы посмотреть, кто там такой камикадзе пришел.

Фернандов вдохновился паузой и заорал уже в голос:

– Вас тут поувольнять всех надо! Дайте мне это… как его…

– Огнемет? – подсказала опытная бабушка из очереди.

– Нет. Жаловательную книгу!

От неожиданности сотрудница перестала жевать жвачку и с уважением уставилась на паренька:

– Ишь, какой.

И реально стала тыкать по клавиатуре. А через минуту протянула паспорт Фернандова обратно вместе со всеми требующими справками. Это была полная оглушительная победа.

Толпа замерла от тихого восхищения. Опытная бабушка даже упала в обморок от восторга, такое на своем веку она видела в первый раз.

В полной тишине Фернандов поклонился и внезапно ушел сквозь стену.

В параллельном пространстве на факультете Потусторонних дел шел урок по Theмному крючкотворству. Студенты по очереди подходили к декану, протягивали зачетки и домашние задания. На столе горкой лежали разные справки, квитанции, документы с печатями и подписями.

Фернандов появился за минуту до звонка. Декан с явным интересом посмотрел на справку форма четыре, хмыкнул и влепил четверку.

– Но почему? – завопил Фернандов.

– Молодой человек, на пятерку надо было растянуть диалог минут на десять, не меньше. Это же факультет Потусторонних дел, а не ПТУ какое-нибудь. Следующий.

– Но меня чуть на куски не разорвали!

– Расскажите об этом обитателям двадцать первого века, они через такое каждый день проходят. Вот если бы вы в кабинет терапевта четко по времени на талончике зашли, это да-а-а. Это сразу зачет за год.

Фернандов взгрустнул: «Эх, говорила мне мама, поступай на Драконоведение, там гораздо спокойнее. Ходишь обугленный, зато без этого всего».

Женщина и холодильник

В холодильнике в конце декабря совсем все с ума посходили. Просто и так тесно было, а тут еще каждые десять минут новеньких стали запихивать. Женщина мелькала между магазином и холодильником, как колибри, словно хотела успеть до 31 декабря перетащить все из супермаркета к себе в женскую берлогу. И ей это почти удалось.

Каждый раз, когда она стремительно распахивала дверцу, продукты смотрели на нее с ненавистью и шептали:

– Зачем тебе еще одна банка огурчиков?! Вспомни про третье января, вспомни!

Но женщина ногой утрамбовывала банку четко в центр продуктового пазла и снова убегала за покупками.

Тем временем власть захватили консервированный горошек и майонез. Патрулировали полки, больно толкались локтями в бока, требовали предъявить срок годности, цыкали зубом:

– Все, кого нет в оливьешошном списке, объявлены врагами народа.

На нижней полке шли бои без правил. Все норовили поставить на бойца по имени Яблочко.

Где-то на нижней полке тихо выл лук. Такая прекрасная декабрьская атмосфера.

Женщина снова широко-широко распахнула холодильник, словно впуская счастье и любовь в свой дом, взволнованно и нежно оглядела полки:

– Это есть. Это есть. Но чего-то все равно не хватает!

Захлопнула дверцу.

На кухне громко запел Эдуард Хиль: «Паталок ледяной-й-й, тьма калючая-я-я!»

Раздалось характерное ЧПОНЬК. Зашипело.

– Завтра опять шампанское будет заказывать виноватым голосом, – громко прошептали с балкона яйца.

– Третий раз уж, – подтвердила чудом уцелевшая мандаринка с полуоторванным скальпом.