Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

пятен на Солнце и происходящими в тот же период экономическими событиями. Причиной же возникновения такой взаимосвязи должно было быть Солнце, поскольку не существует сколько-нибудь вразумительной теории, согласно которой причинно-следственная связь могла бы быть обратной, то есть объясняющей возникновение пятен на Солнце экономическими событиями, происходящими на Земле. Его теория звучала правдоподобно, однако экономические исследования, проводившиеся позднее, ее не подтвердили. К тому же колебания солнечного излучения слишком малы и не могут оказывать такого воздействия, о котором он говорил. Солнечные пятна едва ли могут повлиять на экономические события, но, как объяснили в 1983 году экономисты Дэвид Касс и Карл Шелл, они могут оказать некое влияние, если люди верят в то, что это возможно.

Экономист Роджер Е. А. Фармер был одним из главных сторонников и пропагандистов теории самореализующихся пророчеств в макроэкономике (4). К заключениям Фармера и других его коллег я бы добавил идею о том, что эти самореализующиеся пророчества не возникают из ниоткуда. Обычно они, судя по всему, рождаются вследствие миллионов мутаций нарративов, а некоторые из них оказываются в достаточной степени «заразными» для того, чтобы спровоцировать масштабную эпидемию. Как мы уже знаем, этот процесс можно отслеживать и моделировать.

Случайные события, дни рождения и годовщины: как нарратив становится экономическим нарративом?

Нарративы зачастую вселяют в души большинства людей смутный страх и беспокойство, однако эти страхи практически никак не сказываются на их поступках. Нарратив становится экономическим нарративом в тех случаях, когда с ним связана история, герои которой совершают конкретные действия и описывают то, что они делают, к примеру, инвестируют средства и получают прибыль на определенных финансовых рынках. Таким образом, экономические нарративы подразумевают наличие конкретных сценариев, представляющих собой алгоритмы действий, которые человек может взять на вооружение лишь потому, что узнал о них от других людей, которые следовали этим сценариям.

Если, пытаясь понять суть экономических событий, мы будем учитывать только данные об изменениях совокупных экономических показателей, таких как ВВП, уровень заработной платы, процентные и налоговые ставки, есть риск упустить из виду мотивы, лежащие в основе этих изменений. Это все равно, что пытаться понять причины духовного пробуждения, оценивая стоимость печати религиозных трактатов.

Однако экономисты часто попадают в эту ловушку, и причина очевидна: мы располагаем обширными данными о размере ВВП, заработной платы, процентных и налоговых ставок, а информация о нарративах если и имеется, то весьма неоднозначная. Ситуацию, в которой оказываются экономисты, историк Джерри З. Мюллер назвал «тиранией показателей». Мюллер не был противником сбора количественных показателей для оценки важнейших экономических явлений, но отмечал, что большинство людей слишком остро реагируют на такие показатели и не замечают того, что переоценивают важность этих изменчивых данных, практическая ценность которых в действительности весьма ограничена (5).

Люди, которые в ходе принятия экономических решений руководствуются актуальными нарративами, обычно не объясняют причины своих решений. Если спросить их об этих причинах, то им, вероятно, будет нечего сказать, либо они начнут повторять слова экономистов. Как, к примеру, человек может объяснить причины своих сомнений по поводу расходования средств в кризисный период? Сомнение предполагает отказ от совершения действия, и среди множества прочих мыслей и идей у человека может просто отсутствовать внятная идея о совершении конкретного действия.

Истории, которые становятся «вирусными», представляют собой не просто логичный отклик на события в экономической сфере, а создаются весьма изобретательно и новаторски. К примеру, процесс масштабной коррекции на фондовом рынке продолжается отнюдь не один день, и на протяжении этого времени у людей есть возможность почитать порой весьма креативные и сенсационные публикации различных новостных агентств, цель которых состоит в привлечении внимания общественности к данной теме. На протяжении того же периода времени участники фондового рынка ведут многочисленные дискуссии, в ходе которых переосмысливают последние новости не только ради обмена информацией, но и чтобы просто скоротать время.

Эти процессы развиваются в целом спонтанно, подобно мутациям микроорганизмов вроде бактерий и вирусов. Например, какая-то знаменитость может небрежно бросить некую запоминающуюся фразу. Именно так случилось 15 октября 1929 года, за две недели до биржевого краха, когда известный профессор Йельского университета Ирвинг Фишер, выступая перед членами Ассоциации торговых агентов Нью-Йорка, сказал, что биржевые курсы американского фондового рынка вышли на «стабильно высокое плато». Не прошло и пары дней, как газетчики подхватили новую запоминающуюся фразу (6). Эта поразительно не ко времени сказанная и ироничная по своей сути фраза положила начало эпидемии и, вероятно, повлияла на продолжительность рыночного краха, а многие помнят о ней по сей день. По большому счету эти три слова известны сегодня большему числу людей, чем название какой-либо книги Фишера, на написание которой он потратил годы. Эти слова принадлежат к той же категории, что и фразы «иррациональное изобилие» и «кривая Лаффера». Все они пришли в экономику извне и оказали влияние на текущие события, поэтому их можно рассматривать в качестве экзогенных факторов.

Кроме того, новую жизнь экономическим нарративам могут давать годовщины значимых событий прошлого. Даже если нарратив прошлого – такой как «крах фондового рынка 1987 года», к примеру, – утратил свою «заразность», где-то в темных закоулках памяти, особенно у тех, кто постарше, он, возможно, все еще жив. К тому же этот нарратив может вновь привлечь к себе внимание масс, если его немного откорректировать (или даже переименовать) и упомянуть в публикации, нацеленной на широкую аудиторию. Например, новостные СМИ любят напоминать общественности о крахе 1987 года в круглые даты этого события. И они, очевидно, продолжат напоминать о нем до тех пор, пока на рынке не произойдет еще более серьезный однодневный спад. Ведь если это случится, крах 1987 года уже нельзя будет назвать «рекордным» и интерес к нему угаснет.

К 2013 году ажиотаж, связанный с нарративом о биткоине, пошел на спад. История утратила новизну, и стоимость биткоина, которая в своей максимальной точке в 2013 году превышала 1000 долларов США, снизилась до 200 долларов. Однако благодаря быстрому распространению новых разработок – а может быть, мутаций – интерес к этой концепции не пропал. Примечательно, что среди этих разработок было первичное предложение монет (ICO), благодаря которому новые криптовалюты могли следовать своему собственному пути развития. Криптовалюты позиционировались, по сути, как акции корпораций. ICO дало толчок возникновению новых нарративов, каждый из которых был связан с конкретной монетой, отождествляемой с определенным направлением бизнеса.

Люди вновь стали с уважением относиться к старому «виду спорта» – покупке акций, интерес к которому несколько угас, поскольку перешел в разряд дурацких затей. Появились новые темы для дискуссий. Только в 2017 году было запущено более 900 первичных предложений монет для краудфандинговых бизнес-стартапов, которые хотели собрать средства для новых предприятий. Почти половина из них провалилась в течение года, однако новые ICO продолжали