Снег - Орхан Памук

— Однако Теслиме умерла как безбожница, покончив с собой, когда боль достигла предела, — ответил Ка с упрямством, которое ему придавал алкоголь.

— Да, если Теслиме умерла, покончив с собой, это означает, что она умерла, совершив грех. Потому что благородный двадцать девятый айат суры «Ниса» запрещает самоубийства. Но то, что наша подруга покончила с собой и совершила грех не означает, что в нашем сердце стало меньше той глубокой нежности к ней, которая была близка к любви.

— Можем ли мы все же любить всем сердцем несчастную, совершившую то, что осуждает религия? — спросил Ка, пытаясь повлиять на Кадифе. — Ты хочешь сказать, что мы верим в Бога не сердцем, а разумом, как европейцы, которым он теперь не нужен?

— Священный Коран — это приказ Аллаха. А ясные и твердые приказы — это не то, что можно обсуждать нам, рабам, — уверенно ответила Кадифе. — Это, конечно же, не означает, что в нашей религии ничего не обсуждается. Но я не хочу обсуждать свою религию с атеистом и даже с человеком светских взглядов, пожалуйста, не обижайтесь на меня.

— Вы правы.

— Также я не отношусь к тем бессовестным мусульманам, которые пытаются рассказывать светски настроенным людям, что ислам — это светская религия, — добавила Кадифе.

— Вы правы, — согласился Ка.

— Вы уже дважды сказали, что я права, но я не думаю, что вы и в самом деле в это верите, — произнесла Кадифе, улыбнувшись.

— И все же вы правы, — сказал Ка, не улыбаясь.

Некоторое время они шли молча. Мог бы он влюбиться в нее вместо ее сестры? Ка очень хорошо знал, что не будет чувствовать влечения к женщине, которая носит платок на голове, но он все же не смог удержаться, чтобы не развлечься этой тайной мыслью.

Когда они влились в толпу на проспекте Карадаг, он сначала заговорил о поэзии, неуклюже добавил, что Неджип тоже поэт, и спросил, знает ли она, что у нее много почитателей в лицее имамов-хатибов, которые поклоняются ей, называя именем Хиджран.

— Каким именем?

Ка вкратце рассказал и другие истории, которые рассказывались о Хиджран.

— Все это — неправда, — сказала Кадифе. — И я ни разу не слышала об этом от знакомых из лицея имамов-хатибов.

Через несколько шагов, улыбнувшись, она произнесла:

— Но историю с шампунем я слышала и раньше. — Она напомнила, что девушкам в платках побриться налысо, чтобы привлечь к себе внимание западной прессы, впервые посоветовал один богатый журналист, которого ненавидели в Стамбуле, чтобы показать, что платок — это основное из того, что его заставляли считать правильным. — В этом рассказе правда только одна: да, я в первый раз пошла к своим приятельницам, которых называют "девушки в платках", чтобы посмеяться над ними! И еще, мне было любопытно. Ну ладно, я пришла с любопытством и с желанием посмеяться.

— А что случилось потом?

— Я приехала сюда потому, что набрала нужное количество баллов для поступления в педагогический институт, да и моя сестра была в Карсе. В конце концов, эти девушки были моими однокурсницами, и даже если ты не веришь в Аллаха, но тебя приглашают в гости, надо идти. Даже с точки зрения моих прошлых взглядов я чувствовала, что они правы. Так их воспитали родители. Их поддерживала даже власть, обеспечившая религиозное образование. Девушкам, которым многие годы говорили закрыть голову, сказали: "Снимите платок, так требует власть". Однажды я тоже закрыла голову, в знак политической солидарности. Мне было страшно от того, что я делала, и в то же время я улыбалась. Может быть, потому, что я вспомнила, что я — дочь своего отца-атеиста, вечно противостоящего власти. Когда я шла туда, я была уверена, что сделаю это только один раз: приятное воспоминание о причастности к политике, которое через много лет можно будет вспомнить как шутку, "жест свободы". Но власть, полиция и здешние газеты так по мне прошлись, что я не смогла отнестись к этому легко и выпутаться из этой истории. Под предлогом того, что мы без разрешения устроили демонстрацию, нас забрали. Если бы через день, выйдя из тюрьмы, я сказала: "Все, я передумала и с самого начала не была верующей", весь Карс плюнул бы мне в лицо. А сейчас я знаю, что все эти страдания ниспослал мне Аллах, чтобы я нашла истинный путь. Когда-то я тоже была атеисткой, как ты, не смотри на меня так, я знаю, что ты меня жалеешь.

— Я не жалею тебя.

— Жалеешь. Я не чувствую, что я смешнее тебя. Но я не чувствую себя и выше тебя, знай это.

— Что твой отец говорит обо всем этом?

— Мы пока справляемся с ситуацией. Но положение постепенно становится таким, что его невозможно будет контролировать, и мы очень боимся, потому что очень любим друг друга. Отец сначала гордился мной, в тот день, когда я закрыла голову и пошла в институт, он вел себя так, будто это совершенно особый метод борьбы. Глядя вместе со мной в зеркало в латунной раме, оставшееся от мамы, он посмотрел, как сидит на моей голове платок, и поцеловал меня. Мы очень мало говорили, но было ясно: то, что я делала, заслуживало уважения не потому, что было исламистским поступком, а потому, что было поступком, направленным против власти. Мой отец был уверен, что такой поступок достоин его дочери, но втайне боялся так же, как и я. Я знаю, что, когда нас арестовали, он был испуган и раскаивался. Он заявил, что политическую полицию интересую не я, а все еще он. Когда-то сотрудники НРУ заносили в картотеку имена крикливых левых и демократов, а сейчас они занимаются учетом сторонников введения шариата; было ясно, что они начали свое дело с дочери старого вояки. Из-за этого я вынуждена была отступать, а отец вынужден был меня поддерживать в каждом моем шаге, но постепенно это стало невозможно. Знаешь, есть старики, уши которых слышать-то слышат: звуки в доме, треск печи, нескончаемую болтовню своей жены, скрип дверных петель, но на самом деле слушают только то, что хотят, — мой отец теперь так же реагирует на нашу борьбу. Если кто-нибудь из девушек приходит к нам домой, то он ведет себя по-свински, как атеист, и в конце концов разговор переходит в антигосударственную перепалку. Так как я считаю проявлением зрелости то, что девушки, не оставаясь в долгу, могут ответить моему отцу, я провожу дома собрания. Сегодня вечером тоже придет одна из них, Ханде. После самоубийства Теслиме Ханде решила уступить давлению своей семьи и открыть голову, но у нее не получается выполнить свое решение. Отец иногда говорит, что все это напоминает ему прежние коммунистические дни. Коммунисты бывают двух видов: самодовольные, кто начинает заниматься политикой для того, чтобы превратить народ в настоящих людей и возродить государство; и идейные, кто начинает заниматься этим из чувства справедливости и равенства. Первые помешаны на власти, всех поучают, от них исходит только вред. А идейные вредят только себе, но именно этого-то они и хотят. И когда из чувства вины хотят разделить с бедными их страдания, начинают жить еще хуже. Мой папа был учителем, со службы его выгнали, пытали и содрали один ноготь, держали в тюрьме. Многие годы он с мамой держал магазин канцелярских товаров, они делали ксерокопии, и даже случалось, что он переводил с французского романы и торговал энциклопедией в рассрочку, ходя от двери к двери. В те дни, когда мы очень несчастны, когда мы терпим нужду, — иногда без всякой причины, он вдруг внезапно обнимает нас и плачет. Он очень боится, что с нами случится что-нибудь плохое. Когда после убийства директора педагогического института в отель пришла полиция, он испугался. Он лепетал перед ними. До меня дошел слух, что вы виделись с Ладживертом. Не говорите этого моему отцу.

— Я не скажу, — ответил Ка. Он остановился и стряхнул снежинки с головы. — Разве мы шли не сюда, к отелю?

— Можно пройти и здесь. И снег не прекращается, и то, о чем стоит поговорить, не кончается. Я покажу вам район Касаплар. Что хотел от вас Ладживерт?

— Ничего.

— Он ничего не говорил о нас, об отце, о сестре? Ка увидел взволнованное выражение на лице Кадифе.

— Я не помню, — сказал он.

— Все его боятся. Мы тоже боимся. Все эти магазины — это все известные здешние мясные лавки.

— Как ваш отец проводит свой день? — спросил Ка. — Он никогда не выходит из отеля — вашего дома?

— Отелем управляет он. Он командует всеми, управляющим, уборщиками, прачками, служащими. Мы с сестрой тоже занимаемся отелем. Отец очень редко выходит на улицу. Вы кто по знаку Зодиака?

— Близнецы, — сказал Ка. — Близнецы много обманывают, но я не знаю как.

— Вы не знаете, много ли вы обманываете, или вообще не знаете, как обманывать?

— Если вы верите звездам, то вы сразу должны суметь понять, что у меня сегодня — особенный день.

— Да, сестра сказала, что вы сегодня написали стихотворение.

— Ваша сестра вам обо всем говорит?

— Здесь у нас только два развлечения. Рассказывать обо всем и смотреть телевизор. И включив телевизор, мы разговариваем. Моя сестра очень красивая, не так ли?