Сфера 17 - Ольга Онойко

Эрвин сам сказал, чуть позже. Не впрямую, но мне хватило.

Мы разговаривали о чём-то, Эрвин курил — мне нравилось, когда он курил в постели — и я сказал в шутку, что мастер ки должен был с самого начала видеть меня насквозь.

Да, сказал Эрвин, так и было. Не с самого начала, но почти. Когда ты стоял у стены и требовал, чтобы я тебя к ней прижал, я чуть умом не подвинулся.

Я рассмеялся и спросил — а почему не прижал? Субординация мешала?

Эрвин моргнул.

Нет, ответил он серьёзно. Я не верил, что понимаю правильно. Ты тоже не верил, и из-за этого я окончательно во всём запутался. После того, как ты ушёл, я до вечера бегал по полосе препятствий.

Я уткнулся лицом в подушку, чтобы не захохотать в голос.

А что, удивился Эрвин, хороший способ, когда нужно не сомневаться и вообще не чувствовать. Меня в детстве научили.

В патронатной семье?

Да.

Эрвин, они тебя любили?

Наверно.

Я хотел спросить, считали ли они его своим сыном, и как часто ему нужно было «не чувствовать», но вовремя замолчал. За приёмных детей хорошо платят, в больших городах их порой берут как работу, а за отказ от ребёнка следуют санкции… Эрвину ещё повезло. Из таких семей подростки отправляются в больницу, тюрьму или петлю. Он выбрал лучший вариант — армию.

А энергообмен, спросил я вместо этого, ты затеял, чтобы убедиться?

Нет, ответил Эрвин, я хотел тебе помочь. Но я знал, что бывает при прямом эмоциональном контакте. И я хотел…

Чего?

Признаться.

Он смолк, потом посмотрел на меня и растерянно моргнул. Я хотел сказать, что люблю его, но не сказал. Отобрал у него сигару, затушил её, и поцеловал его в пахнущие вишней и табаком губы. Эрвин обнял меня и закрыл глаза.

…Он быстро учился. Вскоре мне уже не верилось, что тот самый Эрвин, который заставляет меня кусать подушку и расцарапывать ему руки в кровь, в первый раз вёл себя как школьник — и очень напуганный школьник.

Я сидел у него на коленях и расстёгивал на нём китель. Почему-то я запомнил, как сверкали форменные пуговицы и бляха ремня. Эрвин смотрел на меня жаркими, огненно-чёрными глазами, замерев, напрягшись, — так, будто безумно хотел ко мне прикоснуться, но кто-то это ему запрещал. Он не решался даже обнять меня, только позволял мне делать всё, что вздумается. Я поцеловал его в шею, прикусил мочку уха и положил его руки себе на бёдра. Пальцы у него были жёсткие и неуверенные, неумелые. Я погладил его по стриженой голове, и Эрвин закрыл глаза с видом растерянным и послушным… Всё хорошо, шёпотом сказал я ему, всё замечательно, и подумал, что кто другой на его месте вызывал бы жалость. Но не Эрвин Фрайманн.

Казалось, он сознаёт себя только как оружие и боится применить себя не по назначению.

А потом он словно опомнился. Я задохнулся. Показалось, рёбра хрустнут в таких объятиях. Тише, попросил я, Эрвин, это слишком… Он закрыл мне рот своим. В брюках у него ствол стоял твёрже, чем в кобуре. Я хочу тебя, сказал Эрвин, и меньше всего это походило на пошлую фразу из порно. На лице его выражалось искреннее изумление, словно он сделал открытие и сам ему поражался. Это уже было действительно забавно.

Я улыбнулся и сказал: возьми.

Иной раз лезвие идеальной заточки тянет приложить к коже, увидеть, как покатится капля крови и удивиться, что даже боли не ощущаешь… Желание, которое я испытывал, было сродни этому.

А через неделю мы впервые попробовали поменяться местами. Выяснилось, что мы оба любим быть снизу, и это внесло перчинку в пугающую идеальность наших отношений.

А ещё Эрвин всегда угадывал минуту моего пробуждения. Я успел привыкнуть к тому, что, проснувшись, увижу, как он лежит рядом, подперев голову рукой, и смотрит на меня, улыбаясь.

У тебя счастливый вид, сказал он однажды, даже во сне.

Я зевнул, потянулся и ответил — ну ещё бы.

К тому дню, когда «Тропик» вышел из плюс-пространства, я был не слишком компетентным и собранным, зато хорошо отдохнувшим и абсолютно счастливым человеком.

Часть вторая

СЕРДЦЕ ТЫСЯЧ

По экрану шли миротворцы.

Голограмма разворачивалась во всю стену, проектор был мощный, импортный. Лет семь назад, в пору затишья перед бурей будущий начупр финансов в последний раз отправлял свой лайнер на ремонт и модернизацию. Оборудование на «Тропике» стояло такое, какое Циалеш уже не успел увидеть… Миротворцы Союза Двенадцати Тысяч сотрясали шагами твердь. Казалось, сейчас они превозмогут собственную призрачность, обретут плоть и ворвутся в единственную суперлюксовую каюту «Тропика», сметая торшеры и кресла. В огромных боевых экзоскелетах они казались грузными как горы, но двигались стремительно, как насекомые. Маскхалаты были отключены, иначе голокамера просто не распознала бы фигуры бойцов.

Над головой пронеслись тени универсальных истребителей. Фактор-М, вспомнил Николас, класс «Фактор модернизированный»… Во внутренних сферах они уже сорок лет как модернизированные, а соколы товарища Легерта летают на старье — и на тех, старых «Факторах» гоняют мантийцев в оортовом облаке. На таких кораблях ещё император мантийцев гонял.

Потом Николас подумал, что имперская военная пропаганда не любила образ человека в экзоскелете. На боевой машине — пожалуйста, в рубке корабля — сколько угодно, но не в экзоскелете. И такая важная военная профессия, как оператор беспилотных устройств, тоже оставалась в тени. Солдат Тикуана смотрел в камеру открыто и смело, ничего не боялся и ничего не стыдился — так же, как и его противник, мантийский «спортсмен». А вот миротворцы теперешнего Союза лиц не показывают.

К чему бы это…

Ролик закончился, экран брызнул призрачной звёздной моросью и вновь открыл двери в высокий, золотистым деревом отделанный зал, где происходили какие-то политические дебаты. Спорили гости на тему текущей политики Совета, а значит, всё происходящее было фарсом сродни тому, какой творился на совещаниях Народного правительства в присутствии Стерляди. Только стоил этот фарс не в пример дороже, выглядел роскошней и транслировался на всё Сверхскопление… на всю ойкумену, в которой Совет Двенадцати Тысяч ничего не решал. Обитаемым миром правили Неккен и Манта.

Корабль вышел из плюс-пространства на дальних подступах к системе Сердца Тысяч. Сейчас «Тропик» пересекал оортово облако. Приёмники ожили, и Николас запросил связь с Циалешем.

Улли-Красавчик сообщал, что, по данным независимых центров социологических исследований, во внешней сети резко возросла плотность рекламы службы в армии. В целом тематика «принуждения к миру» занимала теперь до четырёх процентов условного информационного поля. В значительной степени это произошло благодаря громким премьерам нескольких фильмов о Великой войне, что в определённой степени маскировало перемены. Но мантийцы не могли их не зафиксировать.

Что-то происходит, думал Николас, перелистывая каналы, Неккен уже начал действовать, а у нас ни малейшего представления нет о том, чего добивается корпорация. Это очень, очень плохо. Кое-что я, конечно, узнаю от господина исполнительного директора, но когда? Он наверняка заставит меня ждать. Богом забытые миры в семнадцатой сфере не должны рассчитывать на радушие Сердца Тысяч… тем более — мятежные миры. Государственная машина неповоротлива, структуры корпорации подинамичней будут, но информационное пространство меняется с каждым часом. Данные социологических исследований товарищ Лауфер получил две недели назад, замеры производились ещё раньше, значит, данные устарели.

Мы ничего не узнаем заранее.

Мы даже вовремя ничего не узнаем.

В «час Х» придётся соображать очень быстро — если вообще придётся… Точь-в-точь мыши под орбитальной бомбардировкой.

Чего хочет Неккен?

Николас откинулся на спинку кресла и потеребил губу.

В долгосрочной перспективе цели корпорации известны и понятны. У неё одна-единственная цель — выжить противника со своей территории. Приструнить Манту, вынудить её сидеть тихо и не тянуть щупальца к чужой зоне влияния… только как этого добиться? Единожды — и большой кровью — это удалось Роэну Тикуану, но уже ко времени его кончины мантийцы взяли реванш. Второго Роэна в Сверхскоплении нет.

Не войну же развязывать собирается Сердце Тысяч. Мир заплыл жирком, миротворцы прячутся от камер.

Столичные аналитики сами не могли сказать ничего внятного. Одни размахивали статистикой, делая из неё прямо противоположные выводы, другие несли откровенный бред. Социологи заявляли, что уровень ксенофобии в обществе достиг пика за тридцать лет, но даже ребёнку было понятно, что ксенофобские настроения диктуются с самого верха. Уж не в рамках ли подготовки к конфликту?

Зато аналитики товарища Лауфера высказывались прямей. Отдел мониторинга общественного мнения проделал большую работу и убедился, что, судя по состоянию умов во внутренней сети Циалеша, в данный момент на планете не реализуется ни одна из известных мантийских схем инфильтрации.