Этот счастливый токсичный мир - Диана Ибрагимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я улечу неожиданно, – предупредила Ветерок. – Чтобы ты заранее не грустил.
– Не водись с ней, – жужжали Пугалу осы, устроившие в нем гнездо. – У тебя в голове солома, а у нее – сквозняки. У вас нет ничего общего. Ты все равно ее не удержишь.
Но Пугало не мог разлюбить Ветерок. Он тосковал и ждал ее возвращения. Ветерок не говорила, что вернется, но всегда возвращалась. И с каждым годом разлука давалась Пугалу все тяжелее. Он даже хотел оторвать от старой фермерской телеги колесо, запрыгнуть на него и покатиться вслед за любимой, но она не была бы этому рада. Ветер невозможно привязать к себе, как бумажного змея, чтобы бежать вместе с ним.
– Послушай, Ветерок, – сказал однажды Пугало. – Мне хочется, чтобы со мной оставалась частичка тебя, когда ты улетаешь. Это облегчит мою тоску.
Тогда Ветерок попросила знакомую сороку уронить на поле кукурузное зернышко. Ветерок засыпала его землицей, пригнала тучку, чтобы полить зернышко, и оно проросло.
– Теперь тебе придется самому заботиться о нем, – сказала она Пугалу. – Я не смогу все время быть рядом. Защищай и оберегай его изо всех сил.
И так Пугало стал отцом маленькой Кукурузки. Теперь ему гораздо веселее было ждать возвращения Ветерка. Ждет он и по сей день.
– Это дурацкая сказка! – всхлипывает Ална, откидывая одеяло. – Когда у меня будет малыш, я его ни за что не брошу! Пап, ну забудь ты уже маму, ну пожалуйста! Женись на тете Ирене! Она добрая и красивая. Она будет плести мне косички и выбирать со мной платья! Я хочу, чтобы у меня была настоящая мама, а не эта непойманная преступница!
У меня внутри зима, и кажется, что ее уже ничто не растопит, но тут раздается стук в дверь: три-два-три. И удары сердца ломают ледяные оковы.
Я бросаю книгу.
Бегу открывать.
На пороге стоит Она с коробкой свежих пирожков и говорит беззаботно, будто выходила прогуляться в булочную:
– Ну что, завтракать будем?
И я встречаю Ветерок с распахнутыми объятиями, как всамделишный Пугало, не способный опустить руки и оттолкнуть того, кто бросится его обнимать. Полюшка пахнет морозом и сдобой, и я говорю сквозь слезы:
– Сегодня грибные?
– И с картошкой! – отвечает Ветерок, целуя меня.
Запах пирожков – самый лучший запах на свете!
Глава 6
Финард. Самоутилизация
Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,
11 кления 1025 г. эры гедонизма
– Я решил смыть себя в ванну, – заявил я с порога. – И мне нужен состав, который разложит органику, но оставит целым водопровод.
Лаборатория встретила меня игрой бликов в стеклянной посуде, ароматом цитрусов, шелестом карликовых деревьев на верхних полках под кондиционером, блестящим металлом и матовым экопластиком. Я прошагал буквой П по лабиринту из тумб и шкафов, попутно осматривая их на предмет необходимого оборудования. Обогнул стеллажи и добрался до рабочего стола у окна, где меня ждал Густав.
– Похоже, и дома достаточно реактивов, – сказал я ему. – Или все-таки сходить в институт, пока там никого нет?
Парочка пропавших из хранилища канистр сегодня не вызвала бы вопросов у коллег. Для остального мира наступили трудовые будни, но в нашем институте никто не приходил на работу в первый день после церемонии награждения.
– Пожалуй, легче будет обойтись своим.
Густав, как всегда, молчал, готовый в любой момент подхватить мою мысль или мой халат. Справа от него находилась матовая черная доска, при взгляде на которую я не мог не вспомнить такую же доску в нашем зале для совещаний. Месяц назад, войдя туда, чтобы обсудить с коллегами ход эксперимента, я обнаружил на столах аккуратно разложенные конверты с одинаковой надписью: «Заявление о переводе». А на доске ярко-зеленым маркером было написано: «Финард Топольски – токсичный руководитель».
– Нет способа сильнее унизить токсиколога, чем назвать его токсичным, – сказал я Густаву. – Да, возможно, я был резок. Возможно, невнимателен. Да, наверное, я давил на них. Но зато мы всегда достигали результатов! И мы сделали бы все идеально и в этот раз, если бы они понимали, насколько важны для человечества наши разработки! Если бы перестали думать только о своем удовольствии каждый день и озаботились судьбой всего человечества!
Я схватил мел и стал расписывать подходящие формулы растворения, прикидывая в уме схему конструкции из доступной мне лабораторной посуды. Густав молча наблюдал за мной, согласный с любой моей задумкой.
– Идиоты, – цедил я сквозь зубы. – Да, со мной нелегко. Да, я не знаю, как правильно вести себя в обществе, не понижая людям уровень. Но они должны понимать элементарные вещи! У меня было слишком мало времени, чтобы изучать этот их этикет и нормы социального поведения! Они должны просто игнорировать эту часть меня, если хотят пользоваться моим умом в полную силу! Я никогда не делал упор на социализацию. Я даже фелицитологию[15] не изучал! И все ради тех результатов, которых мы добились. А с Магнолием, сколько бы он ни улыбался, они никогда не решат проблему токсичности Гедониса! Никогда! Даже с его новым талаником!
Мел крошился в моих руках, я то и дело выбрасывал обломки и хватал новые брусочки. Они мерзко скрипели, соприкасаясь с гладкой от частых стираний поверхностью доски. К тому времени как подходящая формула была готова, у меня все ботинки оказались в меловой пыли и я раздавил не менее пяти брусочков.
– Проклятый карбонат кальция.
Часы на руке запикали, сигнализируя: «Завтрак». Я открыл ежедневный список из двадцати пяти пунктов и долгим нажимом кнопки удалил их все. Каждый мой день был расписан по минутам последние двенадцать лет. Я делал все, чтобы экономить время: свел бытовые нужды к минимуму, всегда следовал режиму, исключил любовные отношения, никогда не заводил друзей, никогда не развлекался впустую. И все равно ничего не успел.
– Честно говоря, я бы хотел умереть, как мой отец – от переутомления, – признался я Густаву. – Упасть прямо тут, в лаборатории, и, умирая, точно знать, что я выжал из себя все. И если бы не этот проигрыш, я бы еще поработал. За полгода я успел бы закончить как минимум три новых образца. Но что теперь толку…
Бедняге Густаву не нужно было ничего объяснять. Он знал, что команда ушла от меня за месяц до сдачи
