Выбор (СИ) - П. Белинская Ана

Щурясь от слепящего солнца, делаю руку козырьком и смотрю на парня. Он делает глубокую затяжку, потом долго выдыхает сигаретный дым и ловким движением бросает окурок в урну. Что-то сексуальное есть в этой его небрежности.

— Привет! — первой здороваюсь я.

— Привет.

— А ты здесь…

— Поехали, — тоном, не терпящим возражения, перебивает меня Максим.

— Куда? — совершенно ошарашенно спрашиваю я.

— Подвезу, — от расслабленной позы не осталось ни следа. В его голосе опять раздражение. Когда я успела вывести его из себя? — Тебе же в садик?

— Нууу… дааа… — неуверенно протягиваю и смотрю в спину парню, быстро шагающему к машине.

Ну и манеры. Такое ощущение, будто я оторвала его от важных дел и принудительно навязала свое общество. Не понимаю, откуда такое раздражение. Никто не просил меня подвозить.

Грубиян открывает переднюю дверь и ждет, когда я сяду. Но мне не нужны одолжения и его закидоны.

— Спасибо за предложение подвезти, но не стоит беспокоиться, я сама доберусь.

— А это не предложение. Садись, — рявкает мерзавец.

Ну и замашки. Все признаки диктаторской власти.

Закатываю глаза, когда двери его крутой тачки плавно опускаются, а из-под капота рвется нетерпеливый рев мотора. Чертов нарцисс!

35.

Максим

Я не знаю, чем объяснить свой порыв припереть свою задницу к Центру и, как долбанный сталкер, караулить зеленоглазую. Возможно, из-за утреннего конфликта с отцом, когда моя отравленная душонка требовала противоядия в виде сильнейших подавляющих эмоций, а такие способна дать лишь она. Возможно, мне хотелось видеть ее растерянное лицо, при виде меня, а возможно мне просто хотелось видеть ее. В любом случае я уже здесь, а она- в моей машине.

Девчонка смотрит в раскрытое окно, не замечая, как жадно я ее разглядываю. Сегодня она, как самый настоящий подсолнух! Легкое, летнее, ярко-оранжевое платье, такое по-детски милое, невероятно подходит к ее солнечным веснушкам. Распущенные пшенично-медовые волосы танцуют зажигательную польку вместе с ветром. Они падают на лицо, рвутся в окно, подпрыгивают к потолку, отчего девушка пытается усмирить непослушную копну. Невольно улыбаюсь и тут же прячу случайную эмоцию.

Дороги пока еще свободны, и я легко маневрирую по пустым улицам, не боясь слегка превысить скорость. Девчонку это тоже видимо не пугает, потому что ее глаза закрыты, голова лежит на сгибе локтя, опираясь на стекло. Она ловит лицом встречный ветер, смешно морщит веснушчатый нос, а на губах играет блаженная улыбка. Я понимаю, что она расслаблена. Это открытие невероятным образом пробивает мою невидимую броню и больно ударяет в солнечное сплетение. На свете мало людей, кто в моем обществе чувствует себя расслаблено и комфортно. А это мелкая задиристая выскочка удобно устроилась в моем отрицательном биополе и, кажется, ловит кайф.

А потом внезапно меня озаряет, будто кто-то проезжал мимо и плеснул мне в лицо очевидное. Сейчас рядом со мной сидит уставшая женщина, позволившая себе мизерную слабость — отдохнуть. Мимолетно, быстро, до тех пор, пока движется машина, а потом она снова запустит механизм, станет сильной, взрослой, непоколебимой.

Мне не хочется нарушать этот момент, я хочу дать ей немного этого свободного времени, поэтому перестраиваюсь в другой ряд и двигаюсь в сторону набережной.

Девчонка приоткрывает глаза и разглядывает пустые улицы. Она прекрасно понимает, что движемся мы в противоположную от садика сторону. Ну раз она молчит, значит совсем не против спонтанной смены маршрута.

Мне нравится за ней наблюдать: как играет с подолом ее платья свежий ветер, когда мы мчимся вдоль набережной, нравится слышать ее озорной смех, когда раскрытой ладонью она ловит встречный ветряной поток, нравится, как подставляет свои веснушки летнему солнцу.

— Что с твоим лицом? — лукаво спрашивает чертовка, слегка прищуриваясь.

Дерьмо. Меня, кажется, спалили. Опускаю солнцезащитный козырек и пытаюсь разглядеть текущие по подбородку слюни, глупое выражение лица или начальные признаки деменции. Но, к счастью, ничего не нахожу.

— Что с ним? — я перевожу вопросительный взгляд на улыбающуюся девушку и жду пояснений.

— Ты улыбался. Ну или было что-то похожее на улыбку, — пожимает плечами она и хихикнув, отворачивается к окну.

Что, мать вашу? Улыбался? Наверное, мне стоит держаться подальше от девчонки. Она слишком отрицательно на меня влияет. Мои мозги плавятся, а тело живет отдельной от меня жизнью. Сначала дебильные улыбочки влюбленного идиота, а потом что? Сахарная вата, слезливые мелодрамы и плюшевые мишки? Вот так и пропадают мужики.

— Сильно торопишься? — спрашиваю, надеясь получить положительный ответ. Тогда бы в моей бестолковой голове не было бы вот этой всей романтики и мне не оставалось бы выбора, как только подвезти зеленоглазую до детского сада и рвануть к Андрюхе. Пусть бы друг веником выбил из меня всю эту розовую хрень.

Но вопреки моим ожиданиям оранжевый Подсолнух смотрит время на приборной панели и отрицательно качает головой. Вот же блин.

— Пройдемся? — я намеренно не говорю «прогуляемся». Это не свидание и не дружеские прогулки. Это…это…Не знаю, что это.

— Давай! — довольно улыбается Подсолнух и выглядит такой радостной, как если бы только и ждала этих слов. Правда, что ли ждала?

Останавливаюсь в парковочном кармане и уже собираюсь помочь девчонке выйти, как та, не дожидаясь моих услуг, ловко выпрыгивает из тачки. Мда, Филатов, джентльменство — не твое, смирись.

Мы спускаемся вниз по лестнице, ведущей к основному променаду нашего города- Набережной. Сегодня в будний день здесь мало народа: редкие мамашки с колясками, рыбаки, забрасывающие лески с причала, компания молодых ребят на самокатах.

Мы неспеша идем по Набережной, молчим и не смотрим друг на друга. А мне столько всего хочется спросить и узнать, но я не знаю, как. Не умею я вести разговоры, не знаю, что вообще нужно делать. Не доводилось раньше. Да и если честно, у меня и свиданий-то не было, ни отношений, ни девушек. До 18 лет я хранил верность только спорту, с плаванием у меня были серьезные отношения, не терпящие измен, слабости, свободы. Я был полностью погружен в тренировочной процесс, поэтому все эти первые поцелуйчики, вечерние прогулочки и прочая подростковая херня обошли меня стороной. Нет, у меня были девушки, подружки на вечер для быстрого перепиха, а после поддержания болтовни с пацанами в мужской раздевалке о том, кто кого и сколько раз.

Студенческие годы прошли под девизом «ненавижу отца». Вся мое никчемное без спорта существование было направлено на сопротивление, непринятие и отрицание своего положения.

После того, как брат вышел из комы, ему окончательно поставили два страшных диагноза — паралич нижних конечностей и повреждение речевого центра. «Инвалид» — это слово всё чаще я стал слышать от отца. Казалось, он сам пытался себя убедить этим словом, что некогда любимый сын, опора и надежда семьи — теперь инвалид. Когда возникла в его безумной голове эта бредовая идея о том, что теперь я обязан нести ответственность перед семейным бизнесом, не знаю. Отец, словно помешался и переключил всё свое внимание на нелюбимого, неправильного сына, при этом всё реже и реже интересуясь здоровьем и дальнейшим будущим старшего обожаемого сына.

После выступления на Олимпиаде я планировал поступать на отделение физической культуры и спорта. В своем будущем я видел себя, тренирующим молодых спортсменов, да, я мечтал стать тренером. Но за меня опять сделали выбор: каким-то образом меня зачислили на экономический факультет Университета, каким-то образом моих баллов хватило для поступления на бюджет, каким-то образом я стал студентом первого курса «Экономики и менеджмента».

Вот так неожиданно мы поменялись с братом ролями: теперь я стал надеждой и продолжением семейного дела Филатовых, теперь я стал тем, кого таскали на бизнес-встречи и совещания, а брат- лишь тенью себя.