Домработница царя Давида - Ирина Волчок

— Давид! — вдруг закричала дама Маргарита. — У тебя в кабинете книги где попало валяются! Что с книгами делать?

Аня даже вздрогнула, не сразу сообразив, к кому обращается дама Маргарита. А сообразив, стала ждать, что ответит царь Давид.

— Читать! — рявкнул где-то в отдалении сердитый голос.

Голос был не только сердитый, но еще и хриплый. И акцент у него был непонятный: «чытат».

— Да я эти книги уже читала, давно, еще в школе, — нерешительно пробормотала Аня. — Так убирать их в шкафы?

— Ай, ну тебя, — весело сказала дама Маргарита. — Не морочь мне голову. Пусть валяются. Номер запиши.

— Минуточку, ручку возьму… — Аня торопливо пошарила в кармане халата, выудила шариковую ручку и конверт с хозяйскими деньгами, стала под диктовку дамы Маргариты старательно записывать цифры на конверте, а когда записала, догадалась спросить: — А что это за номер? Что мне с ним надо делать?

— Это твой домашний телефон, — терпеливо объяснила дама Маргарита и, кажется, хихикнула. — Делай с ним, что хочешь. Подружкам сообщи. Родителям. На работе пусть знают, мало ли что может понадобиться.

— Я маме скажу, ладно? — Аня обрадовалась. — Она не будет звонками злоупотреблять, честное слово! А на работе — обойдутся, я и сама могу им звонить, если необходимость будет. А подружек у меня нет… то есть одна есть, но у неё телефона нет, так что всё равно звонить неоткуда.

— Я же сказала: как хочешь… — Дама Маргарита помолчала и с непонятной интонацией добавила: — А мужу твой телефон знать незачем. Да?

— Незачем, — решительно подтвердила Аня. — А вы когда Давида Васильевича привезёте? Пора мне продукты для обеда закупать?

— Наверное, в субботу приедем, — сказала дама Маргарита и почему-то вздохнула. — Завтра вечером еще позвоню, тогда точно скажу. Ладно, пока. И больше не забывай код отключения сигнализации.

— Откуда вы знаете? — растерялась Аня.

Дама Маргарита насмешливо хмыкнула и отключилась. Аня положила трубку, машинально погладила телефон по спинке и напряженно задумалась. Выходит, зря она удивлялась, что её, совсем чужого человека, оставили тут одну без присмотра и контроля. Был контроль, был… Скорее всего, роль контролёра сыграл завербованный накануне в названные братья Руслан. Ну и ладно. Всё правильно, у него работа такая.

Правильно-то правильно, но почему-то… обидно. Наверное, потому, что сразу вспомнился Вадик с его пристрастным учётом и контролем. Вадик считал, что без его учёта и контроля Аня не способна ни на самостоятельные мысли, ни на правильные поступки. Вадик тщательно учитывал все расходы, даже на хлеб, и жёстко контролировал даже процессы мытья посуды или чистки картошки. Или мытьё полов. Мытьё полов — ещё и больше, чем всё остальное. Вадик когда-то серьёзно интересовался вирусологией, поэтому совершенно точно знал, каким способом и как часто надо смывать вирусы с полов в квартире. Аня вирусологией никогда не интересовалась, поэтому предполагалось, что полы она моет не так, как требует серьёзная наука вирусология. Совершенно безграмотно моет, по-дилетантски.

Аня ожидала, что от этих воспоминаний настроение, как всегда, должно испортиться. Ничего подобного. Наоборот — она даже повеселела, пройдя по комнатам этой огромной квартиры и полюбовавшись безупречно чистыми полами. Здесь наверняка нет и не может быть никаких вирусов, хотя бы потому, что их некому притаскивать сюда грязными ботинками. Почему-то у Вадика ботинки были всегда такие грязные, будто он только что по болоту ходил. Свои ботинки Вадик и сам не мыл, и Ане не разрешал, потому что ботинки у него были из натуральной кожи, а натуральная кожа очень портится от воды. Надо надеяться, что царь Давид в ближайшее время не будет ходить по болоту. И в инвалидной коляске по болоту ездить не будет…

От этой мысли Ане стало так неудобно, что она даже оглянулась: нет ли рядом кого-нибудь, кто мог бы догадаться, о чём она думает? Рядом было зеркало, а в зеркале — её отражение. Очевидно, отражение догадалось о её мыслях, потому что смотрело на Аню виноватыми глазами и стремительно краснело. Наверное, у отражения тоже были серьёзные проблемы с сосудистой системой.

— Да ладно тебе, — сказала Аня своему отражению. — Я ничего такого не боюсь. Подумаешь — инвалидная коляска! У каждого свои недостатки. Справимся как-нибудь, да?

Её отражение с сомнением подняло брови, неуверенно пожало плечами, но, в конце концов, всё-таки кивнуло. Вот и хорошо. Гораздо легче жить, когда ощущаешь, что тебя хоть кто-нибудь поддерживает. Даже если этот кто-нибудь — твоё собственное отражение в зеркале.

Аня перечитала список первоочередных задач, вычеркнула из него несколько пунктов, которые уже успела выполнить, добавила несколько пунктов на завтра, постояла под очень горячим душем, а потом, пока сохли волосы, часа полтора читала рукопись, которую следовало бы сдать уже завтра. За работу платила не типография, а сам автор, поэтому деньги у неё будут сразу, как только наборщики сделают правку. Эх, жаль, компьютера нет, сколько времени можно было бы сэкономить… Завтра надо бы как-нибудь потактичней напомнить Людочке Владимировне, что та обещала отдать в починку тот старый беспризорный компьютер, который всё равно никому в типографии не нужен. Хотя если компьютер починят, так он сразу окажется кому-нибудь очень нужен. Ладно, что ж теперь… В конце концов, ещё не известно, разрешит ли царь Давид устанавливать в своей квартире какие-то посторонние компьютеры. Вон как он рявкнул, когда дама Маргарита его о книгах спросила. Самодержец. А если и на неё, на Аню, тоже так рявкать будет? Ну и ладно, подумаешь… Чужой человек, поэтому никакие его рявканья задеть её ни в коем случае не могут. Вот так. А если будет совсем уж плохо, так она всегда сможет уволиться. Предупредив за две недели, как записано в договоре. Уж две-то недели она как-нибудь выдержит.

А потом?..

А потом — пустующая корректорская в здании типографии. Если ей разрешат.

Или — скамейка в парке. Пока не начнутся морозы.

Или — Алина со всем своим выводком беспризорных гениев за стеной. Не дай бог.

Напрасно она опять об этом думает. Опять не удастся заснуть, а завтра — два старых и четыре новых пункта в списке первоочередных дел. И ещё надо позвонить маме, сообщить номер телефона. И ещё — найти, в конце-то концов, хоть кого-нибудь из соседей, а лучше — кого-нибудь из их домработниц. И ещё — спросить у Руслана, где здесь прачечная, а заодно уж — и о том, просила его дама Маргарита докладывать о всех преступлениях Ани или это он сам инициативу проявил… Кажется, заснуть всё-таки не удастся. Ну да, у неё же тревожно-мнительный характер, как неоднократно говорил Вадик.

Вадик-гадик. Безупречная рифма. Хотя, конечно, не слишком оригинальная… Но если опять предстоит бессонная ночь, то у неё хватит времени, чтобы придумать ещё много рифм.

Аня уложила вычитанную рукопись в папку, а папку — в свою безразмерную тряпочную сумку, сходила в кабинет царя Давида посмотреть на большие настенные часы — всего двадцать минут первого! — попила в кухне хозяйского чайку с куском хорошо отстоявшегося в холодильнике «наполеона», оставшегося от экзаменационного обеда, и совсем было собралась приняться за вычитку второй распечатки, даже уже вынула её из шкафа, который стоял в комнате, отведённой для неё, даже уже положила её на стол, даже уже придвинула к этому столу крутящееся креслице на колёсиках — очень хорошее креслице, мягкое, лёгкое, удобное, она такое кресло только в кабинете главного инженера типографии видела… А в этой квартире всё было мягкое, лёгкое и удобное. Вот, например, её кровать. Это была даже не кровать, а ложе. Разительный контраст с её раскладушкой, на которой она спала последние два года. Просто разительный контраст. Даже смотреть на это ложе было как-то… уютно. А уж спать на нём — ни с чем не сравнимое наслаждение. Когда Аня осталась в этой квартире, в первую ночь она спала на этом ложе как убитая. Как убитая — и попавшая после смерти сразу в рай. Даже просто сидеть на этом ложе — и то было блаженством.

Аня села на своё замечательное ложе, посидела, потом легла, потом подумала, что нечего настольной лампе без толку гореть, полежать и в темноте можно, даже если она и не собирается спать… Дотянулась до настольной лампы, выключила её, потёрлась щекой о мягкую душистую подушку и сказала вслух:

— Уж две-то недели я хотя бы за это потерплю.

И проснулась, как всегда, в шесть утра. Проснулась такой счастливой, какой просыпалась только в далёком детстве. И сразу вспомнила это ощущение счастья бытия, хотя давно уже была уверена, что ничего такого и в детстве не было, и вообще быть не может, это она сама всё придумала, или это ей когда-нибудь приснилось. А наяву — нет, не бывает, потому что если такое вообще бывает, то не может пройти никогда. А если прошло — значит, и не было вовсе.