Холодная кожа (В пьянящей тишине) - Пиньоль Альберт Санчес

– Сегодня точно придут, – говорил иногда Батис с видом крестьянина, который предсказывает погоду. Но каждый раз ошибался. Чудища просто испарились. Это не было осторожностью, они презирали нас. Если нам и удавалось их увидеть, то совершенно случайно. Мы слышали топот маленьких стад за пределами светового круга прожектора. Иногда их скрипучие голоса раздавались за пеленой ночного снегопада, иногда они молча следили за нами, но маяк не привлекал их. Можно было предположить, что они пересекали твердь острова в темноте, следуя по какому–то своему маршруту к некой определенной точке, и самый короткий путь туда проходил через лес. Только и всего. Как–то раз мы выстрелили в направлении голосов разноцветными ракетами в надежде привлечь их к маяку. Безрезультатно.

Никогда в жизни не подумал бы, что когда–нибудь буду страстно желать, чтобы на нас напали толпы чудовищ. Но в действительности их отсутствие в эти дни ставило меня на грань помешательства. Однажды я увидел, что Батис сидит на стуле у наружной стены маяка. Я вынес второй стул для себя. Одна из его ножек оказалась короче других, мне не удалось удержаться, и я упал, смешно вскинув ноги. Стульев нам не хватало; и его нетрудно было починить. Несмотря на это, я разбил его о стену маяка. Я сломал ножки, спинку, а потом еще попрыгал на обломках, чтобы от сего предмета мебели не осталось и следа. Батис смотрел на меня, потягивая ром. Он не раскрыл рта.

В другой раз я чуть не убил животину. Не припомню, как это вышло; впрочем, большого значения это не имеет. Кажется, она перетаскивала поленья. Одно из трех, что были в ее руках, упало на землю. Когда это неловкое существо хотело поднять его, еще одно полено покатилось на землю. Она нагнулась, чтобы поднять второе полено, и потеряла третье. Идиотская операция повторялась до бесконечности. Я подошел к ней.

– Подними поленья, – сказал я. Она пыталась выполнить приказ и терпела неудачу за неудачей. Я дал ей подзатыльник. – Подними поленья. – Мои окрики внушали ей ужас. – Подними поленья! – Она дрожала от страха. Я схватил ее за шиворот. – Подними поленья! – Она пискнула, прося о помощи, и это вызвало во мне прилив ярости. Я, без сомнения, убил бы ее, не появись вовремя Батис.

– Камерад, это всего лишь лягушан.

Эти слова не были выражением милосердия, а просто заявлением собственника, тут не должно быть заблуждений. То, что я избивал это существо, задевало его только потому, что нарушало его право собственности на животину, не более того.

– Да, лягушан. И только один. В этом–то вся проблема, – сказал я. И ушел.

Мое отчаяние объяснялось тем, что в мозгу то и дело вспыхивали мысли, в которых мне не слишком хотелось себе признаться. Во–первых, было совершенно очевидно одно: я вложил капитал собственной жизни в подводное приключение – там, на португальском корабле, я рисковал своей шкурой. И по какому–то необъяснимому стечению обстоятельств, после того как мне пришлось подвергнуться риску, нашими врагами овладела апатия. Это выводило меня из себя. После той операции я чувствовал себя как добропорядочный буржуа, который ожидает отдачи от своих трудов. Более того: я думал, или хотел думать, что массовое уничтожение чудищ избавит меня от опасности, которая мне угрожала, раз и навсегда, что ад исчезнет и больше не появится. С другой стороны, во мне жило волнение, которое я не мог выразить словами. Крошечная ручонка у стекла скафандра. И еще сексуальность животины. В течение дня разброд мыслей вызывал у меня галлюцинации курильщика опия. Батис сидел передо мной и ворчал что–то, а я отвечал чаще всего невпопад. Мое внимание рассеивалось. Расстояние между нами заполнялось фигурами, сотканными из дыма.

Я видел подводную ручонку. Ее пальчики скреблись в стекло без страха, по–детски невинно. Потом возникла фигура животины. Она извивалось прямо передо мной, и зрелище было таким ярким, словно воздух превратился в экран. Затем – наше совокупление со всех точек зрения. Такое грубое и такое простое.

Самое главное противоречие заключалось в том, что чем большее наслаждение я получал, тем сильнее ненавидел животину. Для меня она была одним из чудищ, и то, что они приносили с собой столько ужаса, а она дарила мне такое блаженство, возможно, объясняло те приступы нервного возбуждения, которыми я страдал. «Думай, думай, – говорил я себе, стуча себе по лбу кулаком, – думай, думай». Но «думать» для меня не означало «размышлять», я умел только строить планы. Действие вытесняло идеи; когда я пытался взвесить и оценить обстоятельства, мой мозг сопротивлялся и скрипел подобно несмазанным дверным петлям. Мы приготовились к наступлению, и мне не хотелось оставлять занятую позицию.

– Батис, – сказал я однажды, – мы должны рискнуть. Давайте бросим им какую–нибудь наживку, посмотрим, как они отреагируют. Нам надо будет оставить дверь открытой. – Не дожидаясь его возражений, я поспешил добавить: – Это вовсе не так опасно, как кажется. Посудите сами, они могут подниматься по винтовой лестнице только по одному. Стрелок, расположившись около люка, сможет легко справиться с ними. Но, думаю, до этого дело не дойдет. Нам нужно только, чтобы они столпились у маяка. Когда это случится, они взлетят на воздух.

Батис смотрел на меня взглядом девственницы, к которой приближается насильник. Целую вечность он в одиночестве или с посторонней помощью защищал маяк, и лапы чудовищ не коснулись плит его святилища. А теперь я предлагал ему открыть дверь.

– Тысяча мертвых чудищ, Батис, – сказал я, чтобы это число разбудило его скудное воображение.

– А кто будет дергать рычаг детонатора?

В этом вопросе отразилось ребячество Батиса. Существуют бойцы двух типов. Одни обдумывают стратегии, а другие не могут преодолеть в себе детской наклонности ломать все вокруг. Я причислял себя к первой группе, Батис, похоже, был из числа последних.

– Можете делать это сами, – успокоил я его. – Если не возражаете, я буду прикрывать люк над лестницей, пока вы будете отправлять их в преисподнюю.

Так мы и решили. С наступлением сумерек я открыл дверь. Через каждые двадцать ступенек я поставил по керосиновой лампе, чтобы увидеть чудищ и остановить, если они проникнут внутрь. Мне будет достаточно просунуть ствол ремингтона в люк. Даже самый плохой стрелок в мире не промажет в таких условиях. Батис стоял на балконе, я прикрывал его со спины, держа лестницу под контролем.

– Ну, что? Вы их видите? – спросил его я.

– Нет.

По прошествии нескольких минут:

– А сейчас? А сейчас, Батис?

– Нет. Я ничего не вижу. Ничего.

Я хотел убедиться в этом сам и, движимый нетерпением, приблизился к балкону.

– Вернитесь к люку! – завопил Батис. – Немедленно, черт вас побери! Вы что, хотите, чтобы нас убили?

Он был совершенно прав. Чудища могли укрыться от луча прожектора и напасть на нас неожиданно. Но я тоже ничего не видел. Лишь слабый свет керосиновых ламп, распределенных на каждом витке лестницы. Огонь дрожал при малейшем движении воздуха.

– Два, – сказал Батис.

– Где они, где? – закричал я со своей позиции, требуя уточнения.

– На востоке. Идут сюда. Их четверо, пятеро. Не могу сосчитать.

– Не стреляйте. Пусть подойдут ближе. И пусть увидят открытую дверь.

Этот обмен краткими телеграфными репликами обжигал мне нервы. Кафф ходил по балкону, вглядываясь в темноту. Я целился из ремингтона в люк, то и дело взглядывая на Батиса и спрашивая, нет ли каких–нибудь новостей снаружи. Это едва не стало роковой ошибкой. Звон разбитого стекла привлек мое внимание. Керосиновые лампы на нижних витках лестницы потухли.

– Кафф, они уже здесь! – закричал я.

Мне было слышны их звуки там, внизу. Я успел заметить лапу, которая схватила третью лампу. Теперь большая часть лестницы оказалась в темноте. Нижний этаж превратился в черную дыру, откуда до меня доносился концерт лягушачьих голосов. Неожиданно одно чудовище, оторвавшись от собратьев, стало молниеносно взбираться по лестнице на четвереньках. Оно не тронуло лампу – ему было не до нее, – и я мог во всех подробностях разглядеть ползущее наверх тело. Сохранившиеся на лестнице керосиновые лампы освещали его со стороны живота, и это еще более подчеркивало его жуткий вид. Чудовище двигалось на меня, направляясь прямо под выстрел. Стрелять? Если я сделаю это, его товарищи внизу, возможно, отступят, а мы хотели уничтожить их всех.