Холодная кожа (В пьянящей тишине) - Пиньоль Альберт Санчес

– Камерад, Камерад, – слышался мне голос Батиса. У меня не было времени объяснять ему свои действия, потому что страшное существо преодолевало ступеньку за ступенькой с ловкостью ящерицы. Но когда нас разделяло только десять ступенек – вот уже девять, восемь, – оно вдруг замерло. Мы посмотрели друг на друга. Я – через люк, оно – с расстояния в восемь ступенек от моей винтовки. Между нами была только одна лампа. Мы посмотрели друг другу в глаза, да, прямо в глаза, и тонны ненависти излились в небольшое пространство между нами. Чудовище казалось мне одним из видений святого Антония [10]; мы в полном смысле этого слова принюхивались друг к другу, каждый соизмерял силы и возможности противника. Существо сидело на лестнице, упершись широко расставленными руками в следующую ступеньку. Это позволило мне заметить деталь, которая многое объясняла: на одной руке у него не хватало половины пальца и части перепонки. Черный гной и запекшаяся кровь на рубцах смотрелись как одна отвратительная язва. Это был мой старый знакомый. С нашей первой встречи многое изменилось. Я уже не был беспомощной жертвой. Сейчас мы ненавидели друг друга, как противники, силы которых равны. Мой инстинкт требовал уничтожить его немедленно. Но рассудок говорил: не убивай, пусть он вернется к своим и скажет им: дверь не заперта, не заперта, пусть все идут туда. Я помирил свою волю и чувства следующим образом: если он поднимется на одну ступеньку выше, я разряжу в него все патроны.

– Ну, двигайся же, сын звериного Вавилона, – шептал я, целясь, – давай сдвинься с места.

Чудовище издало гортанный звук. Но прежде чем оно стронулось с места, раздался выстрел Каффа. Чудище открыло пасть и несколько раз высунуло язык, выражая этим свое презрение и одновременно бессилие. Потом стало отступать – медленно, не поворачиваясь ко мне спиной. Оно уступало каждую ступеньку, как император, который сдает врагу провинцию за провинцией. Когда существо исчезло во тьме, я потребовал объяснений у Батиса:

– А динамит? Какого черта вы не взорвали шашки?

Мой раздраженный тон не вывел его из душевного равновесия. Объяснение Батиса основывалось на точном математическом расчете:

– Их было слишком много, чтобы разрешить им влезть на маяк, но слишком мало, чтобы тратить динамит.

Так в двух словах он подвел итог своим действиям. Батис поступил правильно. То, о чем мы мечтали со дня моего погружения на затонувший корабль, чего ждали с утра до ночи, произошло на следующий день.

С самого рассвета и до заката снег шел беспрерывно, как это бывает в этих холодных краях. Его полуметровый слой покрыл весь остров. Сразу после обеда солнце стало клониться к закату, словно спешило распрощаться с миром. Светило двигалось к горизонту с невероятной скоростью, и за ним волочился шлейф сумерек; оно как будто скрывалось, чтобы не быть свидетелем наших деяний. Животина принялась петь, как только стемнело. Она выводила свою бесконечную мелодию без отдыха, сидя с закрытыми глазами. В этом напеве сквозила какая–то разрушительная сила, до сих пор ничего подобного я не слышал. Мы с Батисом ели с жестяных тарелок, не произнося ни единого слова. Время от времени переглядывались или смотрели на нее. Ее пение наводило на нас тоску, как никогда раньше. Но заставить ее замолчать мы не решились. Эта песня и другие, менее важные приметы предвосхищали решающие события.

После ужина мы закурили. Батис чесал бороду и смотрел в землю. Мы вдруг почувствовали себя так, словно были двумя незнакомцами, которые случайно оказались рядом на вокзале.

– Батис, – поинтересовался я, – вы когда–нибудь были на войне?

– Кто, я? – довольно безразлично переспросил Кафф. – Нет. Но некоторое время я работал егерем. Водил на охоту разную публику, в основном богатых итальянцев. Мы охотились на оленей, кабанов, иногда на медведей… и на прочую живность. А вы? У вас есть военный опыт?

– Да, можно сказать и так.

– Правда? Никогда бы не подумал. Вы что, участвовали в Мировой? Сидели в траншее?

– Нет.

После долгого молчания Батис вернулся к этой теме:

– Тогда какая же это была война?

– Патриотическое движение, – определил я свой опыт. – Мне кажется, я сражался за родину. В моем случае это тоже был остров.

Батис почесал в затылке:

– И что?

– Вы знаете, что слово «родина» означает «земля твоих родителей»? – Тут я засмеялся. – Весь юмор в том, что я сирота.

– Я бы не стал сражаться ни за своих родителей, ни за их ферму, – сказал Кафф и прибавил шепотом: – Говно, говно, говно…

Я не стал тратить силы на спор. У нас всегда получалось так. Со стороны могло показаться, что мы ведем диалог, но на самом деле это было два иногда пересекавшихся монолога. Последовала длинная пауза. Я взглянул в небо, не поднимаясь со стула. На землю падали редкие снежинки. Скоро взойдет полная луна. До ее появления небо прочертили падающие звезды, оставляя след на лиловом небосводе сумерек; они проносились молниеносно, словно кто–то невидимый играл со спичками; стремительное падение звезд лишало нас возможности загадать желание. Батис с детским любопытством спросил:

– А кто выиграл войну?

Я заблудился в чаще своих мыслей и не мог понять, о чем он спрашивает.

– Какую войну?

– Вашу, – пояснил он неожиданно любезным тоном. – Кто победил? Патриоты острова или их враги?

– Эта война еще не кончилась, – сказал я и направился к люку, на ходу заряжая винтовку. – Не забудьте трижды повернуть ось рычага, прежде чем привести детонаторы в действие. Если энергии будет недостаточно, контакта не получится.

Я распределил оставшиеся керосиновые лампы на ступенях лестницы. Потом занял свою позицию на полу возле открытой крышки люка. В руках у меня была винтовка. Время от времени я просил Батиса доложить мне ситуацию.

– Лягушаны – нет, лягушаны – нет, – повторял он, корежа синтаксис.

Прошло полчаса. На нижний этаж маяка через открытую дверь ворвался снежный вихрь.

– Батис, вы их видите? Они идут?

Он не ответил. Наученный опытом прошлой ночи, я не отважился повернуть голову. Мне не хотелось упускать из виду нижний этаж и открытую дверь.

– Батис?

Я бросил быстрый взгляд в его сторону. Он стоял спиной ко мне, пригнувшись за баррикадой мешков. Что–то заставило его замереть, и его фигура уподобилась соляному столбу.

– Батис! – заорал я, стараясь пытаясь вывести его из состояния полного оцепенения. – Они идут, Батис?

Ни один его мускул не пошевелился. Это вынудило меня оставить свою позицию. Я схватил его за локоть:

– Вам холодно? Хотите, ненадолго поменяемся местами?

– Майн Гот, майн Гот…

Я услышал рокот голосов, напоминающий шум в засоренных водопроводных трубах, и взглянул за перила балкона.

Их количество превосходило самые страшные видения, которые могут посетить нас в бреду. Полная луна, огромная в этих южных широтах, освещала панораму, словно прожектор гигантского театра. Чудовищ было столько, что они закрывали собой землю, заполняли лес и раскачивали деревья, стряхивая с них белые шапки снега. Их было столько, что они облепили деревья, лазая по ним вверх и вниз, раскачивались на ветках, время от времени падая друг на друга. Их было столько, что многим из них досталась лишь роль зрителей, и они устраивались на скалах вдоль северного и южного берега, точно ящерицы, греющиеся на солнышке. Их было столько, что они не могли даже двигать верхними конечностями; чудища наступали, как плотная кипящая масса, – картина напоминала огромный котелок, набитый живыми червями для наживки. Самые сильные поднимались на плечи менее энергичных, не боясь причинить им боль, и прыгали по лысым головам соплеменников. Вязкое варево зеленовато–серых тел то приближалось к граниту, то откатывалось назад, будто в ожидании приказа неведомого лидера.

– Батис! – закричал я. – Включайте детонаторы!

Но Кафф не слышал меня. Его нижняя губа отвисла, словно ее оттянула тяжелая серьга. Он сжимал винтовку руками, но никуда не целился.