Рамунчо - Пьер Лоти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И потом, эти оскорбительные слова на улице! Они были тем более тягостны, что в глубине души Франкита все еще терзалась за свой грех с чужестранцем. Как могла она, вместо того чтобы идти своей дорогой, остановиться у дома врага и неосторожно сказанной сквозь зубы фразой вызвать эту отвратительную ссору? Как могла она так низко пасть, так забыться, она, которая пятнадцатью годами безукоризненного поведения завоевала всеобщее уважение? О, позволить оскорблять себя и снести оскорбление от этой Долорес, прошлое которой было безупречно и которая действительно имела право презирать ее! И чем больше она думала, тем больше приходила в ужас при мысли о том, какие последствия может иметь в будущем тот вызов, который она имела неосторожность бросить ей уходя. Ей казалось, что, распаляя ненависть этой женщины, она ставила под угрозу самые дорогие надежды своего сына.
Ее сын! Ее Рамунчо, которого в этот час летней ночи повозка уносила от нее, уносила вдаль, навстречу опасностям, навстречу войне!
Она некогда взяла на себя тяжкую ответственность, подчинив его жизнь своим представлениям со всем их эгоизмом, гордыней, упрямством… И вот сегодня вечером она, быть может, навлекла на него беду, в то время как он уезжал полный сладостных мечтаний о счастье, ожидающем его по возвращении! Это было бы для нее самой страшной карой; ей казалось, что в воздухе пустого дома реет угроза этого искупления, она чувствовала его медленное и неумолимое приближение. Тогда она стала молиться за сына, но в сердце ее кипела горечь протеста, потому что религия, как она ее понимала, не давала ей ни утешения, ни нежности, ни умиления, ни веры. Тоска и угрызения совести черным отчаянием сжимали ей сердце и не находили выхода в благодатных слезах.
А Рамунчо в это время продолжал спускаться по все более сумрачным долинам к равнинной части края, где ходили поезда, унося людей в неведомую и волнующую даль. Еще примерно час оставалось им ехать по баскской земле, не больше. По дороге им встречались неторопливые телеги, запряженные волами, напоминавшие о безмятежности давних времен; или расплывчатые человеческие силуэты, бросавшие на ходу пожелание доброй ночи, старинное gaou-one, которого завтра он уже не услышит. А там, слева, черной пропастью вырисовывалась Испания, Испания, которая теперь уже долго не будет тревожить его сон…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Три года пролетели незаметно.
Ноябрьский день клонится к закату. Франкита дома одна. Она больна и не встает с постели. Наступила уже третья осень с того дня, как уехал ее сын. Горящими от лихорадки руками держит она его письмо, которое должно было бы принести ей светлую радость, ведь он сообщает в нем о своем возвращении, но оно вызывает в ней мучительные чувства, потому что счастье вновь увидеть сына отравлено печалью и тревогой, невыносимой тревогой…
О, мрачное предчувствие не обмануло ее в тот вечер, когда, проводив его, она в таком смятении вернулась домой после встречи с Долорес, где, не удержавшись, она бросила ей в лицо этот вызов: теперь это была жестокая правда, она навсегда разбила счастье своего сына!
После той сцены прошло несколько месяцев. Рамунчо получал боевое крещение вдали от родины. Казалось, все было спокойно. Но вот в один прекрасный день к Грациозе посватался богатый жених, и та на глазах у всей деревни вопреки настояниям Долорес категорически отказалась выходить за него замуж. И тогда обе они внезапно уехали, якобы навестить родственников в Верхних Пиренеях;[46] но путешествие их затянулось; странная таинственность окутывала их отсутствие, и вдруг распространился слух, что Грациоза приняла обет послушания в монастыре Святой Марии Заступницы в Гаскони, который возглавляла бывшая настоятельница эчезарского монастыря.
Долорес вернулась домой одна, молчаливая, с выражением злобы и отчаяния на лице. Никто так никогда и не узнал, чем запугали златокудрую девчушку, как захлопнулись перед ней лучезарные врата жизни, как позволила она заживо похоронить себя в этой могиле; но как только истек положенный срок послушничества, она, даже не повидавшись с братом, приняла постриг, в то время как Рамунчо в густых лесах далекого южного острова зарабатывал в колониальной войне погоны сержанта и военную медаль, не получая из Франции никаких вестей.
Порой Франкиту охватывал страх, что ее сын никогда не вернется домой… И вот он возвращается! Похудевшими, горячими пальцами она держала письмо. «Я выезжаю, – писал он, – и в субботу вечером буду дома».
Но что он сделает, какое примет решение, зная, как печально переменилась его жизнь? В письмах он упорно предпочитал молчать об этом.
Впрочем, последнее время все оборачивалось против нее. Жильцы, снимавшие помещение внизу, покинули Эчезар. Стойло опустело, в доме стало еще более одиноко, а ее и без того скромные доходы значительно сократились. Кроме того, необдуманно вложив деньги, она потеряла часть той суммы, которую чужестранец дал ей для сына. Право же, она была слишком неумелой матерью, разрушающей счастье своего обожаемого Рамунчо, а точнее матерью, которую Провидение карало за ее прошлый грех. Все это ее сломило, все это ускорило и усугубило болезнь, и врач, которого позвали слишком поздно, уже не мог помочь ей.
И вот теперь, ожидая возвращения сына, она бессильно лежала на постели, сжигаемая лихорадкой.
2
Раймон[47] возвращался после трех лет отсутствия, демобилизованный из армии в том самом городе на Севере, где полк его стоял гарнизоном. Он возвращался домой, но сердце его было полно отчаяния, смятения и тревоги.
Ему было двадцать два года. Жгучее солнце покрыло темным загаром его лицо, которому длинные усы придавали выражение гордого благородства, а на лацкане только что купленного штатского костюма красовалась ленточка военной медали. После целой ночи пути он прибыл в Бордо, где пересел на поезд до Ируна, который шел прямо на юг через бесконечное однообразие песчаных равнин. Он устроился у окна справа, чтобы как можно раньше увидеть Бискайский залив и вырисовывающиеся вдали возвышенности Испании.
У него забилось сердце, когда, подъезжая к Байонне, он увидел первые баскские береты под сенью пробковых дубов и сосен.
А когда в Сен-Жан-де-Люзе Рамунчо вышел из вагона, он чувствовал себя совершенно пьяным. На севере Франции уже начиналась пора туманов и дождей, а здесь на него пахнуло теплым, полным сладостной неги воздухом оранжереи. Ликующие солнечные лучи лились с неба, дул восхитительный южный ветер, и, переливаясь дивными красками, вздымались в безоблачном небесном просторе Пиренеи. А еще мимо проходили девушки; в их смехе звенело что-то южное, испанское, а в движениях была элегантность и изящная непринужденность обитательниц страны басков, которые после тяжеловесности северных блондинок волновали его больше, чем все обольщения лета… Но внезапно он опомнился: как мог он вновь поддаться очарованию этого края? Ведь для него он опустел навсегда. Ни манящая непринужденность девушек, ни все это насмешливое веселье неба, людей и предметов, ничто не могло избавить его от бесконечного отчаяния.