Ключи Царства - Арчибальд Кронин

В последний день их каникул, когда Полли пошла прогуляться, а Джуди забилась в угол с книгой картинок в комнате Фрэнсиса, раздался стук в дверь. Это была мисс Кэфферти. Она сказала Фрэнсису:

— Его преподобие хочет сейчас же видеть вас.

Фрэнсис поднял брови при этом неожиданном требовании.

В словах экономки прозвучало что-то зловещее. Он медленно встал.

Отец Кезер, стоя, ожидал в своей комнате. Впервые за несколько недель он прямо взглянул в лицо Фрэнсису.

— Эта девочка — воровка.

Фрэнсис не ответил, но почувствовал внезапную пустоту в желудке.

— Я доверял ей, я позволял ей играть здесь, — продолжал отец Кезер. — Я думал, что она хорошая малышка, хоть… — Кезер сердито замолчал.

— Что она взяла? — помертвелыми губами выговорил Фрэнсис.

— Что обычно берут воры? — старший священник повернулся к камину, на котором выстроились в ряд маленькие столбики монет, по двенадцать пенни в каждом, которые он сам заботливо обернул белой бумагой. Отец Кезер взял один из них.

— Она крала деньги, собранные в церкви. Это хуже воровства — это симония[24]. Посмотрите.

Фрэнсис осмотрел сверток. Он был вскрыт и неловко закручен сверху. Трех пенни не хватало.

— Почему вы думаете, что это сделала Джуди?

— Я не дурак, — резко перебил его отец Кезер. — Уже целую неделю у меня пропадают пенни. Каждый медяк здесь помечен.

Не говоря ни слова, Фрэнсис повернулся и пошел к себе в комнату. Настоятель последовал за ним.

— Джуди, покажи мне твой кошелек.

Джуди вздрогнула, как от удара, но быстро оправилась и сказала с невинной улыбкой:

— Я оставила его у миссис Моррисон.

— Нет, он здесь.

Фрэнсис наклонился и взял кошелек из ее кармана. Это был новый вязаный кошелек, подаренный ей тетей Полли перед каникулами. С упавшим сердцем Фрэнсис открыл его. Там лежали три пенни, каждое было помечено крестом.

Отец Кезер посмотрел на него с негодованием и торжеством.

— Что я вам говорил!? Ах ты, маленькая дрянь! Воровать у Бога! На нее за это следовало бы подать в суд. Если бы я за нее отвечал, я бы тут же отвел ее в полицию.

— Нет, нет, — зарыдала Джуди. — Я хотела положить их обратно, правда же, хотела.

Фрэнсис был очень бледен. Это было ужасно. Он собрал все свое мужество и спокойно сказал:

— Очень хорошо! Мы пойдем в полицию, и я немедленно заявлю об этом сержанту Гамильтону.

Джуди была уже близка к истерике. Ошеломленный отец Кезер проворчал:

— Хотел бы я посмотреть на это.

Фрэнсис надел шляпу и взял Джуди за руку.

— Идем, Джуди. Ну, будь же мужественной. Мы пойдем к сержанту Гамильтону и скажем ему, что отец Кезер обвиняет тебя в краже трех пенни.

Пока он вел девочку к двери, замешательство, а затем и испуг отразились на лице отца Кезера. Он погорячился и сказал лишнее. Сержант Гамильтон, ярый протестант, не слишком жаловал его: в прошлом между ними было немало ожесточенных стычек. А теперь еще это дурацкое обвинение… он уже видел себя посмешищем всего поселка.

Отец Кезер вдруг пробормотал:

— Вам незачем туда идти!

Фрэнсис будто не слышал.

— Остановитесь! — заорал отец Кезер. Задыхаясь от подавляемого гнева, он сказал:

— Ну, ладно… забудем об этом. Поговорите с ней сами, — и вышел из комнаты, кипя от злости.

Когда тетя Полли и Джуди уехали в Тайнкасл, Фрэнсис порывался объясниться с настоятелем и выразить ему свое сожаление. Но отец Кезер просто замораживал его своей холодностью. Сознание, что его оставили в дураках, еще больше ожесточило его. Кроме того, он скоро уезжал в отпуск и хотел до своего отъезда твердо поставить своего помощника на место. Теперь отец Кезер ходил все время угрюмо поджав губы и совершенно игнорировал молодого священника. Он теперь ел один — по его приказанию мисс Кэфферти подавала еду сначала ему, а затем Фрэнсису.

В воскресенье перед своим отъездом отец Кезер произнес страстную проповедь, каждым словом которой он целил во Фрэнсиса. Темой проповеди была седьмая заповедь: «Не укради». Эта проповедь заставила Фрэнсиса решиться. Сразу же после службы он пошел к Дональду Кайлу, отвел управляющего в сторону и долго говорил с ним со сдержанной настойчивостью. Лицо Кайла, сначала выражавшее только сомнение, постепенно оживилось и засветилось надеждой.

— Сомневаюсь, что у вас что-нибудь получится, но, во всяком случае, я целиком с вами.

Они обменялись рукопожатием.

В понедельник утром отец Кезер уехал в Хэрроугейт, где должен был шесть недель лечиться на водах. В тот же вечер мин. Кэфферти отбыла в свой родной Росслер. А рано утром во вторник Фрэнсис и Дональд Кайл встретились на станции. Управляющим нес портфель с бумагами и блестящую новенькую брошюру, недавно выпущенную большим конкурирующим угольным комбинатом в Ноттингеме. Он надел свой лучший костюм, и вид у него был разве чуточку менее решительный, чем у Фрэнсиса. С одиннадцатичасовым поездом они уехали.

Длинный день тянулся медленно, они вернулись только вечером. Они шли по дороге в молчании, каждый глядел прямо перед собой. Фрэнсис казался усталым, и лицо его ничего не выражало. Однако, вероятно, что-то крылось за угрюмо-торжественной улыбкой управляющего шахтой при прощании.

Следующие четыре дня прошли, как обычно. Потом, без всякого предупреждения, началась полоса странной активности, сосредоточенной, по-видимому, вокруг шахты, что было, впрочем, вполне естественно, так как именно шахта была центром района. Фрэнсис проводил тут много времени, когда был свободен, консультировался с Дональдом Кайлом, изучал планы архитектора, наблюдал за рабочими. Просто удивительно, как быстро росло новое здание. Через две недели оно поднялось выше дома, где помещалась «Скорая помощь», а через месяц строение было закончено. Тогда пришли плотники и штукатуры. Стук их молотков звучал в ушах Фрэнсиса, как музыка. Он с наслаждением вдыхал запах свежих стружек. Иной раз Фрэнсис присоединялся к ним и сам брался за работу.

Рабочие любили его. Он унаследовал от отца любовь к труду.

Если не считать ежедневных посещений ненавязчивой миссис Моррисон, его временной экономки, Фрэнсис был совсем один в доме. Он с удовольствием отдыхал от придирок и ворчанья своего начальника. Рвение Фрэнсиса не знало границ, и ему казалось, что он полон каким-то чистым белым светом. Молодой священник чувствовал, что между ним и всеми этими людьми возникает близость, что ему удалось сломить их подозрительность, что он постепенно входит в их безрадостную жизнь и что их тупые безжизненные глаза иногда вдруг оживают и загораются. Он был счастлив, потому что был близок к цели, а переполнявшая его щемящая нежность к этим несчастным, забитым нуждой людям как бы приближала его к Богу.

За пять дней до возвращения отца Кезера Фрэнсис написал письмо.

Вот оно:

«Шейлсли, 15-го сентября 1897г.

Дорогой сэр Джордж!

Новый клуб, который Вы с таким великодушием подарили нашему поселку, можно считать уже построенным. Он принесет громадную пользу не только Вашим шахтерам, но и всем жителям нашего района, независимо от того, к какому классу или вероисповеданию они принадлежат. Мы уже наметили программу на основании нашего с Вами разговора, копию которой я Вам посылаю. Вы сами увидите, как она обширна. Тут и бокс, и фехтование, и гимнастика, и обучение оказанию первой помощи, и еженедельно, по четвергам, танцы.

Я просто потрясен тем, с какой готовностью и щедростью Вы приняли нашу робкую (а может быть, слишком смелую!) просьбу. Никакими словами невозможно выразить нашу благодарность (мою и мистера Кайла). Но истинной наградой Вам будет та радость, которую Вы доставите рабочим Шейлсли и то добро, которое им, несомненно, принесет этот клуб. 21-го сентября состоится торжественное открытие. Если Вы окажете нам честь своим присутствием, мы будем совершенно счастливы.

     Искренне Ваш Фрэнсис Чисхолм,

     викарий церкви Спасителя».

Опуская это письмо, он сам себе улыбнулся странной невеселой улыбкой. Фрэнсис написал сердечное, искреннее, письмо, но он боялся реакции настоятеля и ноги его дрожали.

В полдень 19-го сентября (экономка вернулась накануне) приехал отец Кезер. Укрепив свое здоровье солеными источниками, он был полон энергии. Ему просто не терпелось, как он сам сказал, взять все в свои руки.

Шумный, загоревший, волосатый, отец Кезер заполнил церковный дом своим присутствием. Он громко поздоровался с мисс Кэфферти, заявил, что он голоден и стал просматривать свою корреспонденцию. Затем, потирая руки, уселся за стол в ожидании ленча. На его тарелке лежал конверт. Отец Кезер вскрыл его и вынул отпечатанную карточку.

— Что это такое?

Фрэнсис облизал вдруг пересохшие губы и, набравшись мужества, сказал: