Ключи Царства - Арчибальд Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как, по-вашему, я должен платить аренду, налоги и страховку? И еще ремонтировать церковную крышу, чтобы она не свалилась вам на головы? Вы же не мне даете эти деньги, а Всемогущему Богу. Так вот, слушайте, что я вам скажу, слушайте все, и мужчины и женщины, — я хочу видеть на этой тарелке серебро, а не ваши жалкие медяки. Вы, мужчины, почти все обеспечены работой, благодаря великодушию сэра Джорджа Реншо. Никаких ваших отговорок я не признаю! А что касается женщин, им подобало бы тратить побольше денег на церковь и поменьше на свои тряпки.
Отгремев, он сам брал тарелку для сбора пожертвований и обвиняющим взором пронзал каждого прихожанина, потрясая ею перед их носами.
Его требования привели к острой вражде между ним и его прихожанами. Чем больше он бранил их, тем меньше они ему давали. Тогда он придумал новый план — стал раздавать им маленькие темно-желтые конверты и, когда они оставались пустыми, он, обходя церковь после службы, собирал мелкие монеты и в ярости бормотал: «Вот как они обращаются со Всемогущим Богом!»
Однако на этом мрачном финансовом небе иногда светило и солнце. Сэр Джордж Реншо, владелец шахт в Шейлсли и еще пятнадцати шахт в графстве был не только очень богатым человеком и ревностным католиком, но и неисправимым филантропом. Хотя его поместье, Реншо Холл, находилось в семидесяти милях, на другом конце графства, все же церковь Спасителя попала в его филантропический список. Каждое Рождество, с завидной регулярностью, приходский священник получал чек на сто гиней.
— Гиней, учтите! Не каких-то там жалких фунтов! Вот это джентльмен! — захлебывался от восторга отец Кезер.
Он видел сэра Джорджа всего два раза на каких-то общественных собраниях в Тайнкасле много лет тому назад, но говорил о нем с уважением и благоговейным страхом. И втайне чрезвычайно боялся: а вдруг этот магнат по какой-то причине — конечно, не по его вине — прекратит свои пожертвования.
К концу первого месяца жизни в Шейлсли постоянное общение с отцом Кезером начало сказываться и на Фрэнсисе. Он был все время в напряжении. Не удивительно, что молодой отец Ли заболел нервным расстройством. Духовная жизнь Фрэнсиса омрачилась, его представления о ценностях спутались. Он ловил себя на том, что смотрит на отца Кезера со все возрастающей враждебностью. Тогда он спохватывался и, подавив внутренний стон, отчаянно боролся с собой, стараясь добиться от себя послушания и смирения.
Его работа по приходу была крайне тяжела, особенно в эту холодную пору. Три раза в неделю он должен был ездить в дальние деревушки Броутон и Гленберн и служить там мессы, исповедовать и учить детей катехизису. Полная безучастность его подопечных делала его работу еще труднее. Даже дети были сонны, вялы и всячески старались от него отвертеться. Фрэнсис видел вокруг себя бедность и душераздирающую нищету. Весь приход, казалось, был погружен в глубокую, ничем не нарушаемую апатию. Он страстно твердил себе, что не поддастся этой рутине. Молодой священник отлично понимал свою неумелость и неловкость, но его сжигало желание тронуть сердца этих несчастных, помочь им. оживить их. Чего бы это ему ни стоило, он раздует искру и заставит разгореться огонь под этим почти угасшим пеплом. А старший священник, наблюдательный и проницательный, казалось, с каким-то мрачным юмором взирал на трудности своего помощника и, иронически подсмеиваясь, ждал, когда тот сменит свой идеализм на его практический здравый смысл. Фрэнсису от этого было еще хуже.
Однажды, когда он вернулся домой, после того как проехал десять миль под дождем и ветром, чтобы попасть в Броутон к умирающему, отец Кезер выразил свое отношение к Фрэнсису единственной насмешливой фразой:
— Что? Не так-то легко делать праведников, как вы думали, а? — и добавил: — Все они ни на что не годные бездельники.
Фрэнсис вспыхнул.
— Христос умер за этих бездельников.
Молодой священник глубоко переживал свои неудачи, и наложил на себя аскезу, умерщвляя свою плоть. Он стал очень мало есть, нередко ограничиваясь чашкой чая и несколькими гренками. Часто Фрэнсис просыпался среди ночи, мучимый своими мыслями, и тихонько пробирался в церковь. Ночью, в лунном свете, церковь не казалась такой голой и некрасивой, как днем. Таинственные тени и молчание наполняли ее. Он падал на колени и исступленно молился о ниспослании ему мужества в борьбе с испытаниями. Наконец Фрэнсис поднимал глаза к распятому на кресте — терпеливому, кроткому, страдающему — и мир нисходил в его душу.
Однажды, вскоре после полуночи, когда он возвращался из церкви и на цыпочках пробирался к себе наверх, он увидел отца Кезера, который ожидал его. Тот был в ночной рубашке и в пальто, горящая свеча освещала его недовольное лицо. Стоя волосатыми ногами на верхней площадке, настоятель сердито преградил ему путь.
— Хотел бы я знать, что вы делаете?
— Иду к себе в комнату.
— И где же вы изволили быть?
— В церкви.
— Что! В это время!
— А почему бы нет? — Фрэнсис заставил себя улыбнуться. — Или вы думаете, что я могу разбудить Господа Бога?
— Нет. Но вы можете разбудить меня, — отец Кезер вышел из себя. — Я не потерплю этого. В жизни не слыхивал такой глупости. Я ведаю приходом, а не монашеским орденом. Можете молиться сколько угодно днем, а ночью, пока вы находитесь у меня под началом, извольте спать.
Фрэнсис подавил готовую сорваться у него с языка резкость и молча прошел в свою комнату. Он должен обуздать себя, должен приложить все усилия, чтобы поладить со своим начальником, если хочет сделать хоть что-то полезное в приходе. Фрэнсис старательно перебирал в уме все хорошие качества отца Кезера: его искренность и мужество, его несокрушимую чистоту.
Через несколько дней, выбрав, как ему казалось, походящий момент, он дипломатично заговорил со старшим священником:
— Я вот все думаю, отец… у нас такой отдаленный и разбросанный приход и нет никаких подходящих развлечений… вот я и подумал, не могли бы мы устроить клуб для нашей молодежи…
— Ага! — отец Кезер был в шутливом настроении, — теперь, мой мальчик, вы ищете популярности!
— О, Господи! Нет, конечно, — ответил Фрэнсис в тон ему — ему страшно хотелось добиться своего. — Я, разумеется, не могу заранее поручиться, что из этого что-нибудь выйдет, но клуб мог бы отвлечь молодежь от улицы, а более взрослых от кабаков. Это помогло бы физическому и социальному развитию молодых людей, — он улыбнулся. — Это даже могло бы привлечь их к церкви.
— Хо-хо-хо! — загоготал отец Кезер. — Хорошо, что вы так молоды. Думается мне, вы еще хуже, чем был Ли. Ну, что ж, валяйте, коли вам так хочется. Но не ждите благодарности от наших бездельников.
— Спасибо, большое спасибо. Мне нужно было только ваше позволение.
И он с горячностью взялся за осуществление своего плана.
Дональд Кайл, управляющий рудником, был шотландцем и верным католиком, неоднократно проявлявшим свою доброжелательность. Два других служащих шахты — Моррисон, контролер-весовщик, чья жена иногда приходила помогать в дом священника, и Криден, главный подрывник, тоже принадлежали к их церкви. Через управляющего Фрэнсис получил разрешение пользоваться три вечера в неделю помещением Красного Креста. С помощью двух других он начал возбуждать интерес к предполагаемому клубу. Подсчитав свои капиталы, Фрэнсис увидел, что они не составляют и двух фунтов, но он скорее бы согласился умереть, чем попросить помощи у прихода. Фрэнсис написал Уилли Таллоху, который по своей работе был связан с клубами Тайнкасла, и просил его выслать старые, вышедшие из употребления гимнастические снаряды.
Ломая голову над тем, как бы получше начать свое рискованное предприятие, он решил, что ничто так не привлечет молодежь, как танцы. В комнате было пианино, а Криден прекрасно играл на скрипке. На двери он повесил объявление, а когда наступил четверг, потратил все свои деньги на пирожные, фрукты и лимонад.
Успех вечера, начавшегося довольно натянуто, превзошел самые смелые ожидания. Народу пришло так много, что лансье[23] танцевали даже восемь групп. У большинства парней не было ботинок, и они танцевали в своих шахтерских сапогах. В перерывах между танцами они сидели на скамейках, расставленных вдоль стен, и лица у них были раскрасневшиеся и счастливые, а девушки шли в буфет и приносили им угощение. Танцуя вальс, все пели припев. Небольшая кучка шахтеров, возвращавшихся со смены, собралась у входа и с любопытством разглядывала веселых молодых людей. В свете газовых фонарей их зубы сверкали на почерневших от угольной пыли лицах. Под конец шахтеры тоже стали подпевать, а один-другой побойчее приникли внутрь и смешались с танцующими. Да, это был прекрасный вечер! Стоя в дверях и выслушивая прощальные приветствия юношей и девушек, Фрэнсис думал: «Они начинают оживать. Боже мой, я, кажется, чего-то добился», — его залило волной тихой радости. На следующее утро отец Кезер вышел к завтраку в страшной ярости.