Колыбель - Михаил Попов

Его величество рассмеялся. Он сообразил, откуда вдруг у него эта коровья ассоциация: у самого начала тропы на гору вавилонскую стоял теленок, жуя медленными челюстями и пялясь огромными обаятельными глазами.

Поднявшись на башню, царь царей разоблачился до голого вида, оставив на себе только пояс с телефоном, и велел притащить холодной рыбы, что должна была остаться от вчерашнего ужина. Решил — кутну. Заслужил, блин. Кажется, нащупывается универсальная система управления этими добродушными андроидами. Надо думать, Председателю так же непросто, к тому же у честного нашего большие трудности с пряниками. Правда, не все известно про его кнуты…

С мысли сбила Нефертити, явившаяся с подносом.

— Где рыба?

На подносе лежали сдобные перечные корешки, хлебные листья и другие обычные вкусности.

— Где рыба? Притворяетесь, что не едите, кроме райских своих яблочек, а сами сожрали!

Нефертити решительно помотала головой:

— Никак нет, не жрем-с.

— Тогда что, выбросили?!

И на это сердитое предположение был отрицательный ответ.

— Куда делась моя рыбка? Там было еще до черта!

— Она мертвая, — пояснила, правда не очень внятно, подавальщица.

— Сам знаю. пошла вон! Чашу принеси.

Решил откупорить бутылку «Джека Дэниэлса», двенадцатилетний «Чивас» оставим для какого–нибудь торжественного случая. Они будут, обязательно будут.

Выпив из глиняной рюмки колхозного производства сразу грамм восемьдесят, его величество расстался с убудским благодушием. Нет, куда дели рыбу, гады?! Мало того, что он сам ее ловил, сам чистил и жарил…

— Бунша!

Дворецкий не добавил ничего к объяснениям Нефертити.

— Я хочу рыбы, понимаешь?

— Ее нет. Совсем нет.

— Ладно, не хотите признаться, что воруете объедки с царского стола, хрен с вами, это дело обычное, но ханжество — отвратительно! Я не хотел сегодня больше ничего затевать, но придется затеять. Я кое–что вам продемонстрирую. Веди сюда это теля!

Когда дворецкий понял, о чем идет речь, он даже побледнел.

— Веди, веди и не думай, что сможешь отвертеться и куда–то там его спрятать. Не этот теленок, так другой.

Для убедительности его величество взял в руки валявшуюся у топчана палку. Правильно, палка у ложа всегда должна быть. Часто хочется кого–нибудь огреть.

— Не бойся, я тебе за это подкину чего–нибудь. Заводы «Шкода» получишь, только не шкодничай.

Так. Его величество еще хлебнул и трезво рассудил, что резать скотину все же придется, видимо, самому. Да и правильно это: быть правителем — значит чем–то выделяться. Пойдем поищем подходящий камешек.

Спустившись вниз, его величество велел старухе на костровище подбросить топлива в пламя, а маршалам набросать туда плоских камней — сковородками будут.

Долго рылся в куче каменных обломков возле стены гарема. Нет, надо затевать торговлю с колхозниками, иначе сгинем мы тут без единого ножа.

Подыскал все же один. Довел его, расколов тяжелым булыжником вдоль, — ничего, теленок не вепрь.

И вот привели не вепря. И конечно же стало его величеству его жалко. Глазастенький, гладкий, сопит. Не будь в напарниках у него «Джека», передумал бы.

Был уверен, что опять сбежится толпа, как на порку Янгуса, однако ошибся, все наоборот получалось. Людишки попрятались, гаремщицы забились в углы своего первого этажа, Мамаша скулила в тюрьме, Помпадур, Астерикс, Черчилль и де Голль исчезли с площади перед башней, как только узнали, что тут готовится. Не проинформированные заранее свитские просто заползли в заросли и застыли там задом к сцене.

— Бунша, держи его! Да хоть за уши, на бок!

Дворецкий, самый, судя по всему, исполнительный из придворных, взял зверенка за уши и даже послал соответствующую команду своим членам, но выполнить ее не смог. Руки разжались.

— Давай! Заводы «Шкода», да что там, Буншик, весь «Фольксваген» твой.

Не смог, не смог.

Да и царева потная рука хотела обронить заостренный камень, но глубоко в сознании сидела старинная воровская мудрость: достал нож — бей!

В общем, сцена получилась кровавая, тошнотворная (пришлось перебивать отвращение водкой) и малорезультативная. Животное было страшно и криво зарезано, потом неаккуратно и не полностью раскромсано. Совсем не полностью. Что такое свежевание, его величество знал только понаслышке. Хотел оттяпать заднюю ногу, но с таким тесаком… Изорвал себе руку камнем, добыл наконец печень и торжественно, будто именно этого и добивался, потащил на раскаленный камень.

Шмякнул.

Огляделся с победоносным видом.

Подданные тихо выли в зарослях, никто не был непосредственным свидетелем кровавого побоища. Даже Бунша куда–то скрылся, предатель. Даже костровая старуха отвернулась.

— Чего попрятались, бараны?! Сейчас попробуете жареного… Я вас приучу, можете быть спокойненьки.

Подошел к умывальнику, висевшему у входа в гарем, ополоснулся.

— А вы там, клуши, чего в нос зудите? Все сюда! Не хочу я траура, хочу праздника!

Хлебнул немного — уже не для храбрости, а для веселья:

— Я что сказал! Всем строиться! И армия, и гарем!

Смущенные девы стали медленно выбираться наружу.

— Ну почему мы так живем — нерадостно, неталантливо? Хочу искусств, пусть расцветают сто цветов!

Шеренга маршалов смотрела на шеренгу наложниц.

— Надо бы вам устроить Персеполь, но это потом, а пока — Бунша!

Это приказание дворецкий выполнил легко. Держа под мышкой двухлитровую бутыль колы, его величество обошел строй дам, а потом строй военачальников, давая глотнуть по паре раз.

— Ну вот, что и требовалось доказать: глазки заблестели, и уже никакое экологическое сознание нам не пэгало и не укор. А теперь — дискотека!

Сложному танцу бывший аниматор аборигенов обучать не стал, мужики дамам лапы на бока, те им свои на плечи и ну месить пыль на площади под ритмическое прихлопывание. Этому способу музыкального сопровождения он мгновенно выучил Черчилля и Астериса, и они выдавали еще как.

— А я сверху полюбуюсь. Бунша, переверни печень.

Начинало вечереть. Принесли много пучков светящихся веток, и праздник танца продолжился: сил у хорошо откормленных убудцев было много.

— Так, а теперь у меня и желание возникло, царская потребность. И наслажусь я сегодня… — он закрыл глаза и пошевелил кровавыми пальцами. — Эсмеральда!

Среди танцующих с маршалами Эсмеральды не оказалось. И среди засидевшихся в недрах гарема не сыскали. И вообще на территории Вавилона ее не было. Короткий экваториальный вечер уже перешел в настоящую плотную ночь. Настоящие убудцы и убудки предпочитают в такое время сидеть по хуторам.

— Где она?!

Она не новорожденный младенец, не остатки вчерашней рыбы… Если женщины с такими задницами начнут здесь исчезать прямо у нас из–под носа, грош цена всевластию царя царей.

Выручил Афраний.

— Что?!

Тонкая рука протянулась в сторону излучины Холодного ручья, обильно посеребренной лунным светом. Всего лишь три каких–нибудь шага сделала отчетливо рисующаяся на фоне сверкающей воды женская фигурка, но этого хватило зоркому глазу его величества.

— Куда это она?!

На этот вопрос Афраний ответить не мог.

— За мной! — скомандовал царь царей и стремительно, почти подламывая ноги и прогибая поручни, сверзился со своей башни, однако цепко придерживая ополовиненную литровку.

4

Ночной лес, лишь сверху политый лунным ликованием, немного испугал вавилонского лидера, как ребенка подвал. Хоть глаз выколи, и он чуть было его не выколол веткой безымянного куста, но в другой ему блеснуло бледным пламенем — ручей! Тот самый, что выдал беглянку. В голове его величества прочно была закреплена карта местности, и линия водного потока там однозначно выводила к подножию скалы. Да и Афраний рядом, на тот случай, если что–нибудь.

Эсмеральда не спасалась бегством, поэтому и не особенно спешила, его величество вместе с начальником тайной службы, не таясь, неслись следом.

— Что ей там надо? — тяжело дыша алкоголем на спутника, спросил царь царей и остановился, чтобы перевести дыхание у липы, сгустившей в себе столько черноты, что хотелось пригнуть голову — рухнет на голову! — Не понял? Она же в сторону скалы торопится. Что ей там надо, еще и ночью?!

Его величеству не часто приходит в голову мысль: а кто там может скрываться в этом каменном сооружении природы? И с течением плохо измеряемого времени все реже. Очень уж отстраненно от повседневных дел царства высилась эта торчащая из земли белая, особенно в лунном свете, ладонь. Ну, сбегали раз в неделю туда мужики с подносами, навалили под большой палец подношений, и можно забыть о ней.