Ищите связь... - Владимир Архипенко

Имена как раз и предстояло узнать Мардарьеву, имевшему в своем распоряжении всего одну ночь.

В своих поисках Александр Ипполитович исходил из одной четкой посылки: матросы, занесенные в картотеку Финляндского жандармского управления как лица неблагонадежные, почти наверняка связаны с подпольем. Всех, конечно, забрать невозможно, но арест наиболее подозреваемых, несомненно, разорвет связи заговорщиков, сделает невозможными их согласованные действия. А затем, уже не спеша, можно будет вылавливать остальных.

Мардарьев выбрал несколько десятков карточек. Смущало его одно обстоятельство — почти все матросы в той или иной степени были связаны с эсерами, тогда как сведения, сообщенные Лимониным, не оставляли сомнений в том, что подпольный комитет состоит из социал-демократов. Совместные действия представителей двух партий вполне могли иметь место, примеры тому уже бывали. Непонятно было другое: социал-демократы все из гражданских лиц, а среди моряков шли сплошные социалисты-революционеры. Должны же быть и на кораблях представители социал-демократической партии или люди, сочувствующие ей?

Всего из числа отобранных он отметил пятерых матросов, которые еще до службы были замечены в связях с акциями, проводимыми социал-демократами, и одного подозреваемого в том, что именно он пронес обнаруженную на крейсере «Рюрик» листовку Петербургского комитета РСДРП по поводу Ленского расстрела. Конечно, это далеко не все. Но по давнему опыту известно, что дело конспирации у социал-демократов поставлено лучше, чем у эсеров. Не случайно же Финляндское жандармское управление прошляпило целый революционный комитет, действующий у него под носом.

И еще одно обстоятельство не давало покоя Александру Ипполитовичу. Удалось сразу же установить адреса подпольщиков и место их работы, но исключение составлял Горский. В паспортном столе полиции Гельсингфорса человек с такой фамилией не числился. Но должен же существовать — явка к Полетаеву была как раз от него! Скорее всего Горский жил в городе под другой фамилией. Но под какой? Установить это возможно будет лишь после ареста и допроса других членов подпольного комитета.

Некоторый свет проливало сообщение завербованного в агентуру матроса Орлова с «Рюрика». В своем донесении, помеченном первым апреля (надо надеяться, что это не первоапрельская шутка!), Орлов писал, что гальванер Терентьев сказал во время разговора с товарищами, что человек, с которым он встретился возле пристани, оказался старым знакомым его старшего брата и он видел его в Одессе. При этом Терентьев намекал, что человек это не простой, а делал большие дела, «когда в России все кипело». Фамилия его Горовской или Горской. Орлов издали видел его и передал приметы: небольшие усы, в пальто и шляпе.

И все. Словесного портрета на основе таких примет, к сожалению, не составишь. Видимо, Горского пока придется оставить.

Из отобранных Мардарьев выделил двадцать три человека, принадлежность которых к какой-либо партии не прослеживалась. В донесениях говорилось о том, что эти люди резко выражали свое недовольство флотскими порядками, вспоминали броненосец «Потемкин», грозили покидать «драконов-офицеров» за борт, задевали священную особу государя императора, непочтительно и дерзко отзывались о церкви.

Александр Ипполитович понимал, что, имей охранка возможность заглянуть в душу любому матросу, она обнаружила бы там нечто подобное. Те, кого он выделил, выражали свои мысли наиболее определенно, остро, озлобленно, и можно не сомневаться в том, что хотя бы часть из них была втянута в подготовку к восстанию, а другая часть что-то знала о нем.

Видавшие виды старинные часы в деревянном футляре с висевшими на потемневшей цепочке цилиндрическими латунными гирями гулко пробили двенадцать, когда в дверь осторожно постучали. В комнату бочком протиснулся Стась Шабельский, скользящим шагом приблизился к Мардарьеву, доложил, что поступили свежие донесения, и вручил ему несколько листков. Писарь с удивлением глядел на своего начальника. Внешне это был тот же молодцеватый, отменной выправки ротмистр с высоко поднятой головой, с лихо закрученными усами. Но обычное выражение самоуверенности на лице будто кто тряпкой стер, а в глазах, как у нашкодившего кота, — смесь вины и настороженности.

Александр Ипполитович видел Шабельского впервые, но он был тертым калачом, сразу почувствовал что-то неладное и, несмотря на всю свою погруженность в аналитическую работу, отметил, что ротмистр в чем-то изрядно провинился. У него даже мелькнула смутная догадка — в чем именно, но он отогнал ее. Сейчас не до того было. В одном из рапортов, принесенных Шабельским, говорилось, что сегодня днем в мастерскую к Никандру Кокко приходил матрос с «Рюрика» и забрал с собой какой-то пакет. Матрос был прослежен до парка Тёлё, где встретился с тремя другими матросами с «Цесаревича», которым и передал означенный сверток. Позже агент наружного наблюдения прошел за ним до причалов, где указал на него судовому агенту. Фамилия матроса оказалась Терентьев. Фамилии же трех матросов с «Цесаревича» будут известны несколько позже. Второй рапорт сообщал о том, что на квартире члена подпольного комитета Тайми к вечеру собрались несколько рабочих. Их имена: Воробьев, Кокко, Ермаков. Были там, кроме того, двое матросов. По надписям на бескозырках один с линкора «Слава», другой с крейсера «Громобой». Фамилии их могут сообщить на кораблях.

Осмыслив эти сведения, с которыми он ознакомился в присутствии Шабельского, Мардарьев довольно улыбнулся, замурлыкал нечто напоминавшее «Гром победы, раздавайся».

— Ну что же, милейший ротмистр, — сказал Александр Ипполитович, благожелательно глядя на Шабельского, — видимо, настало время обговорить план действий. Прошу вас сообщить начальнику управления, чтобы он созвал всех сотрудников. Через пять минут я буду у него.

В просторном кабинете Утгофа собрались офицеры управления и вызванные по просьбе Мардарьева начальники расположенных в Гельсингфорсе жандармских команд — железной дороги и Свеаборгской крепости. Приглашенные сидели на расставленных вдоль стен стульях. Мардарьев обвел взглядом всех. Одинаковые темно-синие двубортные мундиры с серебряными погонами, одинаковое выражение почтительности и сосредоточенного внимания на усатых лицах.

Александр Ипполитович попросил всех к столу для заседаний, занял место у торца и, не садясь, разложил на зеленом сукне листочки с заметками.

— Итак, господа, — начал он, — я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам чрезвычайное известие…

Он на мгновение замолчал, мысленно усмехнулся, поймав себя на том, что почти повторяет слова городничего из «Ревизора» — те самые, которыми начинается пьеса, — и тут же подумал, что через несколько секунд увидит и повторение финальной сцены.

Господи! До чего же все пошло повторяется! Все эти обтянутые мундирами обыватели, которые только и умели, что пугать штатских обывателей, считая себя грозными янычарами империи, в сущности, ничуть не ушли вперед от идиотских гоголевских чиновников. Настолько тупы, что и удовольствия не получишь, ткнув их носом в собственную их глупость.

Но ткнуть носом во имя воспитания все же надо было.

— Итак, — медленно заговорил Мардарьев, — дело заключается в том, что, по полученным Петербургским охранным отделением неопровержимым сведениям, завтра (а точнее, уже сегодня утром) на судах, стоящих сейчас в Гельсингфорсской базе, должно начаться вооруженное восстание матросов.

Александр Ипполитович не ошибся: услышав его слова, офицеры оцепенели. Утгоф так и застыл с раскрытым в испуге ртом, а Шабельский втянул голову в плечи, словно увидел занесенный над ним кулак.

Позволив себе несколько мгновений понаслаждаться общей растерянностью, Александр Ипполитович продолжал:

— О причинах, в силу которых здешнее жандармское управление, призванное быть в курсе революционных событий, оказалось совершенно неосведомленным, сейчас я распространяться не буду. Хочу только довести до вашего сведения меры, принятые столичным охранным отделением, департаментом полиции и морским командованием для предотвращения любых эксцессов на военных судах. Имею также поручение исполняющего дела директора департамента полиции обсудить с вами план совместных действий на ближайшие часы.

С четкостью профессионального военного он изложил план, распределил обязанности, обговорил время действия и предложил немедленно заняться каждому своим делом. Начальника управления попросил задержаться.

Когда офицеры разошлись, Александр Ипполитович, не спрашивая разрешения, закурил, хотя видел, что ни на письменном столе, ни на столе для заседаний нет ни одной пепельницы — верный признак того, что в этом кабинете не курят. С удовольствием сделал несколько затяжек, стряхнув пепел на ковровую дорожку, с любопытством посмотрел на стоявшего возле окна жандармского полковника, который явно не знал, куда себя девать в своем собственном кабинете, не спеша подошел к Утгофу вплотную.