Отражение удара - Андрей Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Не могу, - сказал он, отодвигая тарелку. - Извини, тошнит.
Жена вздохнула и, вынув из холодильника, поставила перед ним загодя заготовленную кружку огуречного рассола.
- Водки на опохмелку у меня нет, - суховато сказала она. - Чем богаты, тем и рады.
- Спасибо.
Заискивающе поглядывая на жену, Шинкарев осушил кружку и сразу почувствовал себя лучше. Он обратил внимание на то, что ведет себя так, будто с ним не случилось ничего более серьезного, чем безобразная пьянка, и мысленно пожал плечами: а как еще ему себя вести? Несмотря на многочисленные свидетельства ночных похождений, переварить мысль о том, что все эти убийства, нападения и хулиганские выходки являются делом его рук, было совсем не просто. Через силу запихивая в себя бутерброд и запивая растворимым кофе, по вкусу напоминавшим отвар каменного угля, Сергей Дмитриевич придирчиво проинспектировал себя изнутри. Это оказалось нелегким делом: голова была словно ватой набита, и мысли увязали в этой вате, путались в ней, глохли, как крики в тумане, но Шинкарев не сдавался. Ему почему-то казалось важным разобраться с этим делом раз и навсегда, прийти к какому-то компромиссу и жить дальше, сохраняя хотя бы видимость согласия с самим собой.
Он искал и не находил в себе признаков безумия и кровожадности. При мысли о чужой крови его по-прежнему мутило, крови он боялся всегда и всякий раз болезненно морщился и отворачивался, когда какой-нибудь работяга из его бригады демонстрировал ободранный о ржавое железо палец, чтобы мастер своими глазами убедился в наличии производственной травмы. При взгляде на чужие увечья у Шинкарева подводило живот, мошонка становилась маленькой и твердой, как два холодных камешка в мешочке из толстой резины, а в самом интимном месте организма возникало болезненное ощущение, словно по нему щелкнули ногтем.
В голову Сергею Дмитриевичу снова пришла странная, почти потусторонняя мысль о кровожадной твари, притаившейся на задворках его сознания. Мысль эта не вызвала в нем никакого отклика: она была слишком надуманной, пригодной скорее для кинотриллера или для покетбука в пестрой обложке. Пожалуй, она исходила именно оттуда: Сергей Дмитриевич, хоть и не был поклонником этого литературного жанра (он вообще не любил читать, ограничиваясь, как правило, газетами), мог, не сходя с места, перечислить парочку книг и не менее трех фильмов, в которых описывались подобные явления. Все это была белиберда, высосанная из пальца. Тем более дикой казалась на этом фоне сложившаяся ситуация.
"Получается, что я проживаю одновременно две жизни, - почти безразлично подумал Шинкарев, тупо жуя и глядя остановившимся взглядом на продолжавшую что-то оживленно рассказывать жену. - В одной из них я примерный семьянин и усердный работник, любитель собирать грибы и сидеть у телевизора с газетой на коленях и бутылочкой холодного пивка под рукой. Зато в другой, в той, которую днем забываю, я - кровожадный маньяк, который рыщет по улицам в поисках жертвы и между делом творит мелкие пакости. Похоже, по ночам мне абсолютно все равно, как именно пакостить роду человеческому - лишь бы нагадить посильнее, дать выход накопившейся за день злобе. Черт, да какой еще злобе? Откуда она во мне берется?"
На этот вопрос ответа не было, так же, как и на множество других. Например, Сергей Дмитриевич никак не мог понять, когда же, в таком случае, он успевает высыпаться. Поспать он любил и при случае мог проваляться в постели до полудня. Получалось, что он и спал как бы по частям: дневной, всем известный и ни у кого, даже у себя самого, не вызывающий интереса Сергей Дмитриевич Шинкарев, как и положено обывателю, ложился спать после вечернего телесеанса и просыпался утром по звонку будильника, а его вторая, никому не известная темная половина как раз в этот момент засыпала, да так крепко, что он на протяжении многих лет даже не подозревал о ее существовании.
"Раздвоение личности, - подумал он. - Шизофрения. Да нет, пожалуй, шизофрения - это что-то другое.
Похожее, но другое." Он решил, что надо будет посмотреть определение слова "шизофрения" в каком-нибудь справочнике или словаре медицинских терминов, но это была, как любили выражаться в дни его молодости, зола. Какая разница, как называется болезнь, если ты все равно не можешь от нее избавиться? Слова ничего не меняют, даже наоборот: чем больше слов, тем больше путаницы.
Сергей Дмитриевич вдруг осознал одну простую вещь: дело было не в том, каким именно словом обозвать творившийся с ним и внутри него кошмар, а в том, как ему теперь поступать. Если верить фактам - а не верить им было нельзя, он до сих пор ощущал ноющую боль в ушибленном лыжной палкой (надо же!) боку, - получалось, что в данный момент Шинкарева ищет вся столичная милиция, да и сосед по лестничной площадке наверняка дорого дал бы за то, чтобы узнать, кто разукрасил его машину. Все эти люди были загонщиками, а он, Сергей Дмитриевич Шинкарев - дичью, сезон охоты на которую открыт круглый год. Охотники были в своем праве, этого Шинкарев не отрицал, поскольку при свете дня свято чтил Конституцию, Уголовный Кодекс и постановления городских властей. Но существовал другой закон, который, как понял вдруг Сергей Дмитриевич, был выше всех писаных и неписаных кодексов неоспоримое, заложенное природой право живого существа на самозащиту.
Он не виноват, что так вышло, что таким родился, и не собирался по собственной инициативе сдаваться обществу, которое довело его до сумасшествия. "Да, - с ожесточением подумал Шинкарев, - до самого настоящего сумасшествия. Как еще это назвать, если я сижу за завтраком, ничего не помню и пытаюсь не то разделить себя пополам, не то, наоборот, сложить вместе разналивающиеся половинки? Нечего тут складывать, нечего делить - я это я, и точка. Кто же станет меня любить, если не буду делать этого сам? Жена ко мне привыкла, всем остальным на меня начхать, и никто, кроме меня самого, не в состоянии мне помочь. Вернее, помочь мне, скорее всего, просто невозможно. Либо это как-нибудь пройдет само, либо я пропал. Но помогать упечь себя в дурдом, а то и за решетку, не стану, это уж как пить дать. Вот так, господа, и идите-ка вы все в глубокую задницу. Я - это я, а вовсе не вы с вашими кодексами и пересудами на скамейке у подъезда. Я и моя тень. Я и мой друг - граф Дракула-Задунайский... Ну и бред, мать его за ногу".
Бред или не бред, но рассуждения помогли. Сергей Дмитриевич расправил плечи и выпрямился, сев ровнее, чем вызвал удивленный взгляд жены. Даже похмелье, казалось, отступило - возможно, благодаря рассолу, а может быть, и по иной причине. Он человек, и никому ничего не должен. Всю жизнь его обкрадывали - то государство, то вороватые и наглые продавщицы в магазинах, то соседи по подъезду, так и норовившие при случае вытащить из почтового ящика газету. Дымящие заводы и автомобили воровали у него здоровье, хамы воровали его нервные клетки, набитые долларами рекламодатели воровали добрую половину времени, которое он мог провести у телевизора, получая простенькое бездумное удовольствие - одно из очень немногих доступных удовольствий. Что удивительного, если человек в такой ситуации свихнулся? Конечно, если все начнут убивать за здорово живешь, то ничего хорошего из этого не выйдет, но он-то ни в чем не виноват! Он болен, и вылечить его не может никто. Сумасшедший дом ничуть не лучше тюрьмы, а в чем-то, пожалуй, даже хуже, и все, на что он может там рассчитывать - это издевательства санитаров и, в лучшем случае, лошадиные дозы транквилизаторов, которые превратят его в тихого идиота.
На мгновение Сергей Дмитриевич почувствовал страшное одиночество и обреченность загнанного в угол зверя. Но это состояние длилось только мгновение. "Поймайте сначала, - в совершенно несвойственной прежде ему манере подумал Шинкарев, - а там посмотрим." Страх остался, но теперь Сергей Дмитриевич мог его контролировать, не позволяя животному ужасу затмевать разум.., сколько бы там его ни осталось.
- Шинкарев, - пробился в сознание настойчивый голос жены, - Шинкарев, ты меня слышишь, или все еще в прострации?
Сергей Дмитриевич вздрогнул и вернулся к реальности.
- Конечно, слышу. Задумался просто. Ты о чем-то спрашивала?
- Да как тебе сказать... Я спросила: может быть, ты мне все-таки объяснишь, по какому случаю вчера фестивалил?
Сергей Дмитриевич быстро и привычно, словно всю жизнь вел двойное существование, взвесил плюсы и минусы и решил, что полуправда будет предпочтительнее заведомой лжи, - Это из-за твоей Жанны, - сказал он. Вчера ко мне на работу приходил следователь. Он сказал, что ее убили. Ну, я и расстроился немного...
- Ничего себе немного, - вставила жена.
- Ну, много... Какая разница? Ее ведь этим не вернешь. Да и испугался я, признаться. Я же, судя по всему, был последним, кто видел ее живой.., если, конечно, не считать убийцу. Кстати, - спохватился он, - а что это тебе взбрело в голову сказать, будто она помогала мыть посуду? Если бы я ляпнул, что мы с ней беседовали о музыке, могла получиться полная ерунда.