Паводок - Юнни Халберг

— У Хуго устроились? — спросил он.

— Я — нет.

— А как с Йёрстадом?

— Завтра съезжу глянуть.

— Пониже Вассхёуга оползень сошел.

— Черт! Где бы мне перекантоваться?

— У меня нельзя, — сказал Мортен.

— Да у тебя ж полно места.

— Родня в гости понаехала. На потеху, вишь, посмотреть охота.

— На потеху посмотреть? Нашли развлечение! Они, часом, не из Трённелага? Тамошний-то народ ничем не проймешь.

— Угадал, оттуда. — Мортен подвел челнок к крыльцу.

Я встал, подобрал шкот, зачалил лодку и вошел в паб. Настроение там было вялое. Коре и Алф с Эудуном, сидя за столом для завсегдатаев, накачивались пивом, какой-то из эневаргинцев, явно под кайфом, сражался с одноруким бандитом, на одном столике виднелся графин с красным вином, а рядом пепельница, в которой, пуская к потолку голубые струйки дыма, лежала непогашенная сигарета. Всё как обычно, подумал я и прошел к стойке. К рекламе «будвейзера» подвели электричество — она ярко мигала на стене. Я сел. «Будвейзер». «Будвейзер». «Будвейзер». Мортен нацедил кружечку, я повернулся к нему и отхлебнул глоток. Думал я о Хуго. Этот гад небось решил сдать в наем, а то и продать дом на Нурдре-гате — вот тебе и нужная сумма. Пыжится как индюк, корчит из себя солидного, щедрого мужика, а ведь сроду таким не был. Нашел, наконец, применение для своих по грошику скопленных деньжонок, которые наверняка каждый Божий день пересчитывает, сидя за письменным столом. Хуго любил потолковать о деньгах. С тех пор как ему сравнялось восемнадцать и он сдал на водительские права, он старался создать впечатление, будто знает толк в финансах. Вот таков был Хуго в двух словах. Человек, якобы знающий толк в денежных делах. Сбережения, акции, пенсионные фонды, проценты — во всем, что выползало и вытекало из финансовых вопросов, он мнил себя экспертом. Голосовал он за партию Хёйре[8], а вообще симпатизировал крайне правым и с жаром разглагольствовал о том, что стране нужен политик, который сумеет заткнуть пасть пустозвонам из Рабочей партии. Человек смелых решений. И все отлично понимали, кого он имел в виду. Впрочем, поддерживать этого политика целиком и полностью Хуго остерегался. Кой-какие его стороны, не связанные с экономической политикой, не вызывали у Хуго одобрения. Я как-то раз слыхал, мужик один рассказывал про свой разговор с Хуго: брат мой аккурат завел речь про этого политика и все сетовал, что его партия не лишена позорных пятен. Вот так он рассуждал. Он был просто умеренный норвежец, разбиравшийся в финансах, хотя деньжат у него от этого не прибывало, и поддерживал он политика, который с жаром толковал о праве маленького человека поступать как ему угодно, без помех со стороны государства, — толковал, прекрасно зная, что умеренные вроде Хуго, окажись он у власти, так и будут, как раньше, заниматься болтовней. Довольные тем, что денег у них в банке чуток прибавится. Конечно, хорошо рассуждать о свободе индивида, пока тебе не от чего освобождаться. Что бы Хуго стал делать, если б в один прекрасный день ему сказали, что он обладает «индивидуальной свободой»? Да если б он смекнул, что вдруг может делать что угодно, он бы, выпучив глаза, бросился наутек и спрятался в лесу.

На часах уже почти семь.

Передо мной выстроилась целая батарея пол-литровых кружек, но я был ни в одном глазу. В пабе почти никого не осталось. Мортен читал, сидя за стойкой. А не спросить ли мне совета?

— Мортен!

— Да? — Он оторвался от книги.

Наши взгляды встретились.

— Нет, ничего.

Я пошел в уборную и стал перед унитазом, глядя на дырку в стене за бачком, которую так и не собрались заделать. Надо взять себя в руки, сосредоточиться.

Когда я вернулся в зал, у стойки стояла Сив. Мортен подвинул ей стакан джина с тоником. Мы с ней много джина с тоником выпили. Обычно после нескольких стаканов она становилась дерзкой на язык. Вот оно, мое счастье, — дерзкие на язык женщины, пьющие джин. Сив прикупила новые шмотки. Вроде как похудела и выглядела вправду классно. Почему-то меня кольнула обида: ведь прошло всего-навсего два дня с тех пор, как я заходил к ней домой. Пила она жадно, нервозно. Я сел на табурет у стойки.

— Почему ты уехала в город?

— Надо было кое-что уладить, — ответила она.

— Кто за тобой заезжал?

— Один человек. — Она холодно посмотрела на меня.

Я вертел пальцами пивную кружку.

— Кто это был?

— Тот, на кого я могу положиться.

— Прекрасно. И где ты живешь?

— Как раньше, у Евы. — Сив подняла стакан, отпила глоток.

— Вчера я был в Хёугере.

— Вот как? — равнодушно обронила она.

— Эстер Хёуг утонула в Йёре.

— Я слыхала.

— Но твой дом цел.

Она закурила, глядя на рекламу «будвейзера».

— А Йёрстад как?

— Затоплен Йёрстад.

— Это плохо, — сказала Сив и глубоко затянулась.

— Что с тобой? Я тебя обидел?

Она смотрела в окно. Обычно я целовал ее, обнимал. Делал то, что мужчина делает с женщиной. То, что, казалось бы, не имеет значения, взгляды, жесты, прикосновения — и вот теперь всему конец. А я не хотел конца.

Я глянул на свои руки. Сплошные ссадины да мозоли. Руки работяги. Я накрыл ладонью руку Сив, погладил.

— Ева на работе?

Она попыталась высвободить руку, но не успела, я наклонился и поцеловал ее. Погладил по волосам и кое-что шепнул на ухо.

— Или как? — тихонько выдохнул я, целуя ее в шею.

Она оттолкнула меня, но я обхватил ее за талию. И правда, тонкая какая. Я держал ее крепко, не грубо, но крепко.

— У тебя дивная талия…

— Глупости!

Я поднял ее с табурета, прижал к себе, поцеловал. Так бывало уже не раз, но опять подействовало, вот что клёво-то, все видят, что ты замыслил, и тем не менее результат налицо, главное — создать впечатление, что ты именно этого и хотел, а я действительно хотел.

Сив отперла дверь большого белого коттеджа. В передней царила тишина. Мы поднялись по лестнице, прошли в спальню. Она задернула шторы. Я нервничал, точно все это было впервые. Расстегнул на ней платье, вдохнул запах спины и подмышек, скользнул взглядом по ее лицу, по зеленым глазам, по тонким губам. Сдернул с нее платье. Она пыталась рукой удерживать меня на расстоянии, но внезапно прекратила сопротивление.

Я положил ее на постель. Вошел в нее.

Она напряглась как струна и головой стукнулась о спинку кровати.

От моего натиска она еще раз ударилась о спинку, я знал, что, кроме нас, здесь никого нет и не будет, потом мысли исчезли, а я почувствовал, что хочу только одного: проникнуть в нее как можно глубже, заполнить ее всю, каждую клеточку ее тела.

За окнами смеркалось. Я наклонил голову и в неверном свете увидел перед собой ее круглую белую попку. Нагнулся, куснул ее спину, снова вошел в нее. А в комнату заползала темнота, и мы каким-то образом оказались на полу. Я лежал на спине, а она, обхватив меня бедрами, терлась причинным местом о мое лицо. Мне было нечем дышать, но это не имело значения, зачем дышать-то? Она крепко сжимала мои виски, давила, грудь у меня готова была разорваться, в голове туман, надо высвободиться, но тут она вся задрожала, откинулась назад, и вдруг из нее брызнула струя, прямо мне в лицо. Она застонала, соскользнула на пол. Струя залила мне глаза, нос, рот. Я сглотнул. Не запаниковал. Не разозлился. Чудно. Такого со мной никогда не случалось, а теперь вот случилось и было так странно, что и слов никаких не подберешь.

Я сел.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она.

— Но ведь все было хорошо.

— Можешь сделать, как я прошу?

— Мне понравилось. Иди сюда.

— Ты что, ничего не понимаешь? — крикнула она.

Я прошел в ванную, умылся, оделся.

— Я получила мамин дом.

— Но у тебя же есть дом.

— Это между Осло и Моссом, у фьорда. Перееду туда, и как можно скорее.

— Станешь жить одна между Осло и Моссом?

— Смотря как все обернется. — Она посмотрела на меня.

Я глядел в окно, на деревья, тонущие в летнем сумраке, на их мягкие, душистые тени. Пахло черемухой. В эту пору года нет запаха лучше.

— Ты слышишь? Завтра вечером я уезжаю. — Она закуталась в простыню, словно затем, чтобы я не видел ни пятнышка ее наготы.

— С кем? — спросил я.

Она не ответила.

— Кто поведет машину?

Похоже, она опять того гляди заплачет. Я не стал расспрашивать дальше. Невыносимо думать, что с ней будет другой. Мне хотелось знать, кто он, но ответа я не получу.

— Подожди денек. Я должен кое-что сделать.

— Почему тебе всегда не хватает одного дня?

Я посмотрел вдаль. На отдаленные вершины гор, белые, как масло. Потом прошагал к двери, взялся за ручку. Я не мог ей сказать. Не мог, и всё тут.

Я ввалился в коридор, налетел на стену, попытался снять куртку, но толком не сумел и двинул дальше, врубился в стену, где раньше висело зеркало, пошатываясь, остановился в дверях комнаты. Поднял руку, наугад шагнул в пространство и схватился за косяк.