Женский день - Мария Метлицкая

Хотя, нет, последнее говорить точно не нужно.

Дашка ела торопливо, громко причмокивая.

– Дашка! – поморщилась Женя. – Ну ты как свиненок!

Дашка махнула рукой.

– Да ну! Дай расслабиться, мам. Хотя бы дома.

Никита вышел из комнаты и заглянул в кухню. Молча кивнул дочери и вышел вон.

Дашка посмотрела на мать. Обе снова вздохнули.

Женя вымыла посуду и ушла к себе. Точнее, в семейную спальню. Где теперь она осталась одна. В целом – неплохо. Спокойно. И легче уснуть. Но…

На сердце такая тоска! И такая тревога. Она набрала Маруськин мобильный. Тишина. Десять звонков и – полная тишина! Какая дикая манера – не брать трубку. А потом она преспокойненько скажет, что просто не слышала. Не слышала, не видела пропущенные звонки. Была чем-то занята, не могла оторваться.

Что я сделала не так? Когда? Что упустила? Или – проклятые гены? И воспитание тут ни при чем? Гены, как тяжелый невод, тащат вниз – куда от них деться? И она совсем не виновата, ее девочка. Просто так на роду написано – быть такой. Да ладно! Бред. Какой «такой»? Что она, Женя, накручивает? Маруська не наркоманка, не пьяница, не воровка. Да, было однажды, но… С детьми ведь это бывает? Да, непослушная. Дерзкая, упрямая. Просто… другая. Другая и все! Совсем не такая, как Дашка. Да и не обязана она быть такой, какой хотят ее видеть другие. Но Женя была уверена – ее, мать, она любит. И любит сестру.

Как неожиданно все развалилось. Как быстро, незаметно, почти мгновенно! Вчера была семья, а сегодня вот нет! Ни семьи, ни любви. Ничего. Он в кабинете, у себя. Она – у себя. Их вместе теперь нет. Она свободна: к подружкам – пожалуйста! В кино – да иди. В отпуск – куда тебе нравится. Только одна, без меня. Мне это все просто неинтересно. С тобой, без тебя… И еще – пожалуйста! Оставь меня в покое. Это единственное, о чем я прошу. Неужели это так много?

Хотелось плакать. Очень хотелось. А слез не было. Выплакала. Думала тогда, четыре года назад – все прошло. Мы все это с тобой пережили. Прошли достойно, без предательства, без нытья, без заламывания рук. Не без сложностей, да. Не без потерь. Но прошли ведь! Тогда казалось, что теперь уже ничего не страшно. И будет даже лучше, чем раньше. Потому что через такое прошли. Через такой ад! А оказалось… Оказалось, что все сгорело в огне той беды.

И похоже, все безнадежно. Ничего не осталось. Где же справедливость? Впрочем, смешно о ней говорить, когда тебе сорок пять…

И с «ягодкой опять» тоже не получилось. И снова – увы! Женя видела, как стареет. Сначала – по чуть-чуть. Потом больше. Усталая и несчастливая тетка. Именно тетка! Вот в кого она превратилась.

Когда? Когда все начало рушиться? Может, еще тогда, когда Женя, наперекор ему, взяла Маруську? Не посчиталась с его мнением? Тогда начались его обиды? Может, тогда, когда начала издавать романы, а муж был тогда уже «сбитый летчик». Может быть, не простил ей успеха? Заработанных денег? Узнаваемости и народной любви? Или все это копилось, копилось и вот – вылилось. Вылилось во все это – в равнодушие, отчужденность, раздражение. А она – она ведь так старалась! Старалась его не обидеть – например гонорарами. Приносила все и клала на стол:

– Ну, как будем распределять? Отпуск, покупки, девчонкам? Может, машину? Ты же давно мечтал поменять!

А он сразу мрачнел и бросал:

– Ты хозяйка. Вот и распоряжайся. Кстати, хозяйка всего! – Тут у него появлялась недобрая кривая усмешка.

– Чего – всего? – удивилась в первый раз Женя. – В каком смысле?

– Да в самом прямом, – резко бросил Никита, – денег, решений – всего. Вот и разруливай. Сама! Я тут – никто. А машина мне, кстати, совсем не нужна. Ни старая, ни новая. Слышишь?

Господи, как она тогда плакала! Пытаясь ему объяснить, что в жизни бывает по-разному. А сейчас и тем более. Женщины вышли на передовую и зарабатывают порой больше мужчин. Время такое. Но мы же родные люди. Мы же семья! Что ж нам считаться, кто в доме хозяин? Порадуйся, что так получилось! Что мы вылезли из нищеты, например. Что твоя жена состоялась. Что карьера ее успешна. Что мы можем себе кое-что позволить. Например, поехать в Париж. Да куда угодно можем поехать!

«Ты завидуешь мне?»

Ах, как ей хотелось задать ему этот вопрос! Ты не можешь пережить моего успеха? Тогда ты слабак. Тогда ты не любишь меня. Ты не можешь разделить со мной мою уверенность в себе – возможно впервые в жизни. Радость, в конце концов. Радость, что так все сложилось. О какой любви и о каком родстве душ может идти речь? Ты предал меня. Именно предал! Но я прощаю тебе и это. Не потому, что я так великодушна, вовсе нет! Потому… Что мне тебя… просто жалко!

И еще – ведь тогда, после всего этого ужаса, ты просто сложил руки! Ты не захотел бороться, биться, хлопать крыльями, взбивать пресловутые сливки в горшочке. Ты просто… отстранился от меня, отстранился от семьи, от проблем, в том числе и материальных. Ты предпочел… усталость от жизни, обиду на весь свет – в том числе и на меня. Ты сложил лапки и закрыл дверь в свой кабинет. Все. Дальше сами! Тогда карабкаться стала я. И очень удивилась, когда у меня получилось. Я ведь совсем не верила в себя!

Я удивилась. Девчонки тоже. Ты предпочел не заметить. А мама… мама, как всегда, меня осудила. За что теперь? Да все просто. Раньше ее дочь была просто неумехой. Неспособной, серой и тусклой. Некрасивой, неловкой. Не дочь, а сплошное расстройство. А когда у меня получилось, тогда все стало еще смешнее. Теперь ее неудачная дочь писала плохие романы. Наивные до глупости, нереальные до смешного. Больные фантазии пятиклассницы – так назвала ее первую книжку Елена Ивановна.

А ведь Женя принесла ее с такой гордостью. Вручила торжественно, даже слишком торжественно. Смотри, мамуль! Это сделала Я!

Мать не звонила три дня. Женя не выдержала первая.

– Мам, ты прочитала? – после пяти минут беседы ни о чем спросила Женя.

Мать тяжело вздохнула.

– Ну, естественно! – сказала она с раздражением.

– И как? – тихо спросила Женя, не ожидая, впрочем, уже ничего хорошего.

– Язык бедноват. Сюжет простоват. Развязка мало реальна, – ответила мать.

И вот тогда Женя закричала:

– И это – все? Это все, что ты можешь сказать? Ни-че-го положительного? Хотя бы то, что меня туда взяли? Взяли просто так, с улицы – без звонков и денег. Прочитали и решили издать. Совершенно неизвестную тетеньку. И еще похвалили. И очень ждут вторую книгу. Хорошо, допустим, ты права. Я автор неопытный и неумелый. Наверняка там многое хромает и многое плохо. Но – меня напечатали! Меня хотят издавать дальше! И меня не за что похвалить? Мною невозможно гордиться?

Елена Ивановна дочь не перебивала. Когда Женя, всхлипывая, наконец замолчала, она жестко спросила:

– Все? Истерика закончилась? А кто тебе скажет правду, если не мать? Кто укажет на твои недостатки? Я, между прочим, всю жизнь в театре. При искусстве, так сказать. И я человек крайне правдивый. Без рефлексий, как ты, надеюсь, заметила. Держу себя в руках – в любой ситуации. В отличие от тебя! Так, как ты пишешь, – так не бывает! Откуда ты это взяла? Любовь побеждает, предатели наказаны, честные и несчастные – награждены. Где ты это видела, Женя? Такую любовь, такую жертвенность? Преданность такую? Ты же всем врешь. И главное, врешь себе! Так не бывает, – повторила она. – Я такого не видела.

– Уж точно не в твоей семье! – ответила Женя. – И правда твоя, которой ты так кичишься, никому не нужна. Вот мне – совершенно точно. И еще – я не вру. Я фантазирую. А это разные вещи! Пусть будет все хорошо. Хотя бы в литературе. А то, что ты «при искусстве», вот это ты правильно сказала. Именно «при»!

– В ли-те-ра-ту-ре? – по слогам повторила Елена Ивановна. – Это ты про себя? Хамство и дерзость говорит о твоем поражении. Истеричка! А ты возомнила, что ты уже «в»? В смысле – в искусстве? Ну что ж! Пиши мемуары. Мемуары великой писательницы, – усмехнулась мать и бросила трубку.

Женя рыдала на кухне. Дома были девчонки. Они сели возле нее и пытались ее утешить.

– Не плачь, Мусик! Мы очень тобой гордимся! – причитала Дашка.

– А может, она тебе просто завидует? – предположила Маруська. – Так просто, по-бабьи? Она же баба. Конкретная баба! – засмеялась старшая дочь.

Женя вздрогнула и уставилась на Маруську.

– Завидует? Мне? Своему ребенку?

Маруська пожала плечами.

– А что, думаешь, так не бывает? Эх ты, инженер человеческих душ!

Никите о своей обиде она рассказывать не стала. Почему? Да понятно же. Он тоже отнесся к ее успеху достаточно равнодушно. С большой, надо сказать, иронией.

Ночью, наплакавшись, она вдруг сказала себе: «Я вам всем докажу!»

И сама испугалась. Кому, собственно, всем? Да и так ясно – мужу и матери. Но в основном, конечно, маман.