Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография - Мэри Дирборн

Когда в начале января Эрнест приехал в Торонто, Коннейблы еще не уехали во Флориду. Он полюбил всю семью: Ральфа-старшего, с кем они играли в бильярд, его жену Харриет, которую он чрезвычайно расхваливал перед своей семьей, и двадцатишестилетнюю Дороти, выпускницу Уэллсли, ставшую ему хорошим другом. Эрнест давал ей советы насчет таких предметов, как игра в рулетку. Ему понравился и Ральф-младший, хотя в общем они так и не поладили. До того как Коннейблы уехали на юг, Ральф-старший привел Эрнеста в редакцию «Стар», где Артур Дональдсон познакомил Хемингуэя с Грегом Кларком, редактором отдела «Торонто стар уикли». Кларк признал в Эрнесте потенциально прекрасного журналиста и отметил его солидный опыт в отличной газете «Канзас-Сити стар».

Еженедельная «Торонто стар», под руководством владельца «Стар» Джозефа Аткинсона, подразумевалась развлекательным изданием. Это была первая канадская газета, в которой публиковались цветные американские комиксы, причем каждый выпуск сопровождался богатыми иллюстрациями. Дж. Герберт Крэнстон, редактор «Уикли», видел преимущество за газетными очерками, интересными широкой публике. Потом он скажет, что газета «стремится предложить людям то, что они хотят прочесть, а не то, что должны читать». Он отметил энергию Эрнеста и его определенно иронический стиль и, поскольку еженедельник зависел от внештатников, которым мог платить мало, предоставил ему свободу действий. «Хемингуэй, – сказал он позже, – мог писать хорошим, простым языком и обладал весьма ценным чувством юмора».

Первая статья Эрнеста, опубликованная в «Уикли» 14 февраля 1920 года, рассказывала о схеме, разработанной группой видных жительниц Торонто: они намеревались размещать произведения искусства в своих домах, тем самым открывая избранной группе художников доступ к потенциальным богатым покупателям и одновременно за малую мзду картины служили бы декором в домах женщин. Однако женщина, контролировавшая схему, не сообщила Эрнесту имена художников или женщин, в чьих домах будут выставляться полотна, опасаясь, как она сказала, фатальной «заразы меркантилизма», потому что схема может привлечь недостойных людей и те попытаются к ней присоединиться. Эрнест раскрывал тему со свойственной ему иронией, писал якобы о циркуляционной схеме, но на самом деле – о снобизме торонтских матрон: «Что за радость иметь в доме пару ярких, веселых картин, если знаешь, что ими может завладеть любой другой платежеспособный субъект» и с сарказмом добавлял: «Вообразите, что élan [фр. творческий порыв. – Прим. пер.] лишится публичной библиотеки, если только с десяток граждан сможет им воспользоваться!» Вторая статья, появившаяся 6 марта, сообщала о бесплатном бритье в парикмахерской школе и других бесплатных услугах. Он напишет еще девять статей до середины мая, зарабатывая по пенсу за слово. Когда Коннейблы вернулись, они разрешили Эрнесту остаться, но к концу мая он затосковал по лету, рыбалке и охоте и литературной работе, которой он занимался в свободное время.

Сотрудничество Эрнеста со «Стар уикли» было неровным. Он написал несколько рассказов о рыбалке и жизни под открытым небом, опираясь на уже отточенный талант рассказывать, как делать что-нибудь самым лучшим способом, – мастерство, которое он перенесет в прозу. Но эти прекрасные статьи с описаниями, которые не уступали его будущим рассказам о Нике Адамсе, умаляли слишком бойкие и в высшей степени иронические комментарии на темы, бывшие основным рынком сбыта для отчаянных газетчиков: такими были статья о зуболечении, например, и еще одна, советовавшая канадцам, работавшим на американских военных заводах, задирать нос по возвращении в Канаду и выдавать себя за ветеранов, одеваясь точно так же, как они. Впрочем, он опробовал новые приемы, которые украсят его будущие произведения. Заметка о ветеранах, не видевших сражений, почти полностью написана в форме диалога, а в рассказе о вымогателях он прибегнул к лаконичному, упрощенному языку и ввел точку зрения посвященного члена банды. Те шесть месяцев стали прелюдией к четырехлетнему сотрудничеству с «Торонто стар»: Эрнест совершенствует мастерство и развивает иронический и циничный способ мышления, который в ближайшее десятилетие будет иногда обретать собственный голос. И он возненавидит журналистику, увидев в ней ловушку для молодого писателя – которым в это время он себя уже ощущал.

Глава 5

В двадцать лет Эрнест рвался в бой. Его новое «я» – прожженного журналиста-писателя, разбивающего женские сердца, пьющего в чикагских притонах, – а также его летний двойник, целеустремленный, но веселый рыбак, неизменно окруженный толпой последователей, – требовали, чтобы сейчас, в двадцать, он покинул семью раз и навсегда. Религиозность родителей, их глубокая вера в нравственную жизнь, консерватизм в вопросах секса и других важных вещах и главным образом их буржуазные ценности – все это требовало категорического отречения. Если Эрнесту хотелось нападать на мать, он обвинял ее в том, что она тратит время на «идиотскую литературу» и читает «Атлантик мансли» «только для того, чтобы кто-нибудь застал [ее] за этим занятием». То, что он теперь считал притязаниями матери, ее интерес к искусству, музыке и литературе, было легкой мишенью. Отец Эрнеста не имел сходных привычек, хотя и цитировал Библию и грубо щелкал хлыстом, когда нужно было заставить детей выполнять свои обязанности по дому. И это тоже вызывало неодобрение Эрнеста – хотя в целом отец избегнул громадной волны неприятия, от которого страдала Грейс.

К лету 1920 года почва для большого конфликта была почти подготовлена. Финансовое положение семьи пошатнулось, и доктор Хемингуэй, заглянув всего на две недели в «Уиндмир» в июле, остался на лето в Оак-Парке (Рут Арнольд отложила поездку в «Лонгфилд» и «Коттедж Грейс» до тех пор, пока не окончится отпуск доктора). Грейс крайне нуждалась в помощи с тяжелой работой по дому, которую обычно выполнял Эд Хемингуэй: нужно было рыть ямы для мусора, забивать и ощипывать домашнюю птицу, отстреливать кроликов, которые разрушали сад, и вытащить причал на озеро и закрепить его. Между тем Эрнест, который намеревался в полной мере насладиться летом на севере, оставался в соседнем Хортон-Бэе. Это могло быть его последнее лето на озере, поскольку следующей зимой он собирался отправиться из Сан-Франциско в Индию, Китай и Японию в компании Теда Брамбэка. Он хотел проводить свободное время на рыбалке и за письменным столом, а не помогая с работой в «Уиндмире».

Кроме того, до Хемингуэев дошли слухи, что их сын водит дружбу с очень юными местными девушками. После возвращения с войны он болтался вместе с подругами сестер. Летом и осенью 1919 года он играл в отношения с девочками из Петоски, в том числе Грейс Куинлан и сестрами Марджори и Джорджианой Бамп. Невозможно сказать, насколько серьезными (в смысле, сексуальными) были эти отношения, в особенности потому, что позже, в своих произведениях, Эрнест будет описывать сексуальное посвящение Ника Адамса либо местных девушек на севере. Несколько писем, которые Эрнест написал тринадцатилетней Грейс, если и не были любовными, то, конечно, были весьма игривыми посланиями, он поддразнивал ее одобрением и напоминал о своей «любви», если она как-то плохо себя вела – например, не слишком часто писала или обменивалась «грубыми» сплетнями о нем. В характерном письме, написанном по случаю четырнадцатого дня рождения Грейс в сентябре 1920 года, Эрнест говорит о том, как ему больно было слышать «ты не любишь меня, как раньше. И поскольку я любил тебя больше, чем кого-то еще, мне было больно слышать, что ты говорила обо мне за моей спиной». Подростковый тон писем и незрелость отношений с девочкой – все свидетельствовало о том, что Эрнест сожалел о неопытности с девушками своего возраста в Оак-Парке и школе Ривер-Форест. И конечно, он сожалел о том, что был отвергнут Агнес. Этот отказ, вместе с неопытностью, возможно, заставил его повернуться к более юным девушкам, чтобы раскрыть зарождающуюся сексуальность. Однако, что бы там ни было, все это слишком сильно подействовало на Грейс Хемингуэй, которая бурно возражала против отношений Эрнеста с девочками.

Напряженную ситуацию, сложившуюся летом 1920 года, усугубил и отказ Эрнеста найти настоящую работу – вместо этого, как считали родители, он шатался по Петоски и окрестностям, безработный, и не желал помогать матери. В июле Эрнесту исполнялся двадцать один год, и Грейс с Эдом страдали оттого, что у него, на их взгляд, нет ни трудолюбия (творчество было не в счет), ни чувства долга. Эд Хемингуэй писал Грейс из Оак-Парка все лето и признавался, что молится за то, «чтобы [Эрнест] взращивал в себе чувство большей ответственности». И поскольку Эрнест оставался непреклонным все лето, Эд отчаялся найти «средства смягчить железное сердце эгоиста». Родители признали, что открытый конфликт неизбежен. Эд писал Грейс: «Мне кажется, Эрнест старается вывести нас из себя, чтобы иметь свидетеля [в лице Теда Брамбэка], который услышит, что мы будем рады, если он уйдет и не вернется». Родители, каждый сам по себе, решили выгнать его из дома.