Пир потаенный - Филип Жозе Фармер

Я окликнул его:

— Эй, Ноли! Ты можешь передвинуться по карнизу влево или вправо лишь на несколько сантиметров. Но если каким-то чудом ты умудришься засунуть руки в свой нагрудный карман, то найдешь там ключ и тогда сможешь освободить руки от наручников. После этого тебе останется совсем немного: забраться по скале сюда, где я стою.

Я подождал. Он ничего не ответил. Тогда я продолжил дальше:

— Ты видишь, я оставляю тебе шанс выбраться оттуда. Я оставлю здесь твою винтовку, патронташ и твой нож, которые помогут тебе найти дорогу назад, к цивилизации, при условии, что тебе удастся вытащить себя из этого неприятного положения! Может быть, я совершаю глупость! Может быть, было бы лучше просто столкнуть тебя с обрыва! Но я даю тебе шанс! Крошечный шанс, конечно, но это все-таки лучше, чем ничего!

Он вновь не ответил и даже не пошевелился. Он, конечно, боялся потерять опору при малейшем движении. Но рано или поздно ему все-таки придется попытаться, несмотря на все возможные последствия. Если албанец останется стоять вот так, неподвижно, он постепенно ослабеет, его колени не выдержат, подкосятся и все… он покатится вниз, чтобы оказаться у подножия в виде мешка, наполненного смесью переломанных костей и разорванных мышц и внутренностей.

Я посмаковал эту мысль. Она показалась мне настолько привлекательной, что я почувствовал начало эрекции. Был момент, когда я едва не вернулся назад, чтобы бросить в него камнем, увидеть это падение и испытать полный оргазм. Но я уже держал себя в руках и не позволил аберрации одержать над собой верх.

Как и обещал, я оставил ему винтовку. Но сначала я забил ее ствол землей. Если, в силу какого-то невероятного везения, ему хватит хладнокровия, гибкости и силы, чтобы выбраться из этой передряги, у него будут все основания считать себя вторично родившимся на свет. Конечно, он осмотрит винтовку, прежде чем пользоваться ею, если только на радостях не забудет о своей постоянной недоверчивости. В противном случае первый же выстрел превратит его лицо в кровавую кашу.

Я никогда не забываю проверить мое оружие, которое хоть ненадолго выпало из моего поля зрения. Когда-то один враг сделал со мной именно то, что я приготовил для Ноли…

Глава XIX

Перед тем как уйти, я еще раз внимательно осмотрел всю долину в бинокль. К тому времени пыль уже почти полностью рассеялась. На склоне горы, с противоположной стороны долины, появились люди. На этом расстоянии даже в бинокль они казались совсем крошечными. Я не мог быть абсолютно уверен, но мне показалось, что это два старика, сопровождавших Калибана, и негры их свиты.

Интересно, подумал я, до какого предела им разрешил идти вперед Калибан. Он знал, чем рискует, разрешая непосвященным сопровождать его до ближайшей горы.

Но это, в конце концов, были его проблемы. Я поспешно перебрался через гребень горы и стал спускаться вниз. Где-то на середине спуска я внезапно обнаружил углубление в склоне горы, похожее на грот, вход в который прикрывали три огромных валуна. Проскользнув внутрь, я кое-как заснул на его холодном каменистом полу. Несколько раз я внезапно просыпался от различных шумов. Один раз мне показалось, что кто-то шуршит камнями, перетаскивая их с места на место, в другой мне послышалось звяканье металла о камень. Дважды мне снилось, как в темноте пещеры возникает и медленно приближается ко мне чей-то высокий смутный силуэт. Во второй раз у тени были странные, сверкающие бронзой глаза, разливающие вокруг себя золотистое сияние.

Как и все люди, я вижу, конечно, сны. Как-то однажды я даже попросил одного психолога обследовать меня и проверить экспериментально, вижу я сны или нет, так как в то время был убежден, что видел сон всего лишь один раз в жизни. Он разбудил меня, когда по движениям моих глазных яблок решил, что я вижу сон. И действительно, проснувшись, я еще помнил его.

То, что я помнил о снах, явившихся мне этой ночью, встревожило меня. Они доказывали, насколько Док Калибан растревожил мое подсознание.

Утром я продолжил спуск с горы. Я был голоден и хотел пить, и проклинал себя, что не съел сердце и печень Ноли, пожертвовав таким отличным куском мяса ради мщения. Дичи было мало, и встречалась одна мелкота. Мне удалось сбить камнем одну небольшую птицу и съесть ее. Потом я нашел муравейник и полакомился личинками и яйцами муравьев. После обеда мне встретилась серая ящерица, очень напоминающая американскую рогатую жабу. Но вся эта скудная пища лишь разжигала аппетит, совершенно не утолив голода.

По дороге я несколько раз встречал кучки помета диких коз, совсем свежего, но не стал трогать его. Я еще не был голоден до такой степени. В разные периоды моей жизни я иногда должен был довольствоваться в качестве пищи лишь экскрементами животных. Лепешки слонов и антилоп не так уж неприятны на вкус. Навоз зебр вообще можно было считать лакомством. Кал львов и других хищников отвратителен, а я употреблял его лишь когда действительно нельзя было добыть никакой другой пищи. Но я ел его. А если бы я этого не сделал, меня давно уже не было бы в живых.

Подножие предпоследней горы, которую мне предстояло преодолеть, было усеяно человеческими костями. Некоторые были очень старыми, белея под ослепительными лучами солнца в течение последних пятидесяти-шестидесяти лет. Другие казались более свежими. Целых скелетов было мало. Стервятники, шакалы и муравьи растащили их в стороны и отполировали до блеска после того, как те, кому они когда-то принадлежали, мужчины и женщины, падали и разбивались насмерть с этой отвесной скалы, которую они пытались преодолеть.

Вершина, которая убила их всех, представляла собой очень гладкую отвесную стену. Преодолеть ее было под силу лишь очень опытному, профессиональному альпинисту, и то, если он правильно выберет путь. Девять запрещали нам пользоваться для восхождения каким-либо иным инструментом, кроме наших рук и ног. Скалолаз, не боящийся пустоты, хладнокровный и обладающий сильными пальцами и кистями, может, точно зная путь, взобраться по этой стене, достигающей 1200 метров в высоту. Я не знаю, кто просверлил эти маленькие отверстия в скале, позволяющие цепляться за нее пальцами рук и ног, но я не был бы удивлен, если бы мне сказали, что люди пользуются ими в течение, по крайней мере, последних тридцати тысяч лет. Только Девяти точно известно их происхождение, но они молчат, и никто никогда не осмеливался задать им этот вопрос.

К наступлению ночи я успел подняться на высоту не более ста пятидесяти метров. Там был небольшой карниз, на котором можно было вытянуться и провести ночь. Холод, царивший на этой высоте по ночам, не слишком меня беспокоил. Я был способен переносить такие экстремальные температуры как жары, так и холода, которые были бы губительны для любого другого человека. И опять всю ночь в джунглях моего сна бродил бронзовый гигант с сияющими золотом глазами и огромным тесаком в руке.

Едва забрезжила заря, как я вновь стал подниматься по скале. Самый тяжелый участок был уже пройден, и дальше я карабкался не менее быстро, чем это сделала бы на моем месте обезьяна. До вершины этого отвесного утеса я добрался, когда солнце перевалило на вторую половину дня. Я оказался на скальной платформе площадью около тридцати квадратных метров, над которой возвышалась собственно вершина горы, до которой еще оставалось триста метров крутого подъема. Но здесь я должен был оставить все мое оружие и одежду. Входить к Девяти разрешалось только с пустыми руками и голыми, как в первый день своего рождения.

В одном из углов площадки возвышалась гранитная плита, высотой доходившая мне до плеч. Посторонний человек прошел бы мимо нее, не обратив никакого внимания. Я заметил на плите выпуклость в форме овоида, провел под ней трижды рукой, сосчитал про себя до девяти и потом нажал на нее шесть раз. Дверь скользнула в сторону, и в скале открылось отверстие. Внутри из углубления в полу с шипением вырывалась струя прозрачной газированной воды. Я с наслаждением напился и вымыл лицо. Потом снял с себя пояс и положил его на край маленького естественного фонтана. Нож и веревка легли рядом, где уже находилось множество разнообразных предметов, оставленных паломниками, которые пришли раньше меня. Среди них мне бросился в глаза кожаный пояс бронзового цвета. В его маленьких кармашках лежало множество непонятных предметов. Я ни минуты не сомневался, что это пояс может принадлежать только Доку. В последний раз, когда я его видел, он показался мне совершенно голым, но на таком расстоянии было просто невозможно разглядеть пояс, который был почти того же цвета, что и кожа Калибана. Во всяком случае, теперь он должен был быть совершенно обнаженным. Рядом с поясом я обнаружил небольшой листок бумаги бронзового же цвета. Наклонившись, я поднял его. Почерк Дока, несмотря на некоторую торопливость написания, оставался элегантным: