Бумер-2 - Андрей Троицкий

— Не волнуйся, эти парни не попросят ни копейки, — Димон вздохнул. — Они погибли. А Костян один парится на зоне, потому что не назвал моего имени ни на предварительном следствии, ни в суде.

Ленка снова опустилась на диван. Энергия, бурлившая в ней, выдохлась как вчерашнее шампанское.

— Ты не передумаешь? — тихо спросила она.

— Это вопрос решенный. Кот получит половину бизнеса. Он будет здесь через четыре дня. Придет к нам в дом, и ты встретишь его, как полагается. Как самого дорогого гостя. Поняла?

— Поняла, — кивнула Ленка. — Хотя ни черта я не поняла.

— Может быть, тебе не надо всего понимать, — сказал Димон. — А теперь на боковую. Или я засну прямо тут, за столом.

Глава десятая

Кум проторчал в своем кабинете до позднего вечера, разгадывая очередной шахматный этюд. Сегодня дело пошло веселее, чем в прошлый раз, Чугур уверено переставлял фигуры, быстро разгадав задумку автора задачки. Он поставил черным мат в шесть ходов, положил на бок ферзя и прошелся по комнате, чувствуя странный, ни с чем не сравнимый зуд в кулаках. Так всегда случалось, когда Чугуру предстояло разломать чью-нибудь морду, покалечить провинившегося зэка.

Снизу уже дважды звонил лейтенант Сашка Рябинин. Докладывал, что Николай Шубин доставлен в козлодерку и ждет. Кум отвечал, что пока очень занят, но обязательно спустится вниз, как только освободиться. Он хорошо знал, что страх боли, страх мучений действует на человеческую психику сильнее, чем сама боль и физические страдания. Наверняка Шубин уже обмочил кальсоны, от страха он пребывает в полуобморочном состоянии. Кум выкурил сигарету, выглянул в окно: зона спала. Лишь на вышке мерцал прожектор, и площадку возле клуба освещала одинокая лампочка.

Кум запер кабинет, энергичным шагом прошелся по коридору, сбежал по ступенькам в подвал. Лейтенанта Сашки Рябинина на месте, за письменным столом под лестницей, не оказалось. Пахло свежей эмалью и сыростью, ремонт уже начался.

Из подвальных помещений вытащили всю мебель, днем здесь работали маляры из зэков. Кум прошел до середины коридора, распахнув полуоткрытую дверь, переступил порог козлодерки. Двое контролеров, устроились за столиком у стены, дожидаясь Чугура, забивали козла. Лейтенант Рябинин, оседлав единственный стул, листал книжку с засаленными страницами. При появлении начальства два прапора-контролера и лейтенант повскакивали со своих мест, но Чугур только рукой махнул.

— Вольно. Сидеть.

Заключенный Шубин, раздетый до кальсон, стоял на коленях. Руки связаны за спиной. Он уставился в бетонный пол, потому что был приказ головы не поднимать и по сторонам не смотреть. За его спиной стена и высокое окошко, забранное решеткой, радиатор отопления.

Чугур взял Шубина за подбородок, приподнял его голову и заглянул в глаза, испуганные и темные, как зимний омут. Парня била мелкая дрожь.

— Ну, что, скучаешь? — доброжелательным тоном спросил кум. — Сейчас мы тебя развеселим.

Шубин, ожидая какого-то подвоха, удара по лицу или пинка ногой, не ответил. Только вжал голову в плечи и закрыл глаза.

— Ты правильно тогда заметил, — продолжил кум. — На зоне всякое может случиться. Загадаешь, что завтра на волю выходить. А на самом деле…

Он не договорил, мол, понимай, как хочешь, что там на самом деле. А про себя додумал мысль. Вместо Шубина на свободу выйдет полный придурок поджигатель сельского клуба Сергей Телепнев, этот кадр даже не отличает воли от тюрьмы. А Кольке выпадает паршивая карта, выпадает ему здесь остаться навсегда. Сам накаркал. Шубин, словно угадав ход мыслей кума, жалобно всхлипнул, кажется, он был готов разрыдаться.

Еще вечером Чугур строго предупредил контролеров, чтобы те парня пальцем не тронули. Следует лишь связать руки за спиной, браслеты не надевать, а именно связать веревкой, желательно толстой. Если пользоваться наручниками, то Шубин, когда его станут поднимать вверх за руки, может сломать предплечья, разорвать сухожилия. Наступит болевой шок, а там до смерти шаг останется. Парень должен находился в сознании и твердой памяти. Он должен все видеть и понимать, что происходит.

Но контролеры, как всегда, перестарались. Под глазом Шубина расплылся водянистый синяк, на скулах и подбородке ссадины. Сломанный нос распух, свернулся на сторону и теперь напоминал перезрелую сливу, раздавленную сапогом.

Кум снял галстук на резиночке, скинув форменную рубашку, повесил ее на спинку стула. Оставшись в голубой майке без рукавов, потер накачанные ладонями плечи и приказал:

— Давай, ребята, начинай. А то мне еще домой возвращаться. Не люблю я по темноте…

Двухметровый худой прапор, вскарабкавшись на табурет, сноровисто перебросил длинную веревку через крюк в потолке. Другой конец веревки привязал к запястьям Шубина.

— Чуть повыше его, — скомандовал кум, когда контролеры, поплевав на ладони, стали тянуть веревку.

Руки Шубина вывернулись за спину, он закричал от боли, почувствовав, как растягиваются сухожилия, а кости выворачиваются из суставов. Ноги отделились от пола, с заломленными назад плечами Колька повис на веревке, закричал в голос:

— Нет, не надо. Я не виноват… Я не нарочно…

— Трави потихоньку, — приказал кум контролерам и обернулся к Рябинину. — Ну, чего смотришь? Заткни ему сопло.

Лейтенант проворно подскочил к Кольке, подставив табурет, забрался на него. Надавил на нижнюю челюсть, заткнул рот вонючей тряпкой. И не успел спрыгнуть вниз, как Чугур нанес первый удар, кулаком в печень. Колька замычал, как корова на бойне.

— Это так, разминка, — улыбнулся Чугур. Удар вышел смазанным, кулак прошел по касательной. — Что-то вроде пристрелки. Кровь застоялась от сидячей работы. Сейчас разгреюсь.

Он сделал полшага вперед. Уперся взглядом в плоский Колькин живот, находившийся на уровне плеч Чугура. Развернулся и жахнул по ребрам. Услышал смачный звук удара и сухой треск. И снова улыбнулся, мол, есть еще порох там, где ему положено быть.

Шубин очнулся и потряс мокрой головой. Над ним стоял лейтенант Рябинин с пятилитровым алюминиевым чайником. Струйка холодной воды стекала из носика на затылок, щекотала щеки и сломанный нос. Ноздри оказались забитыми сгустками крови, Шубин попытался шумно высморкаться, но дышать почему-то стало еще труднее. Вода лилась и лилась. Смешиваясь с кровью, она уходила под круглую канализационную решетку в бетонном полу. Шубин подумал, что он еще жив. Странно… Как может жить человек, которого уже убили. Очень странно.

— Не разводи тут сырость, — сказал кто-то из контролеров. — Он уже в порядке. Видишь, шевелится.

Лейтенант унес чайник, грохнул им о железный стол. Коля увидел все ту же картину, какую наблюдал и два и три часа назад. Темно-желтые стены козлодерки, разукрашенные пятнами плесени и зеленым грибком. Ржавый стол у стены, пара табуреток и колченогий венский стул. Готовясь к ремонту, отсюда вытащили железные шкафчики, в которых хранилась сменная одежда контролеров и всякий хлам. Под потолком горели две люминесцентные лампы, запрятанные в колпаки из металлической сетки, и еще одна лампочка, совсем дохлая, тоже спрятанная в металлическую сетку, светилась над дверью.

Чугур, в старых брюках и голубой майке без рукавов, широко расставив ноги, сидел на табурете. Он курил, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе. Стоявший рядом с ним долговязый контролер, поеживался от холода, тер ладони и простужено покашливал в кулак. Но кума не брали ни сырость, ни холод. Лицо разрумянилось, под кожей играли мускулы.

Рябинин наклонился над Колькой, заглянул в его глаза, словно сам хотел убедиться, что парень дышит, очухался. Лейтенант вытащил изо рта Шубина вонючую тряпку, бросил ее на пол.

— Не заснул, земляк? — весело спросил лейтенант. — Ты не спи, а то замерзнешь.

И улыбнувшись, отвалил к столу. Колька лежал на боку и гадал про себя, когда кончатся его мучения. Стоило лишь вытянуть ногу, как боль отзывалась в животе, поднималась выше и разрывала грудь, добираясь до самого сердца. Он пошевелил связанными за спиной руками, пробуя растянуть веревку, больно врезавшуюся в запястья. Ничего не выходит. То ли веревка прочная, то ли сил не осталось. Пальцы и предплечья онемели, а плечи сделались тяжелыми, будто к ним привязали железные чушки. В голове грохотали колеса товарного поезда, пронзительно свистели электрички. Сквозь эти близкие явственные шумы человеческие голоса долетали издалека, словно с того света.

— Вот она, моя татуировка.

Чугур тыкал пальцем в предплечье. Рядом с внешней стороной ладони был выколот то ли крестик, то ли якорь. Татуировка со временем поблекла, выцвела и потеряла очертания.

— Сделал, когда в армии служил. Ну, юность в одном месте играла. И всю жизнь стыжусь этой наколки. Это урки себе шкуру портят, и я вроде как блатной. Мне эти феньки не по чину.