Изменник - Владимир Герлах

Сегодня его учение подвигалось плохо. Он курил одну папиросу за другой, смотрел в разводы замерзшего окна и, в который раз, думал о Мариэте… Она, конечно, утешилась, не даром она писала в последнем письме, чтобы он возвращался как можно скорее… иначе будет поздно… Да, этот Алексеев ее уже утешил… и черт с ними обоими… Вернувшийся Розен его рассеял, сняв тулуп и меховую шапку, протер потускневший монокль, втиснул поглубже в глазную орбиту, мрачно уселся за столом, молча курил…

Галанин посмотрел на него с любопытством: «Что нового? опять неудача?» Розен грубо, по русски, выругался: «Дождался… получил назначение! Самое лучшее место на всем центральном фронте. Конечно, для своих креатур у него самое лучшее.

Минск, Вильно, Смоленск, Орел, Могилев. А для меня! Черт бы его побрал! Я буду на него жаловаться. Этим мужикам самое лучшее, а для меня, для майора с железным крестом… эту дыру. Нет, мы еще увидим, покажем этому старому ослу!»

Галанин улыбаясь смотрел на обиженное красное лицо, на поминутно падающий монокль: «Так куда же тебя?» — «Областным комендантом в Б.» — «Так чего же ты ругаешься? Это ведь совсем не так плохо. Область большая, богатая! Далеко в тылу!» — «Богатая. Далеко в тылу. Ты шутишь! Глушь. Проклятые партизаны. Леса… болота. Ты бы на него посмотрел, как он со сладкой улыбкой мне пел, что это как раз для меня, где я могу снова показать свою храбрость и способность организовать. Эта область до сих пор почти ничего не дала, мой предшественник оказался совершенным трусом, к тому же грабил. Он отрешен от службы и предан суду, мне, как он сам говорит, предстоит тяжелая и опасная работа. Я пытался возражать… куда там, и слушать не хочет. Да, брат, дело мое плохо, завтра еду. Между прочим он вызывает и тебя. Надеюсь, что тебе повезет больше. Да возвращайся скорее, буду ждать тебя с нетерпением».

Галанин уже открыл дверь на обледеневшее крыльцо, когда Розен его задержал: «Знаешь что, Алексей, если хочешь попросись ко мне. Все таки веселей вместе будет, я как то об этом не подумал, так он меня расстроил… обещаешь?» Галанин взял его руку: «И ты еще сомневаешься! Конечно буду просить. Не падай духом, друг, не пропадем».

Вернулся скоро, веселый, долго сдирал иней с усов. Розен смотрел на веселое лицо друга: «Ну, что же, не вышло?» Галанин хлопнул его по плечу: «Дело в шляпе, хотя, брат, было не легко. Старик хотел меня оставить здесь при штабе, ему, видишь ли нужны люди, владеющие в совершенстве русским языком Золотые горы обещал, сказал, что знает мою преданность фюреру и Германии, хотел сделать меня чем то вроде офицера для особых поручений. Но я ему сказал, что не гожусь для такой работы, что хочу и дальше быть с тобой. Он обозлился, начал кричать, приказывать, потом, вдруг, успокоился и сам пошел в канцелярию, приказал немедленно оформить мои бумаги и попрощался не подав руки. Вредный старик!»

Розен схватил Галанина за плечи: «Друг мой, значит все таки опять вместе! Это меня со всем мирит. Едем в Б. Мы им покажем всем и этому ослу и партизанам. Нет, я право даже доволен теперь, будем подальше от начальства. Ну, а как же с твоим отпуском? Поезжай, брат, сразу, как мы приедем на место, я тебе дам сколько ты хочешь, не забывай, что я опять твое начальство и к тому же областной комендант, все могу!» Галанин смеялся: «Да, забыть невозможно, а относительно отпуска — о нем поговорим в Б. Кстати, я принес почту, тебе куча писем, а мне только одно и то не знаю от кого. Отправитель какой то доброжелатель. Какая то чепуха. От жены опять ничего. Ну, почитаем, что этот доброжелатель пишет?»

Письмо было анонимное, листок бумаги, исписанный мужским почерком по старой орфографии: «Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич! Считаю своим долгом уведомить вас, что ваша жена, Мариэта Петровна, потеряв всякий стыд и совесть, открыто живет с вашим столовником Владимиром Борисовичем Алексеевым. В вашем несчастье вам очень легко будет убедиться, если вы неожиданно вернетесь домой и зайдете в вашу спальню после полуночи. Тогда вам будет нетрудно накрыть вашу жену в небольшой, но очень теплой компании на вашей супружеской кровати. Добавлю, что эта измена вашей жены далеко не первая и еще до войны вы носили большие рога, которые вы один не замечали и над которыми смеялась вся русская колония. А ваши посылки приходят очень кстати, чтобы подкрепить Алексеева во время его медового месяца. Итак вы предупреждены и вам остается только действовать, чтобы положить конец этому прелюбодеянию. Ваш доброжелатель».

Галанин дна раза прочел письмо и тяжело задумался. В том, что доброжелатель писал правду он не сомневался. Он вспоминал ухаживания Алексеева и других знакомых холостяков за хорошенькой Мариэтой. Вспоминал ее флирт со всеми сразу. Проводы на вокзале, когда он уезжал на фронт, особенно врезались ему в память, когда Мариэт взяла под руку Алексеева, прижалась к нему и пошла к выходу с вокзала, не дожидаясь отхода поезда, он вспоминал ее письма, которые становились все реже и суше, где она вспоминала Алексеева, который ее «утешает»… и потом это молчание в течение двух месяцев. Да этот негодяй, написавший анонимное письмо, писал правду, и правда было и то, что уже до войны он один не видал, вернее, не хотел видеть свои рога.

Внезапно, покраснев, с чувством отвращения к самому себе, он вспомнил, как часто, уходя в ночную смену, он знал о том, что Мариэт собиралась в кино с одним из его знакомых. Он брал свою сумку с бутербродами и прощался с Мариэтой, которая пудрилась перед зеркалом. «Ну, моя маленькая, не скучай и веселись». Мариэт для вида протестовала: «Но это будет немного неудобно… я одна… с холостяком, что скажут соседи?» Потом скоро соглашалась, что ей будет скучно… такой длинный вечер.

Однажды вернувшись усталым после утомительной бессонной ночи, Галанин нашел в пепельнице окурок папиросы, из тех, которые всегда курил Евтушенко, другой их столовник. Он разбудил Мариэту, которая спала крепким утренним сном, потребовал объяснений. Сонная Мариэта возмущенно оправдывалась: «Это глупо, мой дорогой, как ты можешь так думать, ты меня оскорбляешь! Это я курила, чтобы уснуть, попросила папироску у Евтушенко, потому что не могу курить твой ужасный табак. Ты несправедлив к своей маленькой жене». Она плакала от унижения, или от страха, и Галанин просил у нее прощения и целовал и ласкал ее красивое тело. А потом снова колебался и мучился от сознания той сети лжи и грязи, в которой ему приходилось барахтаться.

Он машинально потер свой лоб и тяжело вздохнул: какую подлую роль он играл, когда пользовался распутством своей жены, потому что он этим пользовался. И Евтушенко и Алексеев все свои заработки оставляли у Мариэты, покупая вино и пирожные, делая дорогие подарки. Вино и пирожные уничтожались в их доме и Галанин принимал участие в этих пирушках. Галанин застонал от стыда и злобно скомкав письмо, бросил его в угол.