Изменник - Владимир Герлах

Ей стало страшно и стыдно, ее голова кружилась и хотелось страшно пить. На цыпочках она прошла в переднюю, из большой глиняной кадки зачерпнула холодной воды и с жадностью выпила всю кружку, залпом. Возвращаясь через столовую, она остановилась у иконы, где продолжала гореть голубая лампада, внимательно посмотрела на лик Богородицы, которая как будто ей улыбалась и вспомнила как давным давно, совсем ребенком молилась перед иконой, когда все было так ясно и просто. Так хотелось вспомнить слова молитв и не могла, все давным давно забыла. Опустив беспомощно руки и бездумно смотря на дрожащий огонек, она стояла перед иконой, потом, вздохнув, повернулась и вернулась к себе в комнатку… Нет, Бога все таки не было, но не было больше и веры в Сталина, казалось, что она была совсем одна в огромной пустой степи и это было страшно.

Раздевшись, она легла в постель и закрылась с головой в простыню. Нужно было спать, уже светало за окном, но сон не приходил, она все вспоминала и все время думала об изменнике. Злобы к нему больше не было, было только странное недоумение и страх перед этим чужим, непонятным человеком, ей было душно и потом… этот запах, постоянный и упорный. Она вдыхала его, когда боролась с ним, отнимая у него портрет злого человека. Потом, когда она его ударила, он лежал на ее постели и смотрел на нее как будто с недоумением, вот на этой подушке и она теперь пахла им.

Она перевернула подушку на другую сторону и снова легла, закрыв глаза. Нужно было спать, ни о чем не думать и завтра решить как жить дальше без Бога и без Сталина. И во что верить? Скорее бы Ваня вернулся. И сон пришел внезапно и поднял ее на свои легкие крылья, когда она снова перевернула подушку и обняла ее обеими руками.

Улицы были пустынны и тихи. С реки поднимался светлый туман. Звезды гасли, на востоке, за темным лесом, светало розовым полымем. Они шли к мосту мимо спящих домов, вдоль длинных деревянных заборов. Нина зябко куталась в платок, испуганно жалась к Галанину когда проходили патрули полицейских, посматривала на него и робко улыбалась: «Я так испугалась, когда вы с Верой поругались и так рада, что потом помирились». — «Вот как? Значит, вы подслушивали и, наверное подглядывали в замочную скважину. Наверное готовились бежать ее защищать от немца?»

— «Не думайте, что я была с ней согласна. Я ее даже очень ругала потом на кухне. Как она смела вас ударить и потом так ругать?» — «Хм, значит вы меня за изменника не считаете?» — «О, что вы? разве мы все не видим, да и она тоже, что вы за нас стоите, нас от немцев защищаете. Я прямо ей сказала, что она дура». — «И она что?» — «Она кричала, что вы грозили ее пороть и сволочью ругали… да я видела, что она со мной спорила только из одного упрямства и ей сейчас ужасно даже стыдно. Ну вот мы и пришли, мой милый», сказала она останавливаясь у крыльца маленького ветхого домика: «Вот мы и пришли…» повторила она смеясь и глаза ее блеснули темным вызовом. Галанин оглянулся на пустынную улицу, нагнулся и поцеловал теплый податливый рот, долго и крепко. Нина с трудом перевела дыхание и прижалась к нему крепче: «Еще раз, миленький, вы так сладко целуетесь». Решительно оторвавшись от нее, Галанин прошептал: «Ну, пора, иди спать, моя красавица», но Нина схватила его за руку: «А может быть… зайдете на одну минуточку, посмотрите как я живу, на прощанье меня еще разок обнимете?» — «Нет, что ты? неудобно, твой мальчик спит, разбудем его и потом… подумай, что будут говорить твои соседи?» Она закрыла его рот рукой: «Мой Васька у соседки спит… а соседи? Ну и что же, пусть говорят и завидуют, идемте, переспите у меня на кровати, а то вишь какой усталый и бледный…»

Она щелкнула щеколдой и вместе с Галаниным вошла в темноту прихожей. Когда за ними закрылась дверь, темный силуэт полицейского с белой повязкой на рукаве, неслышно скользнул к окну за ставней, прислушался, тяжело вздохнул: «так, значит, со мной ни за что, как не просил, ей, суке, заграничного подавай. Ну погоди, придет еще мое время и вспомнишь Жардецкого, просить сама будешь, а я тогда подумаю — наплачешься». Он удобно уселся на скамейке у крыльца положил винтовку на колени, не переставал прислушиваться.

В своем кабинете комендант города оберлейтенант Шубер улыбался в свои желтые прокуренные усы, хвалил Розена и Галанина: «Еще раз благодарю вас обоих, в особенности вас, Галанин. Все попало почти целиком в наши руки, город, заводы, колхозы и совхозы. Вы, господин Галанин, можете быть спокойным, я напишу соответствующий доклад. Нет, только подумать, приехали совершенно один в эту дыру, полную саботажников и бандитов, их обезвредили, спасли город от разрушения и пожара и организовали эту замечательную полицию из наших людей. Правда, вам помогли, как вы говорите, эти замечательные люди, как их зовут? вот они уже у меня все отмечены: Шаландин, Столетов, Иванов и, в особенности, эта храбрая Котлярова, они вам помогли, но все таки. Вы слышали про Веселое? Вот там произошло совсем другое, несмотря на то, что там были наши солдаты. Черт возьми, не будем об этом вспоминать. Ну-с, теперь очередь за мной. Я буду таким, какими были все императорские солдаты — справедливым, но строгим и я покажу русским, что такое немецкая власть — они будут довольны…»

Говорил он много, от него пахло коньяком и плохими немецкими сигарами. Но успевал тоже и работать: отдавал приказания своим писарям, подписывал бумаги, распрашивал на прощанье Розена и Галанина о положении в районе и радовался, что там, как будто, совершенно спокойно и что все председатели колхозов уже ждали его приказаний в коридоре: «Прекрасно, пусть немного подождут, я их сейчас приму, где мой переводчик, Коль? А этот Столетов? И его отчетность о расходе водки готова? Я приму его первого. До свидания, господа офицеры, и счастливого пути и успеха».

Выйдя на крыльцо горсовета, Галанин увидел, как немецкие солдаты поднимали на свеже водруженную мачту немецкое военное знамя, русский флаг исчез. Он посмотрел искоса на Розена, который сконфуженно протирал свой монокль: «Да, Алексей, никак не мог убедить этого старого осла… уперся, говорит, что здесь территория Советского Союза, оккупированная германской армией, не признает никакой национальной России. Ты сел в лужу, да и я с тобой. Во всем виновата эта проклятая водка. Сказал я Шаландину, чтобы он лучше сам убрал свой флаг, пока его наши солдаты не сорвали. Он снял, но кажется недоволен, и глупо!»

Галанин покраснел, хотел было что-то возразить, потом устало махнул рукой и направился к своей машине, которая стояла под липами недалеко от водопроводной колонки. Около нее в очереди стояли женщины, набирали воду в ведра и уходили, согнувшись под коромыслами. Мальчишка отделился от них и бросился к Галанину: «Дядя, ты уезжаешь?» — «А ведь это вчерашний Васька!», обрадовался Розен. «Действительно, Васька», нахмурился Галанин: «А ну-ка покажись поближе. Какой же ты грязный, братец… подожди, я приведу тебя в порядок». Вытащив из кармана платок, он вытер Васькин нос, «Вот так, нехорошо сопли распускать, возьми платок в карман и всегда вытирай нос когда нужно».