Дикая роза - Айрис Мердок

Милдред чувствовала, что вся съежилась в большом кресле, стала маленькая и сухая, как орех. Она сказала:

- Сердцем вы молоды, Хью.

Эти банальные слова, казалось, доставили ему удовольствие. До чего же глуп, подумала она, изнывая от нежности.

- Если и так, - сказал он, - то меня самого это больше всех удивляет. Я вам, по-моему, говорил, что Эмма была на кладбище?

- Да.

- С тех пор как я ее там увидел, - сказал Хью, и слова его звучали как песня, - я ни о чем другом не могу думать. Все жду чего-то, как мальчишка, как глупый мальчишка. Просто не верится, правда, Милдред? - словно обращаясь к картине, он совсем легонько коснулся ее пальцем, и Милдред сразу вспомнила этот его жест из давно прошедших времен. Ей стало страшно, что, если она попробует заговорить, вместо слов получится какой-то безобразный звук. Она промолчала. - Странно, - продолжал он, - так долго хранить любовь под замком и в конце концов обнаружить, что она жива и никуда не делась. Я уж думал, что замуровал эту гробницу навечно, но нет... нет!

- Мне это трудно вообразить, - сказала Милдред, пробуя голос на самых бодрых нотах. - Но ведь я человек практический. И как же вы намерены поступить?

- Вот именно, - ответил Хью, и воодушевление его спало, опять сменившись озабоченностью. - В том-то и дело. Тут мне и нужна ваша помощь, ваш совет. Вы знаете Эмму, знаете меня. Помогите мне быть объективным. Я совсем истерзался, просто голова идет кругом. Кажется, это даже на моем здоровье отразилось. Я надеюсь, что разговор с вами что-то изменит. Может быть, так и случится... и это дурацкое состояние духа просто пройдет. Хорошо бы. Я так ждал... немножко покоя, понимаете, немножко отдыха после... Стар я, в общем, для этой чепухи, верно? К чему на старости лет себя растравлять?

- Не дай нам бог дожить до такой старости, когда уже не захочется себя растравлять, - едва слышно проговорила Милдред.

- Вы должны принять за меня решение. Вот вы зовете меня ехать в Индию, значит, решать нужно скорее. Навестить мне Эмму или не стоит? Я ведь понятия не имею, как она теперь живет, нет ли там... кого-нибудь другого. Вы случайно не знаете? - Он тревожно заглянул ей в лицо.

- Насколько я знаю, никого другого нет. - Она медленно отодвинулась в глубину кресла. Дождь лил как из ведра, и в комнате совсем стемнело, только от картины исходил свет, золотивший с одного бока умоляющее лицо Хью.

- Но все-таки, пойти мне к ней или это просто глупость?.. Романтика, навязчивость, а то и хуже?.. К чему бередить старую рану? Ничего это не даст, кроме боли и хаоса. Да она и не захочет меня видеть после стольких лет, правда? Я ведь сильно преувеличил. Я не влюблен, это смешно, в мои годы этого не бывает. Я могу превозмочь это... это наваждение, надо только встряхнуться как следует. Помогите мне, Милдред, вы такая умница. Вы даже не представляете себе, как я на вас полагаюсь. Поверите ли, мне и сейчас уже лучше. Долгое морское путешествие - это как раз то, что мне нужно, уехать надолго, да еще вместе с вами. Наверно, вам кажется, что я сошел с ума, это я-то, такой старый и смирный. Но вы ведь согласны, Милдред, не надо мне ее навещать?

Теперь Милдред совсем вросла в спинку кресла, а руки симметрично положила на подлокотники, как пригвожденная. Снова перед ее мысленным взором возникла Эмма с ее собачьим лицом, Эмма в короткой белой теннисной юбке, брошенная Эмма, весело болтающая с юным Феликсом. Она сказала:

- Вам очень хочется повидать ее, Хью. Ужасно хочется, просто до смерти. К чему отрицать, что вы почти, без пяти минут влюблены?

У Хью вырвался долгий вздох.

- Да, - сказал он, помолчав, и повторил: - Да. Да.

Милдред медленно приходила в себя.

- Ну так и повидайте ее. Непременно повидайте, непременно. Если не пойдете, потом до конца жизни будете жалеть.

- Это верно. - Он покивал головой. - Это совершенно верно. Жалеть я буду. - Лицо его снова обратилось к картине и как будто снова разгладилось. Губы приоткрылись, глаза расширились, лысая голова откинулась назад - взгляд его скользил вверх, к лицу золотой Сусанны.

- Ну вот и сходите, - сказала Милдред. - Это вам мой совет, Хью. - Она тяжело поднялась и, как слепая, стала искать перчатки и сумку.

- Как, вы уже уходите? - Хью подошел к ней, взялся за ее пальто, нерешительно помял его в руках и повесил обратно на спинку кресла.

Они стояли друг против друга. Милдред могла бы, подняв руки, положить их ему на плечи - сколько раз она себе это представляла!

- Да, мне пора.

- Ну, пожалуйста, не уходите, давайте вместе пообедаем!

- Не могу. Мне еще надо попасть в одно место.

- Ох, как жаль. Мне так приятно было поговорить с вами, так приятно. Надеюсь, я не расстроил вас, Милдред, не шокировал? Уверяю вас, у меня и в мыслях не было все это выболтать.

- Ничего, мой друг. - Она надела пальто. - Было очень интересно.

- Ну так позвольте мне хотя бы посадить вас в такси.

- Пожалуйста. Хью, вы, значит, навестите Эмму, да? На это, знаете ли, потребуется мужество.

- Спасибо вам, Милдред. Вы придали мне мужества. Да, я ее навещу. Спасибо.

Милдред улыбнулась ему:

- А вы, оказывается, страстная натура, Хью. Я этого и не подозревала.

- В самом деле? - Явно польщенный, он пожал ей руку признательно и сердечно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

11

Хью стоял в начале длинного коридора, ведущего к двери Эммы. Он говорил себе: "Я был здесь двадцать пять лет назад". Только ни "я", ни "здесь" не желали сработать. Он протянул руку к стене и потрогал ее. Звон и бормотание в ушах были сегодня громче обычного, он боялся, что не расслышит ни слова. Он ждал. Разумеется, он явился раньше времени.

Хью казалось, что когда он говорил с Милдред, то колебался между двумя решениями. Его беспокойство по поводу Эммы нарастало упорно и пугающе. Оно и в самом деле напоминало болезнь. Не то чтобы человек думал и приходил к какому-то выводу, потом думал дальше и опять приходил к выводу. Что именно нарастало в нем с такой силой - это его сознание просто отказывалось определить. Порой это было как огромное облако, исходящее из него и окутывающее его, некая новая форма его естества, нечто почти физическое. Это не было сожалением о прошлом, не было даже тоской по Эмме - то и другое слишком походило на связные мысли. А тут все было матовое, ничего не отражающее. Оно было просто... просто Эмма, и больше ничего, и никаким более осмысленным образом он не мог это выразить.

Все же он не терял голову, и рядом с этим огромным воздушным шаром, который дергал его, отрывая от земли, - или внутри этого шара - звучал монолог, немного, правда, режущий слух, словно в голос разума вкрались истерические нотки. Хью прекрасно понимал, что состояние, в котором он пребывает, как бы его ни назвать, - это нечто временное. Он может одолеть этот неотвязный, надутый воздухом бред, может одолеть его, если покрепче упрется обеими ногами в землю и направит внимание по другому руслу. Через неделю он может прийти в норму, говорил он себе, если действительно этого захочет, и еще он думал, что не сразу понял, насколько состояние его объясняется просто тем, до чего он устал и издерган. Он так надеялся, так по-детски надеялся отдохнуть, когда бедной Фанни не станет. Звучало это жестоко, но так оно было, и это же совершенно естественно. С того самого времени, как он ушел в отставку, у него не было случая пожить в свое удовольствие - ведь очень скоро после этого заболела Фанни. Он тогда много чего наобещал себе: чтение, живопись, путешествия, дружеские беседы - как игрушки, спрятанные в шкафу, они до сих пор еще ждут его. До сих пор его еще ждет его свобода.