Паранойя - Файндер Джозеф

Несмотря на мрачные мысли, джин быстро ударил мне в голову. И солнышко такое теплое, и разговор ладится...

— Не обижайся на Дрю. Он совсем не умеет владеть собой, — сказала Алана.

— Хорошо играет.

— Иногда он ведет себя отвратительно. А в тебе увидел соперника. Дуэль на ракетках, одним словом.

Я улыбнулся:

— Совсем как у Ани Ди Франко, да? «Ведь любое орудие станет оружием, если крепко в руку взять».

Глаза Аланы засияли.

— Точно! Любишь Ани?

Я пожал плечами:

— "Наука в погоне за деньгами, а деньги всегда в цене..."

— "...и даже таланты и гении платят за все вдвойне", — подхватила она. — Среди мужчин это редкость.

— Значит, я особо чувствительный, — сказал я с притворной невозмутимостью.

— Пожалуй! Надо продолжить знакомство, — улыбнулась она.

Я не ослышался? Она приглашает меня на свидание?!

— Неплохая идея, — ответил я. — Как ты относишься к тайской кухне?

27

К отцу я приехал в приподнятом настроении. Будто надел латы, которые не пробьет никакая насмешка.

Еще с лестницы было слышно, как отец с Антуаном ругаются: папаня гнусаво пищит, словно злобный птенец, Антуан ворчит басом. Я нашел обоих в ванной, и вот какая картинка мне открылась: отец распластался на лавке с подушками под грудью и подбородком, а мокрый до нитки Антуан шлепает огромными ладонями по его голой спине.

Увидев меня, Антуан поднял голову:

— Привет, Адам!

— Этот сукин сын пытается меня уморить, — проверещал отец.

— Вывожу флегму из легких, — объяснил Антуан. — Там все прогнило, вот гадость и застаивается. — Он снова зашлепал. Спина отца оказалась болезненно бледная, белая как мука и совсем дряблая, будто мышц нет вовсе. Когда-то в детстве я почти боялся его спины: жилистой, мускулистой. Сейчас смотрю на стариковское тело с жалостью.

— Враль поганый! — сквозь подушки проныл отец. — Сказал, что просто подышим паром. А сам ребра ломает к чертовой матери. Я же на стероидах, у меня кости хрупкие, ты, ниггер несчастный!

— Эй, папа, — крикнул я, — кончай!

— Я тебе не тюремный петух, ниггер!

Антуан невозмутимо продолжал хлопать отца по спине.

— Папа, — сказал я, — этот парень гораздо больше и сильнее тебя. Неразумно с ним ссориться.

В сонных глазах Антуана промелькнуло удивление.

— Слушай, я в камере насмотрелся на чистокровных арийцев. Болтливый доходяга вроде этого — просто цветочек.

Я поморщился.

— Ах ты, сукин сын! — заорал отец. Между прочим, забыв про слово на букву "н".

Чуть погодя Антуан усадил отца перед телевизором и подключил трубками к кислородному аппарату.

— Я недоволен, — хмуро пожаловался папаша телевизору. — Видел, каким кроличьим дерьмом он меня пичкает?

— Это он про фрукты и овощи, — пояснил Антуан, устроившийся в кресле рядом. — Я знаю, что он любит: открывал холодильник. Большая банка говяжьей тушенки, венские сосиски и ливерка. Пока я здесь, никакой фигни вроде этой. Тебе нужна здоровая пища, Фрэнк, чтобы укрепить иммунитет. Простудишься, схватишь воспаление легких, попадешь в больницу, а мне что тогда делать? В больницу меня не возьмут.

— Господи!

— И никакой колы, хватит уже травиться. Питье нужно, чтобы разжижать слизь, но без кофеина. А еще калий и кальций, потому что ты употребляешь стероиды. — Антуан деловито перечислял пункты, тыкая указательным пальцем себе в ладонь — совсем как тренер боксера-тяжеловеса перед чемпионатом.

— Готовь какую хочешь отраву, я есть отказываюсь, — заявил отец.

— Сам себя уморишь. Ты же в десять раз слабее здорового, значит, ешь, копи силы, расти мышцы и все такое. Если умрешь под моим присмотром, то уж не из-за меня.

— Будто тебе не все равно, — парировал отец.

— Скажи еще, что я тебе могилу рою.

— Похоже на то.

— Если бы я хотел тебя убить, зачем тянуть кота за хвост? — сказал Антуан. — Хотя ты, наверное, думаешь, мне нравится. Типа я тащусь.

— Логично, однако! — вставил я.

— Ты глянь, какие часики! — вдруг закричал Антуан. Я забыл снять «Панерай». Видно, решил, что они все равно не заметят. — А ну покажь! — Он встал, подошел ко мне и всплеснул руками: — Блин, да они ж тысяч пять стоят! — Почти угадал, между прочим. Я смутился. Антуан получает меньше за два месяца работы. — Это итальянские, для ныряльщиков?

— Да-да, — поспешно сказал я.

— Хватит меня дурить! — Отцовский голос скрипнул, как ржавая дверная петля. — Хрен я вам поверю! — Тут он тоже увидел часы. — Ты выложил пять тысяч долларов за долбаные часы? Ну и дерьмо! Ты хоть понимаешь, сколько я гнул спину за пять тысяч баксов, пока тебя выучил? И все за какие-то часы?

— Это мои деньги, папа. — Я неуверенно добавил: — Капиталовложение.

— Ты меня что, за идиота держишь?! Какое еще, на хрен, вложение?

— Папа, послушай! Я только что сильно продвинулся по службе. Я работаю в компании «Трион системс» и получаю раза в два больше, чем в «Уайатте», понимаешь?

Отец уставился на меня:

— Не знаю, какие это деньги, если ты швыряешься пятью тысячами — даже сказать страшно!

— Хорошие деньги, папа. И если я хочу ими швыряться, то буду. Я их заработал.

— Он их заработал! — едко передразнил меня отец. — В следующий раз, когда захочешь вернуть мне, — он сипло вдохнул, — не знаю даже сколько десятков тысяч долларов, которые я на тебя угробил, это всегда пожалуйста.

Я чуть было не сказал, сколько денег я уже на него угробил, но успел сдержаться. Минутное ощущение превосходства того не стоило. Я снова и снова повторял себе: «Это не твой отец. Это его злобная карикатура, дурацкий мультяшка, замученный преднизолоном и психотропами». Да только я понимал: он остался таким же козлом, как и был раньше, только рубильник сволочизма повернулся еще на пару делений.

— Ты живешь в мире фантазий, — продолжал отец. Громкий вдох. — Ты думаешь, что костюмы за две тысячи, часы за пять, туфли за пятьсот делают тебя таким же, как они? — Он перевел дыхание. — А теперь послушай. Ты вырядился в карнавальный костюм, как на Хэллоуин, и все. Ты ряженый. Я говорю это потому, что ты мой сын и больше тебе этого никто не скажет. Ты обезьяна в смокинге, вот ты кто.

— О чем ты? — пробормотал я. Антуан тактично вышел из комнаты. Я покраснел.

«Он больной человек, — повторял я себе. — У него эмфизема в последней стадии. Он при смерти и не понимает, что говорит».

— Думаешь, когда-нибудь станешь одним из них? Мечтаешь небось, а? И они тебя примут, впустят в закрытые клубы, чтобы ты трахал их дочерей и играл с ними в гребаное поло! — Отец еле-еле вдохнул. — Они-то знают, кто ты, сынок, и откуда. Может, они и впустят тебя в свою песочницу, да как только ты забудешь, кто ты на самом деле, кто-нибудь обязательно напомнит.

Все, хватит! Заткнись наконец!

— Папа, в мире бизнеса все по-другому. — Я проявлял чудеса терпения. — Это не клуб. Все замешено на деньгах. Если помогаешь им делать деньги, значит, ты нужен.

— Ах, ну-у-ужен! — закивал отец. — Прекрасно сказано! Ты им нужен, как туалетная бумага тому, кто хочет посрать, ясно? А когда они вытрут задницу, то смоют тебя вместе с дерьмом. Им интересны победители, а ты — неудачник, и они не дадут тебе об этом забыть.

Я закатил глаза, покачал головой, но промолчал. В виске пульсировала вена. Вдох.

— Вообразил о себе черт знает что! И живешь в долбаном мире фантазий, как твоя мать. Она думала, что я ее недостоин, а сама кто была? Пшик, ноль без палочки. Одни фантазии. И ты такой же. Ноль без палочки. Два года морил мозги в частной школе, выучился в дорогом колледже, а как был никем, так и остался.

Отец опять вдохнул и добавил почти мягко:

— Я говорю это потому, что не хочу, чтобы тебя трахали так, как трахали меня, сынок. Как в той гребаной школе. Все эти богатенькие мамы и папы считали меня чужаком. И представляешь, до меня не сразу дошло, что они правы. Я им чужой. Я не такой, как они. И ты тоже. Чем скорее это поймешь, тем лучше.