Напролом - Евгений Сухов

Стаська знал только одного мужчину, который захаживал к ним в дом. Звали его Игорем Васильевичем А фамилия у него была Самородов. Игорь Васильевич был статный, высокий, с зачесанными назад волоса ми. Он приходил в красивой черной шинели с золотыми нашивками на рукавах, всегда с букетом цветов Мама в его присутствии как-то робела, во всяком случае, так казалось Стаське. Однажды, когда Игорь Васильевич пришел, она попросила сына принести ему воды с кухни, дав высокую синюю чашку в цветочек. Стаська еще удивился: неужели нельзя было налить гостю воды из графина, что стоял на подоконник Потом, вспоминая этот случай, он, уже повзрослевший, понимал, что мама специально выпроводила его из комнаты под удобным предлогом, чтобы остаться с Самородовым наедине. Наверное, они с ним целова лись…

Игорь Васильевич приносил Стаське иностранные журналы с фотографиями военных кораблей, и мальчик обожал их рассматривать перед сном, лежа в кроватке, однажды он спросил у мамы, не будет ли Игорь Васильевич ему папой, на что мама, покраснев, засмеялась Н покачала головой: нет, мол, и добавила: «Не бойся!» р «А я и не боюсь», — обиженно ответил Стаська. И подумал: «Игорь Васильевич — хороший». Как-то вечером — это было в марте, мама вернулась домой с работы раскрасневшаяся, взволнованная Стаська заметил, что верхняя пуговица на ее пальто оторвана, а ее всегда аккуратно уложенная толстая коса распущена и рассыпана по плечам. Он сразу перепутал- си и спросил, что случилось. Она обхватила его. прижала к себе и прерывающимся шепотом ответила:

— Ничего, сынок, ничего, все в порядке. Но он понял: не в порядке!

Потом мама еще пару раз приходила домой с растрепанной косой. Накануне он даже заплакал при виде мамы и наутро вцепился в нее и наотрез отказался идти В детский сад. Мама не стала его уговаривать и взяла О собой на работу. Весь день он проторчал у нее в кабинете, в большой комнате с белыми стенами и занавешенными окнами. В одном углу кабинета стояли весы, в другом — стеклянный шкаф с множеством бутылочек и коробочками лекарств. Войдя в кабинет, мама первым делом переодевалась в белый халат и белую шапочку. Потом она часто куда-то выходила надолго, а он смотрел в окно, чуть сдвинув занавеску. Потом мама принесла поесть — бутерброд с любительской колбасой и бутылку кефира. А в шесть часов вечера они отправились домой.

Мамина работа находилась в двадцати минутах ходу от их дома. Правда, дорога ему не очень нравилась: идти Надо было сначала по улице, потом свернуть в переулок.

и уже подворотнями, через заброшенную стройку, выйти к дому. Этот участок пути Стаська очень не любил: зимними вечерами пробираться сквозь сугробы было трудно и боязно: фонари не горят, людей не видно…

Сегодня мама закончила пораньше: была пятница, и она пригласила в гости Игоря Васильевича. Они вышли из серого кирпичного здания военкомата и направились привычным маршрутом. Они свернули в первую подворотню за жилым домом довоенной постройки. В сумеречном сером проеме арки возникли три мужские фигуры. Мама сразу же подобралась, сжала его ручонку покрепче и, резко развернувшись, торопливо зашагала и почти побежала — в противоположную сторону. «Опять они!» — едва расслышал Стаська ее испуганный возглас,

Но, не пройдя и пары шагов, мама остановилась. Стаська с нарастающим ужасом, еще сам не понимая отчего, во все глаза воззрился в дальний конец темного прохода, где маячили две темные фигуры. Испуг матери передался ему, и он похолодел, чувствуя, как немеют ноги.

— А, вот и наша упрямая медсестричка Лариска! — насмешливо гаркнул один из парней и стал медленно приближаться к женщине с ребенком. — Коварная покорительница сердец одиноких капитанов дальнего плавания…

На возглас ответил взрыв нестройных хохотков. Через мгновение маму окружила ватага дядек — их было пять человек. Стаську сразу оттеснили в сторону, а он заплакал и закричал, отчаянно замахав руками и пытаясь прорваться сквозь плотный строй мужских фигур к маме. Но ему не дали. Самый низенький из пятерых схватил его за воротник пальтишка и отшвырнул далеко в сторону, пригрозив:

— Будешь вякать — придушу, щенок!

В голове у Стаськи зашумело: он упал на холодный мокрый асфальт и больно ударился щекой. Его колотило точно в лихорадке. Он теперь боялся приблизиться К стае мужчин и боялся, что они сделают плохо маме… Слезы градом катились у него по щекам.

 — Ну что, красуля, кому-то можно, а кому-то нельзя? Ты, как сорока, этому дала, этому дала, а этому не дала… — услышал Стаська тот же голос, который назвал маму «упрямой медсестричкой».

— Смотри: я же тебя предупреждал по-хорошему, но ты, видать, хочешь, чтобы было по-плохому. Ну и будет… Я ведь обещал, а свои обещания я держу. Тебе даже пальтишко не придется снимать — ротиком все сделаешь! И снова раздался взрыв мерзкого хохота. Что было потом, Стаська не понял, но ему было ясно: маме очень неприятно, страшно и больно. Мужчина приблизился к стоящей на коленях маме, а она страшно закричала, зарыдала, начала отбиваться, но двое дядек, которые держали ее за руки, с ней что-то сделали, и ее голос заглох, затих. Над ней склонился Дядька и стал медленно раскачиваться взад-вперед, как вдруг неожиданно издал оглушительный звериный рык. Он отскочил назад и стал разглядывать что-то у себя между ног.

к — Ах ты, сука! Ах ты, тварь! Укусила меня, гадина! Ну, дрянь, ты сама напросилась!

 Дядька сунул руку в карман и вытащил что-то блестящее, узкое. Один из тех, кто держал маму за руки, крикнул ему: «Ты что, Мишаня!» — но тот не слушал. Взмахнув рукой с зажатым узким блестящим предметом, он сделал быстрое движение крест-накрест.

— Бежим! — крикнул кто-то, и пятеро мужчин, громко топая ботинками под низким сводом арки, бросились прочь.

Стаська на непослушных отяжелевших ногах медленно подошел поближе. Мама лежала на спине не шевелясь, согнув одну ногу в колене и раскинув руки.

Прямо под подбородком у нее зияла рваная крестообразная дыра, из которой толчками вытекала бурая струя крови.

— Мамочка! — закричал Стаська, упав перед ней на коленки и тормоша ее за плечо. — Мамочка! Вставай!

Но она уже не слышала крика сына. Ее глаза закатились. а по телу пробежала судорога. Стаська поднялся и опрометью бросился к серому кирпичному зданию звать на помощь…

* * *

— Какой ужас, — тихо проговорила Юля, нежно гладя Стаса по плечу. Она уже наложила на рубец от удара бейсбольной битой марлевый компресс, пропитанный горячим настоем шалфея: другой травы она у него в квартире не нашла. — И что, Этих ублюдков так и не нашли?

— Так и не нашли, — жестко проговорил Стас, скрипнув зубами. — Ты все спрашивала, почему наша контора занимается только грязной уголовщиной. Вот потому и занимается, что я этих сволочей готов своими руками придушить… Не хочу, чтобы такие мерзости оставались безнаказанными.

— А что было потом? — Она не знала, как сформулировать свой вопрос: было понятно, что воспоминания об ужасной гибели матери терзают ему душу.

— Потом было следствие. Знаешь, мне же тогда шесть лет было, я ничего не понимал. Много лет спустя тетя Нюра кое-что рассказала. И еще один человек…

— Самородов?

Он покачал головой:

— Нет. Его фамилия была Шкурко. Семен Порфирьевич Шкурко. Он работал следователем в Мурманском управлении внутренних дел и вел то дело, да только ни к чему не привел. Так оно и зависло.

 — Почему, Стасик? Неужели не было кроме тебя других свидетелей? Неужели ты никого из них не запомнил? Ты же слышал имя Мишаня!

Он вздохнул и ничего не ответил. В памяти побежали давно забытые картинки…

* * *

Подполковник Шкурко что-то раскопал. Явно раскопал. Стас потом в этом не сомневался. Именно поэтому Семена Порфирьевича и спровадили в девяносто втором на пенсию на три месяца раньше положенного срока — второпях, без соблюдения законной процедуры, выявив какие-то смехотворные процессуальные нарушения в рядовом уголовном деле трехлетней давности, которое он довел до суда. В суде оно не развали- елось, а закончилось обвинительным приговором… От него хотели избавиться как можно быстрее, чтобы он не смог копать дальше и докопаться до самого дна, до разгадки.