Мастер снов - Роджер Желязны
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— От тебя пахнет испугом, — сказала собака.
— Тогда раскрась меня в испуг, — сказал Рендер, — и переверни страницу.
Серией поворотов они замедлили ход, снова перешли на быстрый, опять на медленный. Наконец, машина поехала по узкой части дороги, свернула на боковую улицу, проехала еще с полмили, негромко щелкнула чем-то на стоянке позади высокого кирпичного жилого дома. Щелчок, видимо, означал переключение на отдельную следящую систему, которая включилась, когда монитор отпустил машину, потому что та проползла через стоянку, вошла в свое прозрачное стойло и остановилась. Рендер выключил зажигание.
Зигмунд уже открыл дверцу. Рендер прошел за ним в здание, и они поднялись в лифте на пятидесятый этаж. Затем собака прошла по коридору и нажала носом пластинку на двери. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Собака распахнула ее плечом и вошла. Рендер вошел следом и закрыл за собой дверь.
Комната была большая, стены выглядели симпатично и без всяких украшений, окраска их была приятной. Один угол занимала большая библиотека аудиозаписей; рядом стоял устрашающего вида комбинированный радиоприемник. Перед окном большой кривоногий стол, вдоль правой стены — низкая софа; рядом с ней закрытая дверь; сводчатый проход, по-видимому, вел в другие комнаты. Эйлин сидела в мягком кресле в дальнем углу у окна. Зигмунд встал возле кресла.
Рендер перешел комнату и достал из портсигара сигарету. Щелкнув зажигалкой, он держал пламя, пока Эйлин не повернула в его сторону голову.
— Сигарету? — спросил он.
— Чарльз?
— Да.
— Спасибо, да. Пожалуй, закурю. — Она протянула руку, приняла сигарету и поднесла к губам. — Спасибо. А что вы здесь делаете?
— Общественный вызов. Так случилось, что я был по соседству.
— Я не слышала ни звонка, ни стука.
— Может, вы задремали. Мне открыл Зигмунд.
— Да, возможно, что задремала. Который час?
— Почти половина пятого.
— Значит, я дома больше двух часов… Видимо, очень устала…
— Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно. Чашку кофе?
— Не откажусь.
— А бифштекс к нему?
— Нет, спасибо.
— Бакарди в кофе?
— Неплохо бы.
— Тогда извините, я на одну минутку.
Она вышла в дверь рядом с софой, и Рендер мельком увидел там большую сверкающую автоматическую кухню.
— Ну? — тихо спросил он собаку.
Зигмунд покачал головой.
— Обычно другая.
Рендер кивнул. Он положил пальто на софу, аккуратно сложил его на чемоданчике, сел рядом и задумался.
"Не слишком ли большой ломоть видения я бросил ей за один раз? Может, она страдает от депрессивных побочных эффектов — скажем, подавления воспоминаний, нервной усталости? Может, я каким-то образом вывел из равновесия ее сенсорно-адаптационный синдром? Незачем было спешить. Неужели я так чертовски жаждал описать это? Или я это делал по ее желанию? Могла ли она повлиять на меня, сознательно или бессознательно? Или просто я оказался настолько уязвимым?"
Она окликнула его из кухни, чтобы он взял поднос. Он поставил его на стол и сел напротив Эйлин.
— Хороший кофе, — сказал он, обжигая губы.
— Качественная машина, — ответила она, поворачивая лицо на его голос.
Зигмунд растянулся на ковре неподалеку от стола, положил голову между передних лап, вздохнул и закрыл глаза.
— Я подумал, — сказал Рендер, — не было ли каких-нибудь постэффектов в последний сеанс — вроде роста синестазии, появления сновидений, включающих формы, галлюцинаций или…
— Да, — сказала она ровно, — сны.
— Какого рода?
— Последний сеанс. Я видела его снова и снова во сне.
— С начала до конца?
— Нет, соблюдения порядка событий не было. Мы ехали по городу или через мост, или сидели за столиком, или шли к машине — вот такие всплески, очень живые.
— Какие ощущения сопровождали эти… всплески?
— Не скажу. Всё перепуталось.
— А каковы ваши ощущения теперь, когда вы вспоминаете их?
— Такие же перемешанные.
— Вы не были испуганы?
— Н-нет. Не думаю.
— Вы не хотели бы отдохнуть от сеансов? Вам не кажется, что мы действуем слишком быстро?
— Нет. Отнюдь. Это… ну, вроде как учиться плавать. Когда вы, наконец, научились, вы плаваете до изнеможения. Затем ложитесь на берегу, хватаете ртом воздух и вспоминаете, как все было, а ваши друзья болтаются рядом и ругают вас за перенапряжение — и это хорошее ощущение, хоть вам и холодно, и во всех мышцах иголки. Я, во всяком случае, думаю, что именно так. Я так чувствовала себя и после первого сеанса, и после последнего. Первый раз — он всегда особенный… Иголки исчезают, и я снова обретаю дыхание. Господи, я совершенно не могу остановиться сейчас! Я чувствую себя отлично.
— Вы часто спите днем?
Десять красных ногтей двинулись через стол, когда она потянулась.
— …Устала, — она улыбнулась, скрывая зевок. — Половина штата в отпуске или болеет, и я всю неделю перенапрягала мозги. Чуть не ползком уходила с работы. Но сейчас все в порядке, я отдохнула. — Она взяла чашку обеими руками и сделала большой глоток.
— Угу, — сказал Рендер, — хорошо. Я немножко беспокоился о вас и рад видеть, что причин для этого нет.
Она рассмеялась.
— Беспокоились? Вы же читали записи доктора Рискомба о моем обследовании и об испытании в «яйце», как же вы можете думать, что обо мне нужно беспокоиться? Ха! У меня операционно-полезный невроз, имеющий отношение к моей адекватности как человеческого существа. Он фокусирует мою энергию, координирует мои усилия к достижению. Это повышает чувство личности…
— У вас дьявольская память, — заметил Рендер. — Почти стенографический отчет.
— Конечно.
— Зигмунд сегодня тоже беспокоился о вас.
— Зиг? Как это?
Пес смущенно шевельнулся, открыл один глаз.
— Да, — проворчал он, глядя на Рендера. — Он был нужен, привезти домой.
— Значит, ты снова водил машину?
— Да.
— После того, как я тебе запретила?
— Да.
— Зачем?
— Я ис-пугался. Ты не отвечала, когда я говорил.
— Я в самом деле устала. А если ты еще раз возьмешь машину, то я буду закрывать дверь так, чтобы ты не мог входить и выходить по своему желанию.
— Прости…
— Со мной все в порядке.
— Я вижу.
— Никогда больше не делай этого.
— Прости.
Глаз собаки не покидал Рендера; он был как зажигательное стекло. Рендер отвел взгляд.
— Не будьте жестоки к бедняге, — сказал он. — В конце концов, он думал, что вы больны, и поехал за врачом. А если бы он оказался прав? Вам бы следовало благодарить его, а не ругать.
Успокоенный Зигмунд закрыл глаз.
— Ему надо выговаривать, когда он поступает неправильно, — закончила Эйлин.
— Я полагаю, — сказал Рендер, отпив кофе, — что ничего плохого из-за этого не случилось. Раз уж я здесь, поговорим о деле. Я кое-что пишу и хотел бы узнать ваше мнение.
— Великолепно. Пожертвуете мне сноску?
— Даже две или три. По-вашему мнению, общая основа мотиваций, ведущих к самоубийству, различна в разных культурах?
— По моему хорошо обдуманному мнению — нет. Разочарования могут привести к депрессии или злобе; если же они достаточно сильны, то могут вести и к самоуничтожению. Вы спрашиваете насчет мотиваций: я думаю, что они остаются в основном теми же самыми. Я считаю, что это внекультурный, вневременной аспект человеческого состояния. Не думаю, что он может изменится без изменения основ природы человека.
— Ладно. Над этим подумаем. Теперь, как насчет побудительного элемента? Возьмем человека спокойного, со слабо меняющимся окружением. Если его поместить в сверхзащищенную жизненную ситуацию — как вы думаете, будет она подавлять его или побуждать к ярости в большей степени, чем если бы он не был в таком охраняющем окружении?
— Хм… В каком-то другом случае я бы сказала, что это зависит от человека. Но я вижу, к чему вы ведете: многие расположены выскакивать из окон без колебаний — окно даже само откроется для вас, потому что вы его об этом попросите, — и это можно понять как недовольство скучающих масс. Но мне не нравится такая точка зрения. Я надеюсь, что она ошибочная.
— Я тоже надеюсь, но я думаю также о символических самоубийствах — функциональные расстройства, которые случаются по самым неубедительным причинам.
— Ага! Это ваша лекция в прошлом месяце: аутопсихомимикрия. Хорошо сказано, но я не могу согласиться.
— Теперь и я тоже. Я переписал всю главу "Танатос в стране небесных кукушек", как я ее назвал. На самом деле, инстинкт смерти где-то на самой поверхности.
— Если я вам дам скальпель и труп, можете вы вырезать инстинкт смерти и дать мне ощупать его?
— Нет, — сказал он с усмешкой в голосе, — в трупе все это уже израсходовано. Но найдите мне добровольца, и он своим добровольным согласием докажет мои слова.