Вернувшийся к рассвету - Дмитрий Ясный

— Ладно, уговорил. После ужина собери всех наших — пойдём на эту дискотеку. И Аркашку заранее отправь в клуб — пусть проверит, что там за записи гонять хотят. Если что-то типа «Песняров» или «Весёлых ребят», то из моих записей пусть сборку сделает. Ну, а если кто из старших отрядов что-то против мяргнет, то пускай на меня ссылается.

— А вожатые если…

— А если вожатые, то пусть говорит, что с Олегом Юрьевичем всё договорено и он не возражал. Не поверят — пусть идут и спрашивают. А я ненадолго отлучусь и меня не искать!

— Ага, всё понял! Аркашке и нашимвсё скажу. А ты куда сейчас? Награждение же скоро? Кто награждать-то будет, раз ты уйдёшь? Или не дадим медали? Но как тогда без них?

Витёк озадачивается проблемой сложить пазлы разрушенной действительности в понятную ему картину и находится в состоянии полной растерянности.

— А кто у меня заместитель?

— Ну, я и чё?

— Вот ты и будешь награждать, понял?

— Ага! Я это… Я не подведу!

Приятель сияет, он счастлив и чрезвычайно доволен. Ещё бы, с важным видом надевать на склоненные перед тобой шеи кусочки размалёванного картона на ниточках, это….

«Заткнулся бы ты — а?» — я перекрываю прорыв канализации в своём сознании и тычу приятеля в плечо кулаком — давай, не подведи, мол. Разворачиваюсь и начинаю удаляться в сторону библиотеки, но этот, а еще друг называется, втыкает мне кинжал в спину:

— Димыч, а на танцы ты её приглашать будешь? А целоваться на мосте?

Я спотыкаюсь на месте, медленно оборачиваюсь и волна замораживающего холода широким валом расходиться от меня. Голос мой черств и сух как сушёный на огне песок пустыни:

— Слушай, Брут — ещё один вопрос и ты…. — нет, это выражение он не поймёт- прибью, короче и скажу, что так и было. Понял?!

— Ага. Понял.

Удовлетворённый севшим голосом и напуганным видом Витька, я разворачиваюсь обратно, но в спину вновь слышится:

— Димыч, а Брут это кто такой? Летчик?

Вот ведь гад! Ну, ничем не пробивается, как лобовая броня у вермахтовской вундервафли «Маус».

— Ну, а потом они пошли обратно за кусты, на лавки, сигареты курить.

— Значит, говоришь, они очень долго крутились у директорского кабинета, в окна заглядывали и не в свои корпуса заходили? Выносили что-то оттуда, из корпусов?

— Ну, так я тебе уже ведь говорил….Чё снова-то повторять?

Я резко подтягиваю своего недобровольного агента за воротник рубашки к себе и пристально смотрю ему в глаза. Недолго смотрю. Для этого червяка хватает пары секунд, вот и стёкла очков у него уже запотели.

— Я вам говорил, неуважаемый мной Сергей, что тыканья я от вас не потерплю, говно ты ушастое?

Быстрый и испуганный кивок головой. Собеседник намного выше меня и его жест выглядит клевком облезлой цапли. Я удовлетворённо повторяю:

— Говорил. Но, более чем очевидно, очень тихо и неразборчиво.

Я делаю быстрое движение кулаком в район печени собеседника, и с болезненным скулежом он повисает у меня на руке. Громко трещит рвущимися нитками и отлетает пуговица на рубашке. Очки сползли с переносицы и подрагивают на кончике покрывшегося мелкими капельками пота носа в такт его судорожным вдохам.

— Мне кажется, что я достаточно освежил вашу память, Сергей и поэтому…. Вали отсюда и не забывай о порученном тебе деле!

Я отпускаю своего филера на добровольно-принудительных началах и задумываюсь. Будем брать сразу или дать им залезть в кабинет и вынести всё присмотренное? Или пусть украденное унесут подальше, иначе попытка через «пятнашку» выйдет и смысл тогда волну подымать? Пальчиком погрозят и всё. А мне такой контингент тут нафиг не нужен — у меня ещё две лагерные смены впереди. Удалим ударным трудом сорняки с нашей грядки! Превратим бурьяна край — в цветущий яблоневый рай! И всё в таком духе.

Нет, но какой шпиён-то замечательный, у меня получился! Нагловатый и трусливый, подленький и в то же время внимательный, с задатками неплохого аналитика и азартный. Прям подарок с неба! А ещё говорят, что удача это костыли для слабых и ни на что не способных Иванов-дураков. Нет, её величество Удача иногда и на инициативных и предприимчивых своё благосклонное внимание обращает. Ведь совершенно случайно я зашел в первый отряд в тихий час и увидел, как этот крысёныш в «чемоданной» комнате по чужим сумка шарится! Звеньевой и стенгазетчик, б…ть! Краски он искал, понимаешь, художник херов, Пикассо недомученный. У меня и так аллергическая реакция на подобных ему крысятников повышенная, ещё с прошлой жизни, а тут это существо ещё и пасть попыталось раскрыть и физически на меня воздействовать! Ну, ещё бы, наезжает тут на тебя какой-то сопляк из четвёртого отряда с моральными нотациями и требует вернуть на место целых три или четыре уворованных рубля и целый кулёк с конфетами! Счас! Вот прямо сейчас всё вернёт, обязательно, только вот кое-кому место его и берега потерянные укажет, и вернёт.

Гм, с моей стороны наказание было не совсем адекватным совершенному преступлению, но в процессе воспитательной работы вдруг мне вспомнилась эта очкастая рожа в той толпе павианов, что издевались над одной невезучей девчонкой. В роли основного загонщика вспомнилась.

Ну, я всё понимаю, дети жестоки, ни рамок, ни границ им дозволенного не понимают. Бьют словами больно, зло, наотмашь, не разумея, что рвут в клочья душу объекта их издевательств. Всё понимаю, но всему есть предел и не стоило издеваться этому очкарику над своей жертвой столь изуверски и так бездушно! Тыкать пальцами, закрывать перед ней двери столовой, пытаться привесить ей на спину листок с дрянной надписью. Совсем не стоило. И главное, угомонились уже остальные, разбежалась паскудная свора по будкам, а этому всё не хватало слёз и унижений жертвы.

Вот чем эта девчонка оказалась виновата перед ним? Тем, что настеленные доски сзади общего туалета совсем сгнили, и эта несчастная провалилась в выгребную яму? И что, вешаем на неё навсегда позорное клеймо и бесконечно, с живодёрской фантазией, травим до отъезда невезучей из лагеря? Цветы жизни, блин, сорняки пестицидоустойчивые! Мои-то её не травили, хватило одного вопроса — а если бы сами провалились? Но вот другие, а особенно этот орёл, оторвались по полной. Так что, вспомнив этого деятеля я, признаю, несколько переусердствовал. И только хнычущий и жалкий шепот из-под моей ладони на его слюнявой пасти: «Я всё для тебя сделаю, всё! Не бей больше, не надо!» остановил меня на краю. А то уже накатывало понемногу, угол зрения сужался и цвета блекли, превращая окружающий мир в картинку с чёрно-белым изображение. Всё гормоны, чёрт бы их побрал!

Остановился, отпустил этого рыдающего чёрта с синеватыми следами пальцев на щеках и сделал ему предложение, от которого попробовал быон только отказаться! Если коротко, то я заставил его следить за детдомовскими.

Детдомовские, детдомовские….. Обычные девчонки и мальчишки, которым не повезло в жизни. Крупно не повезло. Просто обстоятельства так сложились, злой рок их отметил, лишив уюта дома и тепла любви отца и матери. Нет их вины в этом никакой. Но вот только некоторые — не все из них и не везде — оказались произошедшим слишком искалечены. Озлобились, зачерствели душой, нарастили на своей душе шершавую броню, вырастили острые иглы. Их право, кто спорит? Но и переходить некие границы всё же они не совсем вправе. Чем провинились пред ними дети с папами и мамами, их наличием? Согласен, погано на душе, рвёт на клочья сердце осознание твоей никому не нужности и брошенности, но зачем бессмысленно мстить за твою столь не удачно начавшуюся жизнь? Она ведь только-только началась и всё еще вполне достижимо — и домашний уют и любовь и счастье. Да только есть одна причина, всё объясняющая — это дети. Злые, кусачие зверята, но всего лишь дети. Максималисты, не знающие полутонов, пока не умеющие ни прощать, ни помнить. И не умея сдержать в себе горькую обиду на подлый и несправедливый мир, они вымещают её на ближайших и желательно беззащитных, сверстниках. Что мной в нашем отряде пресекалось безоговорочно.

Мой это отряд, а что моё, то….. Кость у голодного пса отобрать пробовали? Вот такая, может быть и не совсем удачная аллегория, но, думаю, моя мысль ясна. Разумеется, поставленные в жесткие рамки моих правил два детдомовца сбегали к своим старшим и нажаловались на козлячьего активиста, то есть на меня. Пришли некие малолетние граждане к нам в отряд пообщаться и ушли весьма недовольные и несколько потрёпанные. Вроде бы чистая победа, но остался у меня осадок неприятный от того происшествия. Себя среди них увидел, как в зеркало посмотрелся. Того мелкого хищника, которым когда-то был, что не дотянул ещё даже до подшакальего ранга, но уже веет от него запахом гнуси и тенью опасности.

Угловатый, стриженный «под ноль», с нехорошим прищуром серых глаз, он, как и я, в разборке за клубом не участвовал. Стоял, смотрел, не вмешивался. Пару раз наши взгляды пересекались, но он всегда отводил взгляд в сторону, пряча свой взор за припущенными веками. Не понравился он мне, категорически не понравился. Не девка, согласен, что бы нравиться, только…. Короче, рыбак рыбака и так далее. Разумеется, до моего уровня ему как до Луны на паровозе, но на заметку я его взял. И не ошибся.