Цветы дальних мест - Николай Климонович

…Блокнот длинный, в твердой обложке, с линованными страницами, тесно исписан. Первые десяток страниц занимают хозяйственные записи, перечисления необходимых продуктов под рубрикой «Расходы на питание».. Затем следует список членов отряда с цифрами против каждой фамилии Судя по всему, цифры означают траты денежных сумм, судя по мизерности их — это текущие расходы. Несколько пустых страничек отделяют от предыдущих записей список московских телефонов, по всей вероятности — служебных: против каждого номера — фамилии, имена и отчества. В одном месте приписано: «секр. Оля».

Для того чтобы прочесть остальные записи, блокнот надо перевернуть. На первой странице запись такого рода, другим почерком:

Людочке Воскресенской

Солончаковая степь,

Скажи «до свидания».

Ну и — ни оскорбления, ни расставания.

По телефону дикое оскорбление

Я оборвал, и… солнце мое не звонит.

В степи гласило,

Гласило предание:

«Не говори на середине ей — до свидания,

не говори — до свидания!»

Подпись под этим стихотворением неразборчива, можно прочесть лишь: «Ив. Овч…»

Затем следуют крайне сумбурные записи, перечеркнутые, наезжающие одна на другую и перемежающиеся небрежно записанными телефонами. Я приведу их без комментариев, так, как они выглядят:

«Гаишник — Тротуар».

«Только глухая, а так такая же».

«Время идет, а мы не танцуем».

«Арм. р. — длинное, зеленое, пах. колб.?»

«Вставай, мой принц, вставай, мой Фердинанд, пора ехать в Сараево».

«Картина Репина — приплыли!»

«Деньги счастья не приносят, но успокаивают нервы».

…Далее исписанная страничка из тетради в клеточку Ошибок меньше, чем в предыдущем письме, по необходимости они исправлены мною. Почерк какой-то слабосильный, куриный. Так что при перепечатке пришлось идти на некоторые рискованные реставрации смысла. Не надо удивляться поэтому, коли письмо кажется теперь неровным, написанным будто не одним человеком:

«Привет, корешок!

Как ты там живешь-дышишь? Жениться не надумал, как я уехал? Смотри, не очень-то… Ты пишешь, но я не понял, кто тебя звал с родителями знакомиться? Что ли, та, с телефонной станции? Лучше не ходи. Я все эти дела во как знаю, с этого как начнется, потом пойдет-поедет, не успеешь оглянуться, как захомутают. Еще и рожать будет грозить, это точняк, так что ты не очень-то, у нее лучше при свидетелях на ночь не оставайся.

Здесь как? Песок и жара, как в парилочке в наших Донских, а ночью бывает и холодина. Верблюды ходят, птички летают. Ты думаешь, что это красиво, когда верблюды вокруг, но только сейчас у них линька, так что они голые почти, клоки с них висят и воняют страшно, не поверишь. Подойти нельзя. Я хотел верхом сняться, но не нашел подходящего, чтоб ручной был. То есть они, конечно, домашние, но подходить к ним все равно опасно, не то что фотографироваться. Почти у всех в носу кольцо, но толку чуть, без хозяина все равно не даются. Черепах здесь хоть ж… ешь, как и прошлый год. Теперь я тебе такую пепельницу отгрохаю! Хочу и живых привезти, но в дороге они подохнут, думаю. Может, и бате твоему пепельница нужна, спроси у него. Со жратвой здесь пока хорошо, мясо само по пустыне ходит, шашлык на четырех ногах сам на сковородку просится. Ты тогда меня спрашивал, как здесь без баб, а я тебе про свою начальницу рассказывал, мол, одна баба у нас. Ну так, порядок, потом расскажу, в общем, все клево, только старовата уже, как Виталик говорит — долгожительница. Как Шурик? Передай ему привет, мол, Тишок из пустыни привет передает. Если поедешь опять в Икшу, то Таньке от меня ничего не говори. Она и тогда, на Восьмое, сама лезла, и потом все звонит, а ты знаешь, я таких, которые сами лезут, всегда не обожаю. Сеструху мою встретишь, скажи, я ей коллекцию собираю. И потом, у меня для нее такой сюрприз, закачаешься. Только это ей пока не надо, а сама чтоб увидела. Твой «Спартак» конюшня и позорники, я всегда говорил, проиграли вчера с позорным счетом — и кому? Смотри, вылетят они, так с тебя бутылка. Все, завязываю писать, зовут. Твой Тишков М».

…Наконец: на плотной бумаге в пол-листа обычной писчей, синим карандашом, печатными буквами, если можно, конечно, назвать так детские каракули, записка. Буквы «С» и «Ч» написаны зеркально, некоторые слова разделены точками — круглыми, полными синими капельками. Вот что в ней написано:

ВЫЗЫВАЮ ВАС НА ДУЕЛЬ ТОЛЬКО СДЕЛАЙТЕ. СЕБЕ. ПОРЯДОЧНУЮ ШПАГУ И НЕ УДИРАЙТЕ КАК. В ПРОШЛЫЙ РАЗ

Глава 11. В ГОСТЯХ

Гёте заметил как-то:

— Сумрак и ночь, когда все образы стерты и сливаются воедино, пробуждают чувство возвышенного.

Прислушайтесь и убедитесь, что это истинно так. Для пущей возвышенности, впрочем, могу еще присыпать глубокий черный бархат небес кой-где горсточками созвездий, припорошить пыльцой далеких туманностей и галактик. В зените же размещу ночное светило. Однако до поры придется занавесить его облаком — большим, косматым, традиционно напоминающим косматую голову. В свое время лунный свет высветлит путь нам и нашим героям, пока же бледное и сонное сияние тихо и печально струится из подслеповатых глазниц.

Теперь не худо бы разобраться и со звуковой орнаментовкой. Позванивает и посвистывает, как вы помните, ветер, неумолчностью и упорством своим напоминая стрекот здешних голосистых цикад. Сами цикады, впрочем, молчат сегодня. И верблюд, взвыв напоследок несколько страниц назад, сбежал глубоко в черноту, о нем пока ничего не слышно. Шаги наши по сухой земле беззвучны, шаги наших героев — очень тихи. Лишь изредка доносится посапыванье и хлюпанье носа Чино, идущего в трех метрах впереди, но в общем все пока довольно тихо.

После неторопливого подъема на недальний холм начался, как водится, пологий спуск. Едва переступили гребень, жилье их с единственным помаргивающим окошком осталось позади, облако, которое повесил я прямо над головой, сползло чуть на сторону. Высветилась его разинутая беззубая пасть, пролился сквозь нее лунный сноп, черная земля впереди узкой косой полосой засеребрилась. Впереди стал различим на темном черный силуэт следующего холма с черной же растрепанной бахромой саксаулов на холке.

— Д-давно здесь? — спросил наконец Володя, чтобы так долго и так подозрительно не молчать.

— Не, — донеслось спереди.

Чино шел не оборачиваясь. Ветер резко задувал сбоку, и это «не» было им немедленно подхвачено и проглочено, причем ветер невнятно екнул. Тогда Чино нехотя добавил громче:

— Я шофером… в городе… прав лишили… Вот мать и послала… к дядьке… на лето… в деревню…

Так, по лоскутку, информация эта и дошла до Володиного слуха, он ухмыльнулся про себя, невольно скосив на «деревню» взгляд, но промолчал.

Ветер делался все колючей и пыльней. Шли хоть и медленно, но парень, за Володей увязавшийся, что получилось как-то само собой, все одно то и дело отставал. Оказавшись позади, спохватившись, он припускал и забегал вперед, но через секунду, не в силах размерить шаг, снова позади плелся и снова предпринимал неуклюжую попытку с Володей выровняться.

— Скучно здесь, — внезапно сообщил Чино, когда прошли еще метров пятнадцать. И пояснил: — Пустыня здесь.

Володя хотел было ответить назидательное, мол, скука — еще не повод верблюдов колошматить и людям посторонним жизнь отравлять, но сперва заспотыкался, потом, заикнувшись, как ему показалось, в последний раз, открыл рот, набрал воздуха, но в глотке тут же оказалось столько пыли, что наставлять стало невозможно. Володя закашлялся. Чино, однако, словно понял, что тот хотел сказать. Он подтер рукой под носом, словно смутившись, приостановился, проорал в темноту что-то гортанное и совершенно нечленораздельное. Никто не откликнулся. Чино постоял, подождал, прислушался, снова утерся и заметил сам себе:

— Да куда денется!

Он расправил рубаху на плечах, растянул ворот в стороны, почти сбросил его на предплечья, передернулся, дрыгнул всей спиной и дальше пошел, заметно фасоня перед спутниками, руки держа полусогнутыми, виляя бедрами и припадая то на одну, то на другую ногу.

— Б-близко уже? — спросил Володя.

Но Чино то ли не слышал, то ли не стал отвечать. Делался он все спокойней и удовлетворенней по мере продвижения. Зачем Володя с парнем за ним увязались, он, казалось, не интересовался. Ничего не спросил, когда потребовали у него проводить к дядюшке, сперва смотрел как-то неуверенно, потом, будто смекнул, что идут геологи не на него жаловаться, а по своему делу, приободрился, какая-то лукавая усмешечка то и дело бродила по его лицу. А теперь вот шел впереди походкой и вовсе независимой.

Когда перевалили и через второй холм, Володя снова не выдержал:

— Ты ж сказал, что н-недалеко, а?

Он остановился, огляделся по сторонам, чтоб на обратном пути не сбиться, остановился и Чино. Теперь позади слышалось негромкое вкрадчивое топанье. Через мгновение стало видно, что это верблюд на безопасном расстоянии тоже следовал домой, молча и мирно. Похоже было на примирение протрезвевших приятелей после пьяной драки.