Однажды в Голливуде - Тарантино Квентин

Клифф смотрит на шефа с водительского сиденья, устраиваясь поудобнее, чтобы в четвертый раз выслушать уже знакомую байку.

— Ну и, значит, меня, сука, аж трясет от волнения. Да только вот на площадке есть этот сраный помреж, мудак мудаком. И он с утра до вечера до меня доебывается. Не до Томми Лофлина и уж тем более не до Клиффа Робертсона — тому он чуть ли не отсасывает прямо на площадке! Ни до кого не доебывается. Только

до меня! Это мерзко, это несправедливо, и в конце концов я заебался. И я, значит, обедаю с тем пухлым мужиком, Гордон Джонс его звать, завсегдатай на всех проектах Уильяма Уитни. Давно в индустрии, за плечами восемьдесят, мать их, фильмов, мужик что надо. И я, значит, говорю Джонсу, что, мол, только и жду, когда этот мудила скажет мне еще хоть слово, еще одно, сука, слово, и я, блядь, его урою! — Рик подбирается к морали истории. — А Джонс мне и говорит: да, ты можешь ему врезать. И да, ты, скорее всего, его уделаешь. И да, он это заслужил. Но прежде чем урыть его тут, на площадке, советую тебе сразу достать из бумажника карточку Гильдии киноактеров и сжечь. Потому что, раз результат один, чего тогда мелочиться.

Клифф повторяет то же, что говорил раньше:

— Да понял я, понял. Кому есть дело до того, что говорят мудаки.

— Я это к тому, что ебаный ты в рот! Если бы всякий раз кто-то мудохал звезду сериала за то, что та хвастается чем-то таким, на что очевидно не способна, у нас бы работа встала. Боб Конрад и Даррен Макгэвин и шагу бы не ступили без того, чтобы их кто-нибудь не отпиздил. Этот карлик, игравший Като, — он, сука, актер! Любой актер, если только он не произносит реплики, написанные для него другими людьми, пиздит. А некоторые, сука, даже с репликами не справляются!

Рик на пальцах перечисляет актеров, которые знают, о чем говорят.

— Хочешь обсудить убийства с Оди Мерфи[25] — ради бога. Хочешь обсудить тачдауны с Джимом Брауном — ради бога. Хочешь обсудить фигурное катание с Соней Хени — ради бога. Хочешь обсудить, мать его, плаванье с Эстер Уильямс — валяй. Но все остальные — пиздоболы. И кому об этом знать, как не чертовому каскадеру и герою войны!

Клифф улыбается и в своей успокаивающей дзен-манере произносит:

— Я же сказал: когда ты прав — ты прав.

— Ясен пень, я прав!

— Ладно, если я больше не нужен, я просто вернусь за тобой после смены? — меняя тему, говорит Клифф.

— Не нужен, придумай что-нибудь с проклятой антенной — и увидимся в конце смены. Кстати, а когда смена кончается? — спрашивает Рик.

— В семь тридцать.

— Вот тогда и увидимся. — И Рик идет на площадку «Лансера». Секунду спустя Клифф его окликает. Рик оборачивается, и Клифф со значением указывает на него пальцем:

— Просто помни, что ты — Рик, мать твою, Далтон! Не забывай!

Актер улыбается. Салютует приятелю, затем «Кадиллак Куп Девиль» трогается с места, а актер отправляется работать.

Сидя в кресле перед зеркалом в гримерном трейлере «Лансера», Рик опускает лицо в миску с ледяной водой. Говорят, Пол Ньюман делает так каждое утро. Но для Ньюмана это ритуал ухода за собой. Для Рика же это способ избавиться от тошнотворного оцепенения после очередной запойной ночи. Подняв лицо из ледяной воды, он берет два кубика льда и растирает ими щеки, лоб и затылок.

Соня — гримерша на пилоте, которая и принесла Рику миску с водой, — сидит в трех креслах от него и курит «Честерфилд». По соседству с ней в ожидании режиссера, чтобы обсудить костюм Рика, сидит художница по костюмам Ребекка — полноватая милашка с пышной прической. Одета она так, что заплети ей косички — и третье место на конкурсе двойников Уэнзди

Аддамс ей гарантировано. Поверх прикида Уэнзди Аддамс на ней большая черная кожаная куртка, словно из «Дикаря».

Соня не подает виду, но она явно знает разницу между уходом за собой (будь проклят Пол Ньюман) и спасением от похмелья. Для начала, ухаживая за собой, люди не стонут так громко.

Едва Рик начинает чувствовать лицо, как дверь в трейлер-гримерку распахивается, ударяясь о стену, и на пороге с театральной помпой появляется режиссер — он так заходит всегда.

— Рик Далтон? Сэм Уонамейкер! — объявляет он так, словно обращается к галерке со сцены «Олд Вика».

Режиссер протягивает руку слегка растерянному актеру с мокрым лицом, и тот инстинктивно пожимает ее своей мокрой лапкой.

— Рад в-в-в-стрече, э-э, э-э, э-э... Сэм. Прости, у меня рука мокрая, — мямлит Рик, прочистив горло.

Сэм только отмахивается.

— Да не вопрос, я же работал с Юлом — привык к такому, — говорит он, имея в виду экзотическую голливудскую звезду Юла Бриннера, с которым подружился на съемках исторического боевика «Тарас Бульба», где они оба играли. Недавно Юл Бриннер поддержал переход Уонамейкера в режиссерское кресло, сыграв главную роль в его дебюте «Досье на „Золотого гуся“».

— Хочу, чтобы ты знал, Рик, я сам предложил тебя на роль, и я счастлив, что ты будешь сниматься.

Режиссер говорит со скоростью гоночного автомобиля, актер едва поспевает за его словами. Рик нервничает, и впервые за день дает о себе знать его едва заметное заикание.

— Ну, ну, с-спасибо, С-С-Сэм, я это ценю. — Затем, наконец оседлав предложение: — Это хорошая роль.

— Ты уже познакомился с Джимом Стейси, главным актером? — спрашивает Уонамейкер, имея в виду исполнителя роли Джонни Лансера.

— Пока н-н-нет, — заикается Рик.

«Он что, блядь, заикается, что ли?» — думает Сэм.

— Вы, парни, вместе в кадре — это будет огонь, — говорит Сэм.

— Ну... — Рик ищет подходящие слова, затем сдается и просто говорит: — Звучит здорово.

— Только между нами: телесеть выбрала на главные роли Джима и Уэйна, — говорит Уонамейкер заговорщицки, хотя Соня и Ребекка слышат каждое слово. Уэйн — это вторая звезда, Уэйн Мондер, исполнитель роли выросшего в Бостоне Скотта Лансера. — И это хороший вариант. Но все же — их выбрала телесеть. А тебя выбрал я. В основном потому, что могу вообразить мужскую магию в кадре между тобой и Стейси. И я хочу, чтобы ты выжал из этой магии все возможное.

Сэм наклоняется к Рику, перед носом сидящего в кресле актера туда-сюда болтается огромный золотой медальон со знаком зодиака (Близнецы), висящий на шее режиссера.

— Это не значит, что я не требую от тебя профессионализма. Но ты бывалый. И я хочу, чтобы ты, — указывает пальцем на Рика, — помог мне вытащить все, что нужно, из него, — большим пальцем указывает через плечо, на Стейси где-то за пределами гримерки. — Когда вас обоих нарядят, я хочу, чтобы ты, — снова пальцем на Рика, — как бы исподтишка начал мериться с ним членами, — размахивает руками, словно пытаясь изобразить для Рика сцену. — Представь себе бой между гориллой и медведем-кадьяком.

— Ну... Сэм... это та еще сцена, — посмеивается

Рик.

— Я знаю.

— И кто из них я, горилла или медведь?

— А у кого член больше?

— Ну, — размышляет Далтон, — пожалуй, что у гориллы.

— Ты когда-нибудь видел полностью эрегированный член медведя-кадьяка? — с вызовом спрашивает Уонамейкер.

— Боюсь, что нет, — признается Далтон.

— Тогда не торопись с выводами. — Далее Уонамейкер наставляет: — Когда вы вдвоем будете в кадре, я хочу, чтоб ты провоцировал его. Как думаешь, справишься?

— В каком смысле «провоцировал»?

— Провоцировал, — повторяет Уонамейкер. — Задирай медведя, разозли его. Провоцируй так, словно пытаешься убедить продюсеров телесети уволить Стейси и переснять пилот с тобой в роли Джонни Лансера. Если так и сделаешь, окажешь услугу и ему лично, и всему проекту в целом. Не говоря уже о великом актерском подвиге!

Уонамейкер взглядом находит в отражении Соню, сидящую в кресле с «Честерфилдом». Не поворачивается к ней, говорит с отражением:

— Соня, во-первых, я хочу, чтобы у Калеба были усы. Большие, длинные, висячие, как у Сапаты.