Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

Он решил спасти рояль, отправить его в такой конец города, где снаряд не застанет. Но в момент, когда рояль погружали на подводу, упала бомба: люди, рояль и лошадь перестали существовать. Впоследствии Поплавский был захвачен в плен, а когда вернулся в Москву, это был другой человек, он немного тронулся, но рояль под его пальцами все так же пел и говорил и трогал людей до глубины сердца.

В кадетском корпусе намечался бал, много было разговоров по этому поводу — пустят меня или нет. Миша с Кардашевским просили маму, и она выразила свое согласие. Мне купили белую шерстяную материю, в модном журнале выбрали фасон, и платье шилось первый раз в жизни в настоящей мастерской, где мама шила себе парадные платья! Маленькое каре, гладкий лиф, облегающий фигуру, был обшит тоненькими атласными ленточками на одинаковом расстоянии, и читалось как ткань; а юбка была с завышенной талией, вверху в два ряда лежала тоже атласная полоска, перекликаясь с нижней двухрядкой. «Какое удовольствие шить на вашу барышню!» — сказала маме старшая мастерица. — «И такая она красавица — не налюбуешься!» Мама убийственным тоном, не допускающим никакого возражения, говорила: «В молодости все хороши». Я проверяла себя в зеркале и очень себе нравилась, иногда не могла оторваться.

Платье сшито, волосы по тогдашней моде распущены, посередке перехвачены широким атласным бантом и на голове собраны такой же лентой. Белые чулки и туфли.

Ехали в карете. Лефортово от Остоженки — расстояние огромное.

Родители обязательно сопровождали девочек. К назначенному часу подъехали. Миша и Володя Кардашевский встречали нас у входа, помогли раздеться, все вместе поднялись на второй этаж, где дежурили кадеты. Там, на балу, во время котильона, который я танцевала с Мишей, я была потрясена дерзостью, откровенностью — не знаю, как назвать. Я проиграла пари Мише и должна была сделать что он потребует.

— Я хочу, чтобы вы меня поцеловали!

— Да вы с ума сошли, Миша, этого я от вас никак не ожидала!

— Я люблю вас, я давно люблю вас! — сказал Миша взволнованно.

Я была ошеломлена, растеряна. Мне никогда и в голову не могла прийти такая вещь! Миша знал меня будничную, каждодневную, видел, как я ссорюсь с Борей, какая я бываю непривлекательная, но услышала я сплошные дифирамбы… Непонятно или понятно…

Назад я ехала очень возбужденная, взволнованная неожиданностью, с жалостью к Мише и с полным недоумением: что же делать?!

XIII. Институт

Раньше были мужские и женские учебные заведения, и программы в них разные. В мужских гимназиях программа была много шире, особенно в математических предметах, плюс латынь и греческий. В Москве была одна женская классическая гимназия Фишер, где программа была та же. Я знала двух девочек, сестер Соболевых, которые учились в ней. Способы воспитания тоже были несколько иные, обижать девочек считалось позором, и таких мальчиков звали «бабий воин»! Папа говорил: «Мальчики должны быть сильны, мужественны, никогда не должны лгать, никогда, ибо одна ложь ведет за собою другую, и самому хуже, не выпутаешься».

Меня всегда удивляло, почему к девочкам не предъявляют таких же требований. На что папа говорил: «Девочки — существа слабые, что с них спрашивать?» Я возмущалась, во мне все кипело от негодования. Почему же я должна быть хуже мальчиков! И я себе представляла те же требования и никогда не хотела мириться, чтобы в чем-нибудь уступить в этом смысле мальчикам!

То, что мальчики одни ходили по улицам, а нам, учащимся в институте, не разрешалось ходить одним, это было не в счет, так как гимназистки могли ходить и одни, если их провожали, то это было дело родителей. Иногда за мной приходил Боря. В передней нас было очень немного. В основном институт был для девочек, живущих вне Москвы. Обычно уроки кончались в четыре часа, и мы стремглав летели с лестницы, где нас ждали свои, быстро одевались и весело шли домой, сзади шли или няни, или горничные — они все были хорошо знакомы и делились впечатлениями о своих питомицах, а дома узнавали нечто, то, о чем и не предполагали.

Но были и такие влюбленные в своих дочерей матери, которые всегда только сами встречали и провожали. Если же встречали братья, они тоже не шли рядом, а сзади несли сумки, иногда только вмешивались в разговор, подавая реплику. Но это делалось единственно из снисхождения к женскому полу, менее сознательному.

Рядом с нашим институтом была Арсеньевская гимназия, и почему-то они называли нас лягушками, очевидно за форму, и считали себя выше нас: программа учебных заведений ведомства императрицы Марии была по математике немного слабее.

На каникулах у нас устраивался бал, играл военный духовой оркестр, и приглашались казенные кавалеры, лучшие ученики из корпусов и юнкерских училищ. Гимназистов имели право приглашать персонально, передавая входной билет. Платья наши были те же, но пелериночки снимались, белые нарукавники убирались тоже, а наши глухие батистовые фартучки заканчивались у шеи тоненькими кружевцами. У пепиньерок вид был более нарядный, так как рукава у них были фонариком, а наши плоские.

После бала всегда появлялись новые знакомые. В форме трудно разобрать, кто лучше — все одинаковые. Бал в институте всегда был огромным событием, и мы долго делились впечатлениями и пережитыми успехами.

Ставились у нас и живые картины: сцены из сказок, из литературных иллюстраций или исторические, эта форма сейчас совсем умерла.

Большинство девочек были иногородние, их по воскресениям навещали родные или знакомые, некоторым даже разрешалось воскресный день проводить у тех близких, которые их брали к себе.

В актовом зале с часу до четырех бывал прием, девочку вызывали, и она встречала там милых ей людей. Почти всегда посетители приносили или какую-нибудь книжку, которую очень хотелось иметь, но ее не было в библиотеке, или краски, бумагу — кто чем увлекался. Конфеты и фрукты приносили всегда. Редко случалось, если человек пришел пустой. Старшие классы распоряжались сладостями по своему усмотрению, у младших отбирали конфеты и выдавали им после каждой еды.

Была в нашем классе Блинова — очень темпераментная, любопытная и весьма неожиданная в своих действиях девочка. Ее уже два года навещал «двоюродный брат» — студент Технического училища. Он бывал каждое воскресенье и всегда приносил коробку шоколада, а Блинова по широте душевной всю коробку отдавала Антонине Федоровне — нашей классной даме, — чтобы она угощала класс. Щедрости такой дивились, особенно Антонина Федоровна: «Вот», — говорит, — «какая добрая!» А впоследствии выяснилось, что «двоюродный брат» был