Продавец снов - Александр Журавлев

Вождь пролетариата, косясь на запевалу, сделал шаг в сторону. И сменив гнев на царскую милость, показывая, что всё человеческое ему не чуждо, хлопнул Кузьмича по плечу.

– Герой! Такие нужны делу революции! – И, сверкнув глазами на поверженного режиссёра, прошипел как раскалённый утюг: – А ты улыбайся, сучий потрох, и молись, а то ни одна прачечная твои штаны в стирку не примет.

Бонч-Бруевич погрузился в глубокое молчание, задумчиво созерцая, кому из двух вождей быть под «солнцем» новой жизни, а также вопрошая свой богатый внутренний мир, на чьей стороне быть ему самому. Он не спешил, помня житейскую мудрость, что всему своё время, и понимал, что весь этот инцидент, в конце концов, утрясётся, уляжется и примет конечные формы краеугольного камня марксизма, как тесто при выпечке яблочного пирога. Надо только иметь терпение.

Матросы стояли, не шелохнувшись, вытянувшись по стойке «смирно». Казалось, они превратились в скульптурные изваяния.

– А вы что застыли? – обратился к ним Ильич. – Кто революцию спасать будет?

У одного из матросов от волнения из рук выпало ружьё. Он попытался его поднять, но руки дрожали и не слушались.

– Дожили, – проворчал Ленин, – такими руками не власть у буржуазии брать, а капусту на зиму солить. Вон! Пошли отсюда вон, халдеи революции.

Канвой в один миг исчез, оставив за собой лишь запах махорки и пота.

– А ты что, птица божья, пасть открыла? На чьей стороне будешь? – обратился Ильич к Ворону. – Отвечай, когда спрашивают, ты за кого – за эсеров, меньшевиков или большевиков?

– Ка-а-а-р! – только что и смог произнести Казимир.

– Что? Дар речи потерял? – вспылил Ленин.

– Владимир Ильич, детство у него было тяжёлое, плюс контузия с Отечественной войны 1812 года, после смертельных схваток с французами на поле брани в Бородине, – вмешался Кузьмич.

– А на Сенатскую площадь на восстание Декабристов тоже летал? – поинтересовался Ленин.

Казимир, с бравадой гусара, кивнул головой.

– Бывалый, значит. Тогда – в ряды партии, без рекомендаций и промедления, ставим на довольствие, как матёрого большевика – осьмушку хлеба и кружку кипятка.

«Боже мой!» – пронеслось в голове у рьяного атеиста Бонч-Бруевича. «Что же это твориться-то, товарищи! Совсем наш Ильич в эмиграции из ума выжил».

Дверь открылась, и в кабинет, чеканя шаг, отбрасывая сапогами длинные полы солдатской шинели, вошёл высокий худощавый человек с бледным лицом.

– С прибытием вас, Владимир Ильич, – сказал он, обводя помещение холодным тяжёлым взглядом уставшего человека.

– Что же это вы, Феликс Эдмундович, штыками меня встречаете? – спросил его Ленин, прищуривая лукавые глаза.

– Смена часовых произведена. Виновные в головотяпстве будут строго наказаны, – ответил Дзержинский, подкашливая в руку. – К вам же, Владимир Ильич, приставлена личная охрана из красногвардейской дружины Путиловского завода.

Ленин, выставив вперёд подбородок и заложив руки за спину ладонью на ладонь, подошёл к Дзержинскому. Внимательно вглядываясь в его лицо, он склонил голову набок. Но искрящиеся жизнью глаза вождя пролетариата так и не смогли заглянуть в душу председателю ВЧК через его непроницаемую маску, будто вырубленную из куска мрамора.

– Помилуйте, батенька, не надо мне никого в надзиратели сватать. Я ими ещё с царской тюрьмы по самое горло сыт. Чем у моих дверей топтаться да стены подпирать, пусть лучше ряды восставших пополнят, а то здесь преданных большевиков по пальцам можно пересчитать. На сто порядочных девяносто мерзавцев. Да и после вашего усердия, зная вашу холодную голову, горячее сердце и чистые руки, опасаюсь, что брать Зимний будет некому.

– Карающий меч революции строг, но справедлив! – сухо отрезал Дзержинский, будто треснула сломанная ветка, и, чуть смягчив тон, добавил: – Хорошо, пусть штурм дворца сам отделит «зёрна от плевел», а потом посмотрим.

– Вот и славненько, – Ленин довольно покачал головой, – но охрану всё же снимите.

– Не положено, – вмешался в разговор Бонч-Бруевич. – Не солидно как-то получается. Вождь пролетариата – и без охраны. Это, позвольте, ни в какие рамки не вмещается. Сейчас в Смольном штаб революции, а не институт благородных девиц.

– Судя по вам, этого не скажешь, – мрачно произнёс Дзержинский. Задержав на минуту своё внимание на весьма странной, притихшей в углу, тройке посетителей, он бросил: – Проходной двор.

Больше не говоря ни слова, Феликс Эдмундович не спеша вышел. В кабинете повисла гнетущая тишина.

Глава 18

Как всегда, поутру, выгуливая вислоухую дворнягу по кличке Цезарь, Кастерин традиционно прошествовал с ней в сквер. По дороге он столкнулся с двумя неизвестными личностями.

После дождя дышалось легко. Настроение было приподнятое, хотелось петь! Только четвероногий друг собрался удобрять клумбу, как, ломая кусты сирени, что-то рухнуло с неба на землю.

– … ать! – донеслось из-за зелёной изгороди.

Кастерин испуганно присел, вглядываясь в безоблачное небо и пытаясь понять, что же это такое могло быть.

Кусты затрещали, и оттуда вылезло небесное явление. Без всякого сомнения, оно было похоже как две капли воды на одного из только что встретившихся ему граждан.

Собака натянула поводок, суетливо перебирая лапами в противоположенную от кустов сторону. Кастерин с недоумением посмотрел вслед удаляющейся компании. Гражданин, упавший с неба, коим был Погодин, тоже обратил своё внимание на спины уходящих: Стародубцева, и, как это ни странно, самого себя.

Собака заскулила и стала тащить хозяина от этого странного места. Кастерин попытался подтянуть поводок, на что Цезарь оскалился и, зарычав, стал тащить ещё сильнее.

– Вы это откуда будете? – наконец промолвил Кастерин, приходя в себя от потрясения.

– Оттуда… – ответил Погодин, невозмутимо посмотрев на небо, а затем на любознательного гражданина.

На лице Кастерина отразилась тревога.

– У нас с неба не падают, – сказал он и, сверля глазами странного незнакомца, с вызовом добавил: – Документики попрошу предъявить.

Однако вместо выполненной просьбы перед его носом возникла фига. Собака резко дёрнула поводок.

– Сидеть, – рявкнул хозяин и хлестнул упрямого пса.

Цезарь взвизгнул и, сорвавшись с поводка, как ошпаренный, рванул по кустам.

– Стоять! – завопил Костерин. – Убью, подлый трус. Назад, ко мне! – и вприпрыжку ломанулся за убегающей собакой.

Семён огляделся: в сквере любопытствующих граждан больше не наблюдалось. Он отряхнул испачканные землёю брюки и поспешил к заветной клумбе, где минуту назад они расстались с рыжеволосой особой. К счастью, незнакомка была ещё там. Разложив на лавочке газету, она безмятежно заворачивала подаренные ей тюльпаны.

– Сударыня, – обратился к ней Погодин, – хочу вас предостеречь на будущее: если нужно что-то упаковать, расфасовать, обернуть или завернуть, а также подтереть и вытереть, тогда используйте для этих целей исключительно советские газеты и ни в коем случае что-либо другое, тем более зарубежное. Иначе вы рискуете быть обвинённой в игнорировании советского издателя и в пособничестве иностранной культуре. Что же касается цветов, то, помилосердствуйте, их нужно нести без всякой обёртки. Кто же прячет от глаз красоту? Пусть лучше вам завидуют, чем вы дадите повод к какому бы то ни было подозрению и всякого рода злословиям или толкованиям, вроде того, что вы работаете на овощебазе и таскаете мешками домой зелёный лук.

– А зачем он мне? – улыбаясь, спросила незнакомка.

– Вот и я думаю, зачем он вам сдался, этот лук, – согласился Погодин.

– При знакомстве вы всегда так шутите? – спросила она.

– Нет! Только когда волнуюсь или не знаю, что сказать, тогда и несу всякую несусветную чушь. Я, знаете ли, после того как мы расстались, очень желал вновь вас увидеть и написать ваш портрет.

– Признаться, я тоже думала о вас, – сказала незнакомка, пряча за букетом смущённую улыбку. – Так кто же вы есть на самом деле: садовник или обманщик? Рассказывайте, рассказывайте или же будете лишены чая с малиной, который я вам хотела предложить.

– Давайте это безобразие обсудим лучше за чаем, а то я не знаю, с чего начать.

– Тогда прошу ко мне в гости. Живу я здесь недалеко, загадочный…

– Семён, – представился Погодин.

– Елена, – представилась незнакомка.

Лишь только они тронулись к дому, как к ним наперерез из кустов сирени выбежала собака. Очумевший после экзекуции Цезарь, не разбирая дороги, с ходу влетел в смотревшего во все глаза на Елену Погодина. Художника отбросило на газон. Пёс шарахнулся в сторону и брызнул по тропинке, уходящей вдоль сквера. За ним попятам, рассекая поводком, как пропеллером, воздух с криком: «Вернись, я всё прощу, свинья неблагодарная!», – продолжал преследование Кастерин.

– Интересно, с каких это пор городской сквер стал пастбищем для кабанов? – вставая на ноги и потирая ушибленное колено, возмутился Семён. – Совсем нюх потеряли, разгуливают, где хотят и как хотят. Пройти уже нельзя, роятся, как мухи, нашли себе вотчину, леса им мало. Чёрт бы их всех побрал! Вы-то не пострадали от копыт этих зверюг?