Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время - Коллектив авторов

Если отбросить всю эмоциональность и субъективность позиции хронистов, безусловно, вовлеченных во франко-бургундский конфликт не только на страницах своих сочинений, но также на полях сражений (как в случае с Оливье де Ла Маршем), все же можно в определенной мере утверждать, что после битвы при Нанси во всех регионах Бургундского государства сохранялось чувство верности Бургундскому дому. Даже в герцогстве Бургундия, которое стало легкой добычей Людовика XI, никто не оспаривал тот факт, что Мария Бургундская является естественным сеньором после гибели своего отца, и французский король лишь на определенное время вводит свои войска на территорию герцогства, дабы защитить его население от возможной агрессии извне75. В случае с Бургундией принято говорить о сохранявшемся среди населения герцогства чувства принадлежности к Французскому королевству76, хотя какие-либо очевидные доказательства этого вряд ли можно найти, за исключением того, что французским войскам удалось быстро установить контроль над герцогством. Скорее, можно констатировать, что крупная аристократия, пошедшая на признание суверенитета короля, просто взвесила шансы сторон77. Соотношение сил было явно не в пользу Марии Бургундской, чего не могли не понимать крупные бургундские аристократы, обладавшие значительными земельными владениями на территории герцогства78. Тем не менее основная часть среднего и мелкого дворянства и горожан были настроены пробургундски. Впрочем, сопротивление в Бургундии было менее ожесточенным, нежели в северных владениях Бургундского дома. Городские власти Дижона, Бона и других крупных городов Бургундии, вскоре осознавшие, что король не собирается выполнять своих обещаний, стали готовить восстания, прокатившиеся по герцогству и графству в 1477-79 гг. (в частности, восставший Бон выдерживал осаду королевской армии в течение 5 недель79). Однако разрозненность и предательства многих представителей крупной аристократии, а также неспособность правительства Марии Бургундской в то время воевать с королем, обусловили провал всех попыток вернуть герцогство под власть наследницы Карла Смелого. Тем не менее, несмотря на неизбежность вхождения в королевский домен, герцогству удалось выторговать у Людовика XI значительные привилегии, в том числе учреждение парламента в Дижоне.

Впрочем, приближенные Марии Бургундской попытались оспорить действия французского короля, который, основываясь на апанажном праве, выдвинул свои претензии на французские фьефы80 герцогов и ввел в некоторые из них свои войска. К тому же, пытаясь подкрепить свои притязания как можно более серьезными аргументами, в мае 1478 г. (т. е. только через полтора года после гибели герцога) он обвинил Карла Смелого в невыполнении своих вассальных обязательств по отношению к королю и в совершении преступления против королевского величия81, что говорит об относительной слабости королевской власти на завоеванных территориях. Бургундская сторона еще в январе 1477 г. включилась в полемику с Людовиком XI. Уже 23 января 1477 г. Мария Бургундская направила письмо в совет Дижона, в котором обосновывала свои права на земли, принадлежавшие Бургундскому дому82. Она отмечает, что герцогство Бургундия никогда не входило в состав владений короны, следовательно, к нему не может применяться апанажное право. Не только герцогство Бургундия, но и другие территории принадлежат ей на законных основаниях. Например, графства Макон и Осер, приобретенные Филиппом Добрым по условиям Аррасского мира 1435 г. Особый интерес вызывают доводы юриста Жана д’Оффэ в пользу Марии Бургундской83. Можно выделить три основных пункта в его трактате, написанном уже в конце 1478 г., что снова говорит о том, что вопрос о правах на бургундское наследство оставался все еще актуальным. Во-первых, обвинения в неисполнении вассального долга касаются только покойного герцога, а значит, не могут применяться по отношению к его наследнице. Во-вторых, д’Оффэ отрицает, что герцогство Бургундия – апанаж, для него это фьеф, не входивший в состав королевского домена. В-третьих, этот фьеф может передаваться по женской линии (если это позволяли местные кутюмы), тогда как апанаж должен возвращаться короне в случае отсутствия наследника мужского пола. В связи с этим для него важно разобраться, на каких условиях герцогство было передано Филиппу Храброму в 1463 г. Юрист приводит два аргумента в пользу своих предположений: король Иоанн II Добрый получил герцогство не в результате возвращения к короне после пресечения прежней герцогской династии, а в результате наследования, причем по линии своей матери; затем король даровал Бургундию своему сыну и его законным наследникам за беспрецедентную храбрость, проявленную им в битве при Пуатье, а исключение права женщин на наследование не применимо к этому дару, так как такое положение было принято уже много позже 1463 г. Эти доводы должны были, по мысли бургундской стороны, подтвердить законность наследования Марией герцогства Бургундского. К тому же, герцог объявил свой суверенитет над ним, а значит, мог передать все свои владения дочери.

Действительно, герцогство Бургундия не было апанажем, оно было даровано Филиппу Храброму и всем его наследникам (пол наследников не был никак оговорен в акте дарения) и могло наследоваться женщиной, ибо никаких точных оговорок на сей счет не существовало84. Из всего комплекса французских фьефов герцогов Бургундских только графство Булонь, а также кастеллянства Руа, Перонн и Мондидье не предполагали передачу по женской линии85. Безусловно, предпочтительнее было иметь наследника-сына, чтобы чувствовать уверенность в судьбе своих владений. Современники хорошо это осознавали. Чего стоит, например, реакция Филиппа Доброго на рождение у Карла дочери: он даже не присутствовал на ее крещении, что Шатлен объяснил как раз полом ребенка86. По иронии судьбы опасения герцога оказались не напрасными.

Ситуация в северных регионах была другой. Некоторые исследователи утверждают, что здесь еще во времена Филиппа Доброго оформилось чувство некоего единства87. В этой части Бургундского государства удалось организовать сопротивление, хотя поначалу оно оказывалось не столь эффективным из-за конфликтов с городами Фландрии, в частности. Однако действия французской армии, разорявшей территории Эно, Артуа и др. провинций, судьба взятого после продолжительной осады Арраса88, жителей которого вынудили покинуть свои дома, а сам город переименовали, способствовали сплочению вокруг Бургундского дома всех, кто не желал подчиниться французскому королю. К тому же перспектива брака с Максимилианом и его последующее заключение вселяло надежды на успешное противостояние Франции. Впрочем, надо отметить, что Максимилиан тоже не стал для бургундских подданных естественным сеньором, таковым для них являлся после смерти Марии Бургундской их сын – Филипп Красивый89. Поэтому жители Гента и Брюгге часто поднимали восстания против Максимилиана и пытались установить опеку над малолетним герцогом90.

Приведенный материал свидетельствует, что одной из главных задач, которые ставили перед собой герцоги Бургундские, присоединяя ту или иную сеньорию к своим владениям, было обоснование их прав на нее. Причем делалось это и путем заключения договоров о наследовании с предыдущими правителями, и посредством переговоров с сословиями, и с помощью поиска исторических аргументов, которые доказывали родство герцогов Бургундских с правящей династией. Позиционирование себя герцогами как естественных сеньоров каждой из своих земель, защита ими интересов или «общего блага» всех подданных должно было стать, по мысли самих правителей и представителей их ближайшего окружения, важным моментом в формировании «бургундского самосознания». В официальной пропаганде главный акцент делался на факте объединения всех территорий Бургундским домом на основе легитимного наследования, а герцог Бургундский, объявлявшийся естественным сеньором всех земель, противопоставлялся другим возможным правителям-тиранам. Государство провозглашалось «общим делом», каждый подданный должен был соучаствовать в его защите от возможных врагов. Способствовать формированию чувства принадлежности к единой общности герцогам помогало наличие врага – Французского королевства, представляемого естественным врагом. Теоретические построения герцогов и и их советников, безусловно, опережали реальность: в обществе не было единства не только по вопросу о статусе герцога в его владениях, но и по поводу соотношения французов и бургундцев. Не все представители бургундской элиты, в том числе интеллектуальной, были готовы принять окончательный разрыв с Французским королевством. Об этом говорит и переход на французскую сторону многих видных бургундских дворян. С другой стороны, идея верности бургундской династии Валуа оказалась не столь эфемерной, как это иногда утверждается. Даже в самой Бургундии, которая сравнительно легко покорилась королю, городское сословие и мелкое дворянство встали на сторону Марии Бургундской. Однако отсутствие достаточной военной силы не позволило поддержать восстания в герцогстве. Сообщения хронистов, которые ярко описали события борьбы с французской агрессией на страницах своих сочинений, демонстрируют еще один примечательный факт. Несмотря на попытки герцогов опереться на представителей крупной аристократии при проведении политики централизации своего государства, отнюдь не они выступили носителями «бургундского самосознания». Ими стали представители среднего и мелкого дворянства, а также горожане, причем и в северной и в южной частях Бургундского государства. В то время как «Одряхлевшее дворянство», как назвал его Жан Молине, было готово пойти на сотрудничество с королем или находилось в раздумьях, какие выгоды даст ему занятие той или иной стороны в конфликте. Однако это самосознание было отнюдь не национальным в современном понимании – подданные Бургундского государства объединялись на почве верности правящей династии, общности политических интересов, что было характерно для многих политических образований той эпохи, в частности, для так называемых «etats princiers». На территории Французского королевства не только герцоги Бургундские, но и другие крупные сеньоры пытались создать свое государство, проводя похожие реформы91. Основные усилия правителей большинства подобных государств были направлены на то, чтобы привить своим подданным «династическую и государственную идентичность» (если использовать термин, который О. Маттеони заимствует у П. Коццо, исследовавшего политику герцогов Савойских92). Конечное поражение герцогов Бургундских определилось не только тем, что «бургундское самосознание» появилось достаточно поздно. Оно и не могло ярко проявиться до того, как сами герцоги не встали окончательно на путь автономного от Французского королевства политического развития93. А это, в свою очередь, также произошло слишком поздно. Несмотря на расширение своих владений, проведение политики усовершенствования и определенной унификации органов управления (в частности, сфер отправления правосудия), подавление местного сепаратизма крупной аристократии и богатых городов, направленных на утверждение своего статуса, как верховных правителей, герцоги Бургундские во многом оставались французскими принцами, признававшими сюзеренитет короля Франции, и не могли окончательно изжить патримониальное начало своей власти, что, без сомнения, ослабляло созданное ими политическое образование94. Лишь в 1473 г. с созданием парламента в Мехелене (Малине) Карл Смелый провозгласил свой суверенитет. Не пройдет и четырех лет, как сам Карл погибнет в битве при Нанси, его государство окажется разобщенным, а парламент будет распущен по «Великой привилегии», дарованной Марией Бургундской своим подданным95.