Украинский Брестский мир - Ирина Михутина

Таким образом, наряду с харьковским ЦИК Советов Ураины возник еще один центр украинской оппозиции, интересный петроградскому руководству тем, что, казалось, мог обеспечить смену курса в нужном большевикам направлении внутри руководящего ядра Украинской центральной рады. Кстати, харьковское советское правительство настороженно и неприязненно отнеслось к этому варианту {56}. Но в организации Партии левых социалистов-революционеров нашлись энтузиасты сотрудничества с украинскими левыми эсерами. В Киев, в частности, выехал и надолго там остался харьковский активист партии В. М. Качинский. «На мою долю выпало долгое время быть сватом между левыми эсерами и украинскими эсерами», – говорил он в марте 1918 года на харьковском губернском съезде Партии левых социалистов-революционеров {57}.

Стоит заметить, что после провала на декабрьской сессии Центральной рады первого проекта земельной реформы российские левые эсеры стали деятельно помогать украинским коллегам в подготовке закона, способного удовлетворить чаяния украинских крестьян. Именно этим занимался в Киеве Качинский, в свое время – докладчик по земельному вопросу на Чрезвычайном крестьянском съезде. В качестве вспомогательных материалов он запрашивал у наркома земледелия, своего товарища по партии А. Л. Колегаева, очередные разработки по аграрному законодательству: о земельных комитетах, о лесах и так далее {58}. В конце концов у левой группы украинских эсеров сосредоточились основные материалы нового проекта закона о земле {59}, принятого Украинской центральной радой в январе 1918-го.

Большевистское руководство, получив себе в союзники кроме харьковского советского правительства еще и группу левых украинских эсеров, казалось, могло рассчитывать на скорую смену вектора украинской политики. Наверное, поэтому при всей остроте конфликта с правительством Рады оно в преддверии очередного этапа мирной конференции не отменило для своей делегации установки на согласованность с киевской делегацией действий в Бресте.

Между тем в Киев 18(31) декабря в ответ на украинскую ноту всем воюющим и нейтральным государствам по вопросу о мире от 11(24) декабря пришла телеграмма от делегаций центральных держав с уведомлением о том, что мирная конференция возобновит работу на прежнем месте 22 декабря (4 января). Украинские делегаты заторопились в путь пока без генеральных секретарей, но, помимо ранее названных, еще и с левым украинским эсером, политическим и военным активистом прапорщиком М. Н. Полозовым. «Никаких инструкций не дало ни правительство, ни Центральная рада, – вспоминал потом Севрюк. – Их позже должен был привезти В. Голубович. Правда мы имели продолжительную беседу с главой Центральной рады профессором Грушевским, говорили о Черном море, об экономических интересах Украины и об украинских землях, о Холмщине, Подлесье, Буковине, Закарпатской Украине, ну и, разумеется, о Восточной Галиции. Интересы этих украинских земель мы должны были твердо защищать» {60}.

Они прибыли в Брест 19 декабря (1 января), не застали руководителей делегаций и сначала лишь в неофициальных разговорах удовлетворяли интерес к Украине сотрудников союзных делегаций. При них 20 декабря (2 января) на имя Гофмана поступила телеграмма Иоффе с заявлением о несогласии с германскими условиями и с предложением перенести переговоры в Стокгольм {61}. Представители центральных держав ответили отказом, хотя и опасались, что рискуют сорвать конференцию. «Настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное, – записал в дневнике 22 декабря (4 января) прибывший в Брест О. Чернин. – …Если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской делегацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день» {62}.

В результате поздним вечером 22 декабря (4 января) украинские делегаты сообщали по прямому проводу генеральным секретарям Поршу, Ткаченко и Шульгину: «Сегодня утром мы получили приглашение на частное заседание. Кроме нас – немцы Розенберг (вторая фамилия – неразборчиво. – И. М.)». Посланник Розенберг прежде всего поинтересовался мнением собеседников относительно упомянутой телеграммы об изменении места переговоров – почему не от имени Совета народных комиссаров германскому правительству, а от Иоффе Гофману? – и попросил немедленно сообщить в Киев об отклонении советского предложения. Затем посланник, расспросив о территории Украинской республики и ее положении на Черном море и выслушав пожелание украинцев занять на конференции самостоятельное место, от себя лично обнадежил их в этом. В два часа дня они получили приглашение встретиться с Кюльманом и Черниным на условии полной секретности {63}.

Шульгин спросил, не поднимали ли украинские делегаты вопроса об официальном признании Украинской республики, и веско добавил, что глава французской миссии генерал Табуи письменно уведомил его о своем назначении представителем Франции при правительстве Украинской республики. Делегаты оправдались тем, что не имели полномочий на постановку данного вопроса, но, по их словам, «все представители Германии, Австрии и других… твердо стоят на позиции признания». Делегаты просили Киев срочно прислать специалистов – экономистов, финансистов и военных: «Уже сегодня представители Германии затрагивали вопрос о наших экономических взаимоотношениях и торговых договорах, о том же начинают разговор и болгары» {64}. В связи с этим брестские украинцы интересовались: «Будет ли Туган-Барановский? Здесь все считают его большим ученым и громадным авторитетом, но кадетом».

Известный экономист петербургский профессор М. И. Туган-Барановский – родом из Харьковщины, во времена украинской автономии согласился стать генеральным секретарем финансов, торговли и промышленности и вступил в однотипную с кадетской Украинскую партию социалистов-федералистов, но вскоре разочаровался в украинском проекте и вернулся в Петроград. Зинаида Гиппиус записала его объяснения по этому поводу: «Да они уже стали такое делать там, что я и не согласен. В Государственный банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали…» {65}. В начале января 1918 года в некоторых газетах на Украине сообщалось о том, что в связи с обсуждением торгово-экономического договора с Германией в Киев вызван профессор Туган-Барановский {66}. Но профессор не вернулся, а генеральные секретари на вопрос делегатов ответили уклончиво, добавив при этом, что «в Брест консультантом уже поехал экономист Остапенко и с ним два секретаря, тоже экономисты» {67}.

В вечернем заседании с украинцами (с 5 час. 40 мин. до 7 час. 10 мин.) – с ведением протокола, но «дружественном и приватном» – участвовали Кюльман, Розенберг, экономический советник германской делегации Э. Шюлер и Чернин. Для начала Кюльман спросил, каким конституционным актом международно-правового значения образована Украинская республика, которая, как он заметил, по своему фактическому положению является независимым свободным государством, и после этого заверил, что происходящий разговор ляжет в основу будущих официальных переговоров.

Севрюк изложил собравшимся концепцию мира, заложенную в украинской ноте от 11(24) декабря, начав с идеи договорной федерации и объяснив стремление к самостоятельному участию в переговорах интересами скорейшего завершения войны. Кюльман вновь поинтересовался, в чьем ведении находится черноморское побережье и почему весь Черноморский флот еще не поднял украинского флага, кто контролирует украинские железные дороги, а также может ли Украина возобновить торговые и экономические отношения и прежние обязательства, «попранные войной». Украинцы ответили, что, по их мнению, происшедшие перемены требуют коренного пересмотра договоров и обязательств, и дали пояснения по остальным затронутым вопросам {68}.

Отчитываясь перед генеральными секретарями, они обратили особое внимание на слова Чернина о том, что центральные державы готовы признать суверенность Украинского государства, невмешательство в его внутренние дела и что он, Чернин, ожидает такого же признания со стороны Украины за другими, «в том числе и за Австрией, особенно на ее восточной границе» {69}. «Вопрос был поставлен слишком определенно, – прокомментировали слова австрийского министра украинские делегаты, – и от нас требовался ясный ответ о том, что мы абсолютно не будем вмешиваться в дела устроения Галиции». Украинцы, по их словам, ответили уклончиво: согласно принципу невмешательства, они действительно «считают непозволительным вмешиваться во внутренние дела Австрии», но вместе с тем, «стоя твердо на принципе самоопределения народов, думают, что такие вопросы будут решены самим народом, когда сам народ будет в состоянии выразить свою волю путем всенародного голосования» {70}.