Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе - Лев Данилкин

И чем ненадежнее сам Шаров-рассказчик, тоже сусанин, тем шире диапазон его возможностей; чем нелепее описываемые события – тем крепче вера рассказчика (и читателя), что в них есть смысл: ну да, верую – ибо нелепо.

Было бы нелепостью предположить, что шаровский роман спровоцирует массовый всплеск интереса к фигуре Ленина и, например, переоценку революции в общественном сознании, но не можем же мы не верить, например, результатам деятельности Оргкомитета ММКВЯ. И хотя современная аватара Платонова Владимир Шаров – скорее писатель для писателей, а степень удаленности его романа от того, что называется «беллетристика», можно охарактеризовать как стремящуюся к бесконечности, черным по белому у них там написано: «"Будьте как дети" – книга года». Абсурд, но придется поверить.

Александр Архангельский

«Цена отсечения»

«АСТ», «Астрель», Москва

Здесь и сейчас. 38-летняя Жанна, скучающая по отправленному в Швейцарию на учебу сыну, случайно вскрывает гаишное письмо с уведомлением о штрафе, где обнаруживает фотографию автомобиля, в котором находится ее муж – бизнесмен Мелькисаров – явно с любовницей. Приревновав, она нанимает частного детектива; все ее самые нехорошие подозрения подтверждаются, и пора бы делить имущество – однако что-то с этим адюльтером не так, но за два с половиной месяца слежки Жанна так и не разберет, что именно; темнит муж. Чехов бы сделал из этого анекдот на пятьсот слов, «Пересолил»; Архангельский городит большой, за 400 страниц, роман. И, увидим мы, не потому что не умеет отсекать лишнее, а потому что дело не в анекдоте, не в сюжете, а в ситуации: разрушение семьи; а это коллизия медленная. В общем-то, пересказывать его надо так: реалистический роман об «отношениях», и всё.

«Нет, ребята, типичная ничья», – комментирует один персонаж попавшуюся ему на глаза чью-то шахматную доску с фигурами; и эти слова относятся не только к игре.

Архангельскому, взявшемуся сочинять роман о «нулевых», нужно было нарисовать общество, в котором – «ничья»: политики нет, конфликт либералов и консерваторов загашен, ничего не происходит, вертикальные движения заблокированы; «устаканилось».

Другой патентованный охотник за цайтгайстом, Быков, уперся в эту «ничью» рогом и принялся писать гротескно «остросоциальные» романы в духе «немедленно подайте мне настоящей жизни или будут выломаны ворота!». Архангельский подошел к ситуации с другого бока: в таком обществе, уловил он, важнее становятся движения в горизонтальной плоскости; рокировки; семейные отношения, измены и прощения; психология; частная жизнь. Пробиться-чтобы-вырваться, заработать-миллиард, нагнуть-всех – все это темы 90-х; а вот удержаться на плаву, распоряжаться достигнутым, жить-в-семье/жить-в-России – вот это темы «нулевых». И раз у героев 90-х это не очень хорошо получается, возникает конфликт. Ergo – семейный роман возвращается; и если посмотреть на «нулевые» в этом ракурсе, то пустыми и «никакими» они уж точно не покажутся.

И если кому-то «нулевые» кажутся от этого пустыми, «никакими», так это оттого, что не там ищут.

В романе не то что нет «политики» – она, несомненно, присутствует здесь в виде искаженного отражения, тени – «анаморфически», как череп в «Послах» Гольбейна. Политика в романе есть – но в другой плоскости.

Семейный роман может быть пострашнее «Молчания ягнят»; не верите в «Цену отсечения», так «Каренину» почитайте.

В случае Архангельского, более того, ярлык «семейный роман» вовсе не означает, что его текст посвящен исключительно sex & relations. Ну да, в общих чертах – хотел вытолкнуть сына – потерял жену. Но на самом деле этот роман, как ящик из притчи, наполнен несколько раз – камнями, песком, водой. Экономическими и культурными коллизиями. Рублевкой, сельской Россией, Швейцарией, Нижним, Сибирью. Попами, олигархами, рублевскими женами, переделкинскими писателями, шоферами, убоповцами, научными работниками и молдавскими гастарбайтерами.

Разумеется, эти «отношения» являются сложной проекцией «больших», внешних, политических раскладов: богатая умная любящая мужа дама вдруг уходит к провинциальному актеру; вот тебе, собственно, и социальные лифты, в гротескном искажении. «Стабильность» сказывается на «отношениях», отношения подтухают и хочется чего-то поострее. А уж дальше – жизнь корректирует.

Здесь вроде как есть центральный персонаж – предприниматель Мелькисаров, «лорд Байрон для среднего класса», «олигарх-лайт», upper-middle-class, человек с возможностями, биография лихая, семья, окружение («все на скорости, как в тумане; вышел из машины, нырнул в сияющий интерьер, по пути скользнул взглядом: это кто такой? А, современник, не задерживайся, братец, проходи»), и, теоретически, «Цену отсечения» можно принять за роман о герое нашего времени.

На самом деле нет; время – не байроническое, дно – уже нащупали, об потолок – уже тюкнулись, крайние оттенки событийного спектра встречаются реже, чем центральные; Герой – был да сплыл (буквально, если уж на то пошло: см. эпиграф из Пушкина «Все утопить» и финал романа; сюда же – «море» как метафора жизни: непрогнозируемой, зато никогда не дающей скучать).

Главное достоинство романа – предельно плотный слой персонажей второго плана: мелькисаровские партнеры, конкуренты, соседи; коллекционер-аптекарь, изобретатель-благотворитель, причудливо деформированные эпохой типы – эксцентрики, чудаки, оригиналы; галерея целая, – и у всех характеры, речь, психология, у каждого биография своя, комплекс воззрений; каждый – носитель определенной идеологии. Архангельский – чья осведомленность в самых разных сферах, от экономических махинаций до экспрессионистской музыки, вызывает искреннее уважение – не жалеет времени не только на подробное, с целыми архивами историй, портретирование каждого, но на целые сцены с ними. У Архангельского ценный вкус не только к эксцентричным персонажам, но и к типам; и свойственное историку эпохи желание схватить их – как раз потому, что типы сейчас важнее, чем уникумы; время уникумов уходит, их отсекают.

Чей-то еще роман мог бы и обойтись без этого занимательного человековедения – но не «Цена отсечения». Вообще-то, это роман про них, ушедших на второй план и налаживающих запущенные в бурные 90-е «горизонтальные» отношения. Собственно, это тоже неслучайно – время Главных Героев проходит, личности нивелируются, становятся второстепенными, годными лишь на эпизодические роли в каком-то романе. Это, собственно, тоже – отсечение; эпоха как бы отсекает кого-то, не дает за них больше какого-то максимума; социальный сепаратор своего рода.

Кто в «Цене отсечения» на самом деле главный – так это автор: умный, спокойный, очень хороший рассказчик, уравновешенный, широко информированный; с выдающимся языковым слухом (любитель словечек эпохи, часто выделяет их курсивом. «Ездить на англикосе» – и «на гитлере» – то есть на английском и немецком автомобиле соответственно) и чутьем (писатель из тех, кто умеет пользоваться точкой с запятой; это все равно что уметь подтормаживать коробкой передач – те, кто тормозят только ножным, многое теряют).

Автор умный не только «вообще», как публицист, – но и очень умно ведущий игру романиста, знающего цену традиции, «психологическому реализму»: равноудаленный от всех читательских ожиданий, но и равноприближенный. Не ностальгирующий по советскому; не пугающий апокалиптическими предчувствиями, не демонстрирующий «интеллигентский либерализм» и не дразнящий мажорными прогнозами о будущем величии; автор одержим соблюдением объективности – он очень настойчиво дает понять, что вся его деятельность сводится к тому, чтобы просто-описывать-то-что-есть. По выражению все того же персонажа, писателя Боржанинова, который зафиксировал ничью: «Не возвращайте прошлого! И будущего тоже не надо. Лишнее. Пусть буду я как есть».

В случае «Цены отсечения» вообще важно – кто автор. Дельный литературовед и компетентный историк, автор биографии Александра I, учебника литературы для 10 класса и нон-фикшна «1962» – но не Тынянов и не Жолковский, ни разу; экс-замглавного «Известий», телеведущий, колумнист, блогер – чья публицистика, в общем, никогда не претендовала на сногсшибательность и в стилистическом плане мало отличалась от чьей-либо еще; шлягеров в активе не имеющий, не Максим Соколов и не Дугин; ну да, еще один пробившийся на канал «Культура» интеллектуал с металлокерамической улыбкой, голодными глазами и хорошими шансами к 60 годам стать министром культуры, не бог весть что на здешнем безрыбье.

И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, какого рода у него будет роман. Обычно беда окололитературных людей, подавшихся в романисты, состоит в том, что они знают, как надо, и принимаются конструировать тексты: здесь подпустить сравнение, здесь пошутить, здесь разбавить подслушанным в ресторане диалогом, здесь сюжетный финт; отдельные фразы получаются хуже или лучше, но запах дизайнерского ателье выветрить невозможно.