Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе - Лев Данилкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нестеров не скрывает, что сначала сочинял сценарий, – да и не смог бы скрыть: он явно злоупотребляет диалогами. Трудно судить о его будущем в качестве романиста, но сценарист он перспективный: здесь есть пара хорошо выстроенных сцен, некоторые главы заканчиваются эффектными пуантами – да и в диалогах много хитовых реплик; не заскучаешь.
«Юбка», однако, замечательна вовсе не тем, чем, по-видимому, гордится сам Нестеров. Остроумная альтернативная история, детальная реконструкция духа эпохи, беллетризованная апология Рифеншталь, гарантированно магнетизирующая тема Третьего рейха с его неописуемой сексуальностью – все это, даже в сумме, не дает ничего экстраординарного: так, материал для небольшого рассказа. Что тут в самом деле получилось, так это «остранение» – удалось передать изумление тех, кто впервые столкнулся с этой «звуковой стеной» – рок-н-роллом, невиданным, небывалым, революционным явлением: «Все, что ты видела и слышала у нас до этого, умножь на сто. Ну и плюс – теперь нематериальное стало материальным. То, что витало в воздухе, обрело форму».
Анна Козлова
«Люди с чистой совестью»
«ААмфора», Санкт-Петербург
Даша и Валера – муж и жена, однако живут они втроем, вместе с типом по фамилии Рыбенко; как-то так им веселее. Все трое связаны с политикой – но не с протестными движениями, как можно было бы ожидать, учитывая их возраст, а с лояльными «молодежными крыльями» каких-то бутафорских партий. Обеспечивать прожиточный минимум легко; единственное, что требуется от этих героев нашего времени, – уметь связно говорить на любую тему, не воспринимая собственные слова как обязательство к действию. Обессиленные ничегонеделанием, в порядке компенсации они ведут уэльбековскую такую жизнь: пьянствуют, прелюбодействуют и наблюдают за окружающими, как антропологи-любители. Да, им не очень повезло со страной, со временем, с соотечественниками, но сами-то они ничего слишком плохого не делают: «люди с чистой совестью», как и было сказано.
«Алексей Степанович Рукав был тихим ироничным вором, боявшимся людей и не понимавшим, как с ними взаимодействовать. Он походил на скрепку-помощника из устаревшего варианта программы Microsoft Word». От Анны Козловой – чей потенциал в качестве сатирика очень значителен – по-прежнему можно ждать что-нибудь вроде «Двенадцати стульев» про путинско-медведевскую Россию. Козлова, заметьте, больше чем карикатуристка: она имитирует реализм, но при этом умеет добиваться эффекта остранения, показывать реальность абсурдной, одномерной, ненастоящей, колышущейся от взаимодействия экзистенциальных дыр. Козлова умная писательница, и ее совесть в каком-то смысле чиста. Ее «новый роман» (никакой не роман на самом деле; хорошо, если повесть) можно представить самыми разными способами. Например как семейный роман, современную проекцию «Анны Карениной». Например как салонную пародию на «боевые» романы о молодежных движениях, своего рода анти-«Санькю». Супружеская кровать этой троицы «лишних людей» – не что иное, как апдейт-версия Емелиной печки и обломовского дивана, все тот же известный аксессуар русского человека. Козловская Москва – это Рим времен упадка: здесь царствуют пресыщенность, разочарование в вере, сладострастие, сплин. Интерпретатор с более подвешенным языком не остановился бы и на этом.
Козловская повесть, да, выигрывает, если у кого-нибудь будет охота воспринимать ее внутри какого-либо контекста, но если читать ее, что называется, с мороза – она пустая. При этом Анна Козлова ни разу не дает повода усомниться в том, что она хорошая писательница, – но и подтвердить свой, выражаясь языком спортивных комментаторов, личный рекорд, свежесть и наглость «Открытия удочки» ей также не удается.
Мелкотемье, отсутствие конфликта и героя может показаться надуманной проблемой, но не в козловском случае. Здесь это проблема с большой П, и будет жаль, если писательница деградирует до сценаристки ситкомов; а пока что вектор именно такой.
Роман Сенчин
«Вперед и вверх на севших батарейках»
«Вагриус», Москва
На нескольких сотнях страниц описана пара недель из жизни малоизвестного тридцатилетнего писателя между важными для него датами – форумом молодых литераторов в Липках и Днями русской культуры в Берлине. Героя зовут так же, как автора, и не приходится сомневаться, это тот случай, когда автор и рассказчик совпадают полностью, на все сто процентов – лезвие не протиснется. Литинститутское общежитие, страдания непутевого интеллигента, алкогольные отравления, несчастливые семьи, соперничество с ничтожествами; ничего такого не происходит, никакого особенного остроумия автор не демонстрирует, так, бормочет себе под нос какие-то банальности: «Да, надо писать, а не размениваться на общечеловеческие удовольствия. Писать, двигаясь, постепенно двигаясь вперед и вверх». Не то что ничего интересного – еще и стошнит, пожалуй. Однако роман не только не вызывает тошноту, но и доставляет химически чистое, почти физиологическое удовольствие от текста. Удовольствие от текстов Сенчина, где фигурируют писатели – и особенно по имени Роман Сенчин, состоит в том, что автор, которого невозможно поймать за руку (поскольку все данные совпадают), автор, про которого известно, что это самый правдивый писатель в современной русской литературе (и самое страшное для него – это ложь), на самом деле – врет. Дело в том, что тот мелкий, пошлый, гнусный, ничтожный «Роман Сенчин», который выведен в «Батарейках», никогда бы не написал этот роман. Духовная нищета Сенчина – такой же обман, как экономическая несостоятельность его персонажа: каждое утро тот отправляется собирать по этажам общежития пивные бутылки и ворчит по поводу того, что Лужков собирается прикрыть уличные пункты приема стеклотары, – однако в финале оказывается, что у него в заначке лежат сотни, если не тысячи долларов и евро. Герой вовсе не нищий – равно как и автор вовсе не прореха на человечестве. Он занимается побирушничеством и культивирует в себе раба только потому, что выдавливать из себя раба и воротить нос от того, чем занимается полстраны, – не такая уж эффективная стратегия для писателя, который собирается рассказывать о том, как все устроено на самом деле: о буднях, провинции, привычке, серости. Настоящий автор, настоящий герой и искренность как прием – такая комбинация в этом случае не работает. Чтобы пробить экран между словами и реальностью, нужно предпринять нечто необычное. Чрезвычайно умный Роман Сенчин решил не выдавливать из себя раба, а наоборот – культивировать его в себе. Сенчин не изобрел, конечно, но с блеском реализовал удивительный прием – или даже целый жанр: фальшивый автопортрет, автокарикатура. Он разоблачает себя в каждой сцене, в каждом абзаце, настойчиво демонстрируя, что он не тот писатель, какие обычно фигурируют в официальных или «альтернативных» иерархиях. Он – хуже, чем они: Толстой, Чехов, Лимонов, Генри Миллер; хуже даже, чем мы, – мельче, отвратительнее; его писательство – это подленькая работенка, состоящая из попыток вдохновиться чужими текстами, собирательства недопитых бутылок и выдавания поверхностных впечатлений за плоды выстраданного опыта и глубокомысленных размышлений. Каким же образом такой герой кажется, во-первых, смешным (на протяжении всего романа; апофеоз комического – сцена, где герой перебирает папки с рецензиями на себя, Романа Сенчина, и недовольно ворчит), а во-вторых, вызывает симпатию? Из ситуации, смоделированной в рассказике Николая Носова «Фантазеры», мы знаем, что врун гораздо симпатичнее человека, который ничего, кроме правды, придумать не в состоянии. Мы получаем удовольствие от виртуозного вранья. Нам нравится, когда нас красиво обманывают (не за наш счет), – а особенно когда вранье позволяет нам увидеть правду: в конце концов, это и есть литература. Зачем Сенчин это делает? Да просто потому, что есть фрагменты реальности, которые очень сложно описать обычными художественными средствами. «Настоящий писатель» сторонится мелкого, пошлого, гадкого, будничного – этот мир опасен, он неприемлем в качестве образа жизни: затянет непременно. Каким же образом можно компетентно описать его, причем так, чтобы «литература» не заслоняла собой жизнь? Во-первых,
Сенчин придумал прием: пожертвовать ферзем. Он сдал в свой роман самого себя – сократил дистанцию между автором и жизнью до минимума, чем обеспечил себе тактическое преимущество. Во-вторых, надул: вместо себя умудрился втолкнуть в роман предварительно сконструированного двойника, робота-андроида. Судя по тому, что мир, зафиксированный Сенчиным, кажется стопроцентно реальным, что проза Сенчина при таких-то вроде бы никчемных сюжетах производит впечатление предельно свежей и доставляет не что иное, как чистое удовольствие, – эксперимент удался. Прием работает.
Роман Сенчин
