Рассказы - Юлия Пахоменко

Лялька тоже боится сглазить; она не собирается говорить Наталье, что развод с Игорешей входит для нее в число таких же возможных событий, как извержение вулкана на рыночной площади их сонного Штильдорфа. Каким образом они прожили вместе больше десятка лет вопреки всем прогнозам окружающих, этого Лялька понять не может. (Смешно сказать - познакомились в десятом классе и поженились, как только стукнуло по восемнадцать, да еще с такими разными характерами, да четырнадцать квадратных метров на троих...). Но не все же мы должны понимать. Факт, что они так срослись за это время, что трудно было уже определить, где кончаются лялькины привычки, и начинаются игорешины. Да привычка ли это - молчаливое чувство того, что им надо быть вместе? Однажды, вскоре после переезда в Германию, когда нервы у всех были на пределе, они ужасно поругались: так бурно, как почти никогда не ругались дома - с какими-то нелепыми обвинениями на повышенных тонах и отшвыриванием стульев; в запале оба выскочили из дома, едва одевшись и - не сговариваясь, инстинктивно, пошли вместе, почти прижавшись под порывами ветра с крупными хлопьями снега, потому что она привыкла искать защиты в беде у него, а он - утешенья - у нее. Только ссора была для них чужим, посторонним действующим лицом.

Но если все может...

В дверях появляется Санька, он тянет за собой по полу сережину спортивную куртку. Беленькая челочка прилипла к вспотевшему лбу, на щеке отпечатан узор диванной накидки. Санька смотрит настороженно-капризно, будто в начале задуманного эксперимента.

Лялька тут же представляет себе маленького Сережу. Как тяжело вспомнить что-нибудь статичное, неподвижное, например, сиденье с книжкой или игру в лото. Но ведь это было? Было, конечно. И сказки на ночь, и рисование, но так плотно стиснуто между торопливым одеванием, давкой в транспорте и рассеянными ответами, что уже трудно разглядеть. Зато хорошо врезалось в память: однажды, совершенно машинально, как всегда, Лялька выдернула себя из сна, привычно ориентируясь по длинной стрелке будильника, одела полуспящего Сережу и через сырость зимней ночи повела в садик; только наткнувшись на закрытые дерматиновые двери средней группы, она оглянулась по сторонам: окна детского сада были темны, оказалось два часа ночи. Вернувшись в кровать, Сережа тут же заснул, он, по-видмому, так ничего и не заметил.

Лялька запрокидывает голову; ей хочется сейчас же усесться с маленьким Сережей и медленно-медленно, совершенно неторопясь, учить его завязывать бантик.

- Не тащи в рот, сколько раз тебе говорить! - Санька болтает ногами у Натальи под мышкой и приземляется на диване. - Хочешь кушать? На, попей чайку. А кушать хочешь? Курочку, да? Вижу, что хочешь. С пюре, да?

Наталья собирается домой: ребенок хочет есть. Лялька приносит мытый персик - чтобы в дороге было не скучно. Но персик тут же надкушен; подбородок, пальцы и светлая рубашечка оказываются в сладкой желтой мякоти; приходится переодеваться. Запихивая Саньку на заднее сиденье машины, Наталья говорит в сердцах:

- Ты не представляешь, как мне это осточертело. Нет, еще года я не выдержу. А уж остаться навсегда домохозяйкой может приснится мне только в страшном сне. Ну, пока, созвонимся.

Лялька поднимается к себе, снова ставит чайник. При гостях она почти не ест; отвлекаясь на разговоры и заботы о столе, не чувствует ни вкуса, не удовольствия от еды. А вот посидеть в тишине, попить чайку - самое милое дело. Через полчаса придет из школы Сережа, закричит с порога:"Эссен, фрессен, жрать хочу" и день понесется вниз с горы.

Как все они быстро привыкли к тому, что Лялька целыми днями дома! Впрочем, сама-то Лялька к этому еще не привыкла. Но она читает полное принятие такого положения на лицах своих мужичков. Она видит это в Сереже, когда он за обедом, недожевав, рассказывает о том, что призошло в классе (ему нравится, что она сидит напротив, положив локти на стол, и узнает подробности, и на лице у нее можно прочитать удивление или гордость за него). Когда он обсуждает с ней планы на день - уроки, тренировка, поклеить новые фотографии в альбом, а вечером почитаем, да? Когда он предлагает:"Давай, с тенниса ты меня встретишь и покатаемся на велах".

У Игореши в глазах появилось новое выражение. Глава семьи, работа, квартира, все сыты-обуты, жена свободна от необходимости зарабатывать на пропитание (что еще нужно человеку, панимаешь, а?). Он ведь и правда рад за меня, - думает Лялька. - Считает, что я больше ничего и не хочу. А я? Чего я хочу?

Наливая чай в любимую большую кружку, Лялька перебирает в памяти время, проведенное без работы - год до отъезда и два тут. Положение казалось временным: вот сейчас, все устроится, утрясется, обставится, и непременно работать, не киснуть, не опускать рук. В письмах тоже подбадривали: не боись, кто ищет, тот всегда найдет. ...Что найдет?..

Главное лялькино умение - возиться с малышами, рассказывать им сказки и завязывать шарфы - оказалось здесь пустым звуком. Бойкие, громкоголосые немецкие дети, говорящие взрослым "ты", вгоняли ее в ступор. Въевшийся в кожу и легкие лозунг "кто не работает - тот не ест" гнал Ляльку во внешний мир, но она не находила в нем места, подходящего именно для нее - а не для множества таких же, как она, даже, может быть, и более подходящих, чем она. Единственное такое место было дома.

Лялька крутит в чашке ломтик лимона, смотрит в окно. Ветер, с задором гонявший тяжелые, толстобокие тучи, как вагоны на запасных путях, наконец-то решил отдохнуть. Разноцветные ели, все утро обсуждавшие свежие новости, сложили лапы, будто усевшись в кресла. Солнце тут же улучает момент взглянуть на свое хозяйство и вся комната открывается ему навстречу. На сером вельветовом диване теперь хорошо видны пятна, но чистить их пятновыводителем нельзя: вместо темных будут светлые - диван-то старый.

Как это сегодня сказала Наталья? Домохозяйка, вот в чем дело. Слово какое противное. Не то, чтобы хозяйка в своем доме, а так, ни на что особенно не годное существо. С напрашивающейся приставкой "всего-навсего".

Светлый блик ложится и на железную коробку из-под печенья. На ней собрались веселые барышни в длинных платьях и шляпках с перьями. Теперь им как раз пригодятся их светлые зонтики от солнца. Ах, милые барышни, вы добыли себе свободу работать и потеряли свободу сидеть дома и не оправдываться при этом.

Лялька уносит барышень на кухню. Достает овощи для салата. Вот-вот хлопнет за Сережей железная калитка. Он уже перестал спрашивать с порога:"Мам, ты тут?" Привык, что мама всегда дома.

_____ *путцать - от нем. putzen - убирать, чистить.

В дождь

Когда начинается дождь, Лялька радуется. Дождь - это хороший повод закутаться в плед и забраться в кресло с ногами. В дождь является щемящее чувство крыши над головой. К тому же дождь для Ляльки - это такой ленинградский воздушный привет, ненавязчивый и связующий пространство и время, вроде герани на углу Хайдештрассе, родной сестры бабушкиной герани.

Но больше всего Лялька любит звук дождя. И само это словосочетание, и его энергичное проявление: дождь для нее всегда был стуком капель о жестяные подоконники и соседние крыши. А здешний, немецкий дождь - тихий; он подкрадывается незаметно, и, заняв все пространство между деревьями, принимается шуршать ровно-ровно, чтобы не привлекать к себе внимания.

Поэтому от него скоро делается скучно. Нынче же льет четвертый день. И вчера, и позавчера все ходили как сонные мухи, брали вещи и бросали их где попало, так что утром Лялька поняла: надо принимать меры по наведению порядка, не дожидаясь хорошей погоды и бодрого настроения. Но и все домашние дела, как бывает в таких случаях, скуксились, дулись на сырость, выгибались под руками и не давались, требуя вдруг ни с того ни с сего каких-то веских оснований для их улаживания.

Лялька не хотела втягиваться в эти споры и выбрала для разгону дело очевидное, а именно борьбу с пылью. Это было ее самое нелюбимое занятие, своей неэффективностью напоминающее о бренности всего сущего. Настоящий сизифов труд, который все же надо было делать, и вовсе не из-за любви к блестящим поверхностям: Сережина аллергия, год от года сдающая свои позиции, при первом удобном случае напоминала о себе.

Начинать было удобнее всего со спальни, и старое трюмо отразило Ляльку в боевой готовности: с забранными по-деловому в хвост волосами и закатанными рукавами клетчатой рубашки.

Это было всегда странно: видеть себя в зеркале. Особенно, издалека, случайно - в витрине магазина или внутри него. Замирая на ходу, Лялька вглядывалась в пеструю толпу - точно такую же, как за спиной - пытаясь уяснить себе, что вот это существо в джинсах и свитере - это и есть она. Иногда послушная Ляльке фигура нравилась ей, иногда - нет, но всегда в ней присутствовало что-то чужое, отстраненное, Ляльке все же не принадлежащее. Исходя из этих наблюдений, Лялька с грустью думала о том, что и все эти люди, спешашие мимо, совсем не такие на самом деле, какими она их сейчас видит и каждый знает только про себя, да и то не наверняка.