Суд - Ардаматский Василий Иванович

Лукьянчику захотелось есть — по-глупому отказался от обеда, видишь ли, переживал очень, даже думать об обеде не мог. А теперь мог. Еще как мог!

Перед сном ему дали кружку чая с хлебом. Очень вкусно показалось, даже подумал, почему это дома никогда в голову не приходило попросить у жены вот так — чай горячий с черным хлебом и кусочек сахара вприкуску.

На том Лукьянчик и заснул…

Глава десятая

Игорь Савельевич Сандалов в московском представительстве среднеазиатской республики уже второй год занимал более чем скромное положение консультанта, официально числясь в штате московской конторы республиканского Госснаба. Четко определенных обязанностей у него не было — он делал все, что другие работники представительства сделать не могли или не хотели делать. Но для него эта служба была не больше как ширма для прикрытия совсем иной его деятельности. Популярность его в белокаменной столице была куда больше, чем у самого постпреда республики. Игоря Савельевича можно было видеть на пышных театральных премьерах или на самых недоступных просмотрах в Доме кино, и он там никак не выглядел влетевшим через форточку воробьем. Многие здоровались с ним как со старым и хорошим знакомым, о чем-то с ним оживленно разговаривали. Но если бы вы вдруг полюбопытствовали, с кем они сейчас разговаривали, вам бы с неисповедимой душевной простотой ответили: «Неужели вы его не знаете? Это же потрясающий тип, он может достать все».

Сандалов в столице давно; правда, случалось, что он исчезал, и довольно надолго, но затем как ни в чем не бывало появлялся снова и снова «мог достать все». Когда он исчезал, его клиенты говаривали: «Видать, сел наш Игорь Савельевич», и они как в воду смотрели. Но когда он снова появлялся, те же люди, которые столь проницательно угадывали, куда он исчезал, встретив его, тоже как ни в чем не бывало отводили его в сторонку, брали за пуговицу и, многообещающе смотря ему в глаза, говорили:

«Игорек, дорогой, нельзя ли сообразить кожаный пиджачок?..» В ответ Сандалов только спрашивал: «Телефончик у вас прежний? Я вам звякну в понедельник…»

Кто же он такой, наш Игорь Савельевич? Откуда берутся такие всесильные доставалы?

Объективные его данные более чем скромны — образование заметно ниже среднего и отсутствие специальности. Самая поразительная черта в нем — это убежденность, что он должен зарабатывать и жить лучше, чем ему положено по его объективным данным. Из-за этого он в постоянном конфликте с законом — уже побывал под судом и в тюрьме. Выходя на свободу, он снова брался за старое. Откуда же он такой целеустремленный? Гены? Не похоже. Отец его был трудягой — врачом-гинекологом, работавшим честно в клинике, а по вечерам принимавшим приватно дома. Подпольных абортов, однако, не делал, считался хорошим специалистом и старательно берег эту свою репутацию. Он любил говорить, что тысячи ростовчан обязаны ему своим появлением на свет, и преувеличение тут было разве что в количестве…

Мать была для Игоря неким беспрекословным существом с кучей обязанностей перед ним и без всяких прав. Когда, бывало, Игорек отличался в школе и к директору приглашали родителей, мать хваталась за виски и стонала: «Я не пойду, я не выдержу». Но в конце концов шла, и потом отец ругал ее на чем свет стоит. «Пусть его вышвырнут на свалку! — кричал он. — У тебя к сыну ничего, кроме биологии, нет!..» Так это и было, но биологии было слишком много, мама Игорьку не отказывала буквально ни в чем. Уже подростком он хвастался перед сверстниками, что у него в жизни было пять велосипедов, не считая первого трехколесного… Была у них собственная дача под Ростовом на берегу Дона, которую Игорь последний раз видел летом сорок первого, когда ему было 15 лет и когда началась великая война.

Отец погиб в первую бомбежку Ростова. Она застала его, когда он бежал из клиники домой, кто-то видел, как он во время тревоги вбежал в подъезд дома, который тут же разнесла фугасная бомба.

Игорь с матерью был эвакуирован в Ташкент, где они и прожили всю войну. Мать работала медсестрой в больнице, куда ее устроили врачи, знавшие мужа. Кроме того, она получала пособие на сына. В общем, они прожили войну без особых трудностей. Сандалов врал, когда уже после войны давал показания о себе на очередном следствии и уверял, что в эвакуации нищенствовал на местном рынке и этим кормил мать. Он много говорил еще и о том, что его душу покалечила война и что она в его сознании стерла грань между добром и злом.

Учился он плохо и в первую же военную зиму из школы бежал. Был он пареньком крепко сбитым, выглядел старше своих лет, и его приняли на завод. На суде сказал: во время войны работал на военном заводе. Но завод был вовсе не военный выпускал ведра, бидоны, кружки и другие изделия из жести. И проработал юный Сандалов на этом заводе всего два месяца и пять дней. Началась буйная, горящая всеми цветами радуги узбекская весна, и стоять в это время у грохочущего штамповального станка было невыносимо. Игорь бросил завод — он холодно и трезво подсчитал, что на мамины деньги они могут прожить спокойно. Маме он сказал: «Я не хочу заработать на этом заводе туберкулез». При слове «туберкулез» глаза у матери стали круглые: «Господин, сынок, ты правильно сделал… отдохни…»

В конце войны Игорь Сандалов по возрасту должен был идти в армию, но в его учетных документах значилось, что он работает на военном заводе. Об этой неправде в документах позаботился он сам — после той жестяной фабрички он ненадолго устраивался в разные места и всюду писал в анкетах что когда-то он уволился с военного завода (так он всегда называл ту кастрюльную фабрику) ввиду заболевания туберкулезом. Эту злоумышленную ложь, увы, никто не проверил, и так он еще тогда сумел достать «белый билет» и избежать мобилизации.

Где он только не работал. В эвакуированной из Москвы киностудии помогал осветителям. Отсюда у него остались знакомства в киномире и нахально-брезгливое мнение о кино: «Вы уж мне не говорите, я это кодло знаю, сам вкалывал в нем всю войну…» Из киностудии его выгнали довольно скоро. Произошла какая-то мутная история с пропажей нескольких коробок дефицитной кинопленки. Изобличен был осветитель, он указывал и на Сандалова. Тот все отрицал, но улик не было, и он выкрутился… Потом он проработал еще в двух или трех местах и, наконец нанялся рабочим-экспедитором на склад аптекоуправления. Здесь, в сговоре с водителем грузовика, он украл ящик лекарств и выбросил их на рынок. Взяли большие деньги. Но вскоре оба были арестованы. На восьмое мая 1945 года был назначен суд, но он не состоялся — победа как бы списала это преступление, да еще смерть матери Сандалова накануне первого мая… В общем, его привели к прокурору, который прочитал ему строгую нотацию и отпустил на все четыре стороны. Сандалов уехал в Москву…

Его утверждение, будто война искалечила его нравственность, было чудовищным кощунством, если вспомнить, что почти весь состав героически погибшей краснодонской «Молодой гвардии» состоял из сверстников Сандалова. Его нравственность покалечила не война, пройдохой и вором его сделала легкая бездумная жизнь, к которой он был приучен с детских лет, приучен настолько прочно, что даже страшная народная трагедия войны не поколебала его уверенности в своем праве на исключительную жизнь и судьбу…

Был в его ташкентской жизни такой случай. Утром он выбежал из калитки дома, где жил, и увидел медленно двигавшуюся по улице похоронную процессию. За гробом шла женщина с распущенными волосами, которые развевал ветер. Женщина выла — неистово, казалось — на весь мир. А Сандалов рассмеялся. Шедшие в колонне люди смотрели на него удивленно, а кто и сочувственно, думая, наверно, что этот рослый смеющийся парень болен умом — в те дни немало людей сходило с ума от горя, от ран, от войны. Но он был совершенно здоров, ему просто стало смешно — так далеко было от него чужое горе.

Клейменный таким нравственным уродством Сандалов отправился в дальнейшую свою жизнь уже без войны и был уверен, что теперь-то он без всякой боязни будет рвать от жизни вкусные куски. Но это стремление жить лучше, чем ему было положено по его данным и труду, неизменно приводило к столкновению с законом. В Москве первый раз он сидел на скамье подсудимых в качестве заместителя председателя жилищно-строительного кооператива, куда его устроил один новый дружок. На суде этот кооператив называли не иначе как сборище взяточников. Сандалов брал взятки у людей с подозрительными материальными возможностями. Дали ему всего четыре года тюрьмы — сработала все-таки ложь про военный завод в Ташкенте, про нищенство для того, чтобы прокормить мать, и еще многое другое. Просидел он всего два года — в колонии он так преуспел в художественной самодеятельности, что начальник колонии дал ему восторженную характеристику, а тут подоспела амнистия.