Снобы - Джулиан Феллоуз

– Счастлива? – ласково спросил он, не поднимая на нее глаз.

– М-м, – ответила она, думая о том, много ли времени уйдет, прежде чем он приступит к этому. Теперь, когда момент настал, она вдруг разволновалась. Ей нужно было подтвердить для себя, удостовериться, успокоиться, что между ними существует физическое притяжение. В конце концов, это была одна из сторон их отношений, и ни ее честолюбивые планы, ни даже общие интересы здесь не имели ни малейшего значения. То телесное чувственное единение, которое она, по крайней мере на этом этапе своей жизни, она собиралась сохранить единственным до конца своих дней.

Казалось, прошла целая вечность, но вот Чарльз сложил газету и повернулся к ней. С убийственной серьезностью и не проронив ни звука, он принялся целовать ее, одновременно неумело расстегивая ее халат. Она отзывалась на его ласки, стараясь не проявлять инициативу. Он снова вздрогнул, как испуганный жеребенок, когда она прикоснулась к его члену, но на этот раз не отстранился. И так они лежали, лаская друг друга через одежду, пока Чарльз не счел, что уже пора Он сел и, все также не произнеся ни слова, снял рубашку, брюки и трусы. Эдит выскользнула из халата и стала ждать. У Чарльза оказалась довольно недурная фигура – он был мускулист и ладно сложен, не тонок и не толст, но это было совершенно английское тело – белая, усыпанная бледными веснушками кожа, немного рыжеватой шерсти на интимных частях и голая, безволосая грудь. Его внушительный нос и волнистые волосы смотрелись как-то странно в сочетании с его обнаженным телом – казалось, что он родился сразу в двубортном костюме и быть голым для него – противоестественно. Он выглядел не столько раздетым, сколько очищенным, как овощ, – как будто с него сняли кожуру.

Все так же безмолвно и с тем же яростно напряженным лицом, избегая смотреть ей прямо в глаза, он снова стал целовать ее, затем приложил ладонь к ее лону и принялся массировать, размеренно и монотонно. Ей вспомнилось, как накачивают ручным насосом пляжный матрас. Она немного постонала, чтобы подбодрить его. Большего ему не потребовалось – он быстро лег сверху, неловко, нащупывая дорогу, вошел в нее, сделал несколько толчков – в общей сложности не больше шести, – а затем, судорожно хватая ртом воздух (она поняла: сейчас! – и поддержала его, пару раз вскрикнув и тяжело дыша), упал на нее без сил. Вся история, начиная с того момента, как он отложил газету, заняла минут восемь. «Эх», – подумала Эдит.

– Спасибо, дорогая.

У Чарльза было раздражающее обыкновение – впрочем, не единственное, раздражавшее Эдит, – всегда благодарить жену после секса, будто она принесла ему чашку чаю. Хотя, конечно, в тот момент она еще не знала, что это входит в его привычки.

Она подумала, не ответить ли: «Тебе спасибо», – но потом решила, что получится, как будто они прощаются у дверей снятого на несколько часов номера, поэтому только томно прошептала:

– Дорогой… – и поцеловала его в шею.

Он уже скатился с нее, и лежать на кровати голышом ей было немного зябко, но она не решалась пошевелиться – ведь это был очень важный момент для Чарльза, и она вовсе не собиралась ему его портить. Эдит не посмела попытаться оценить, как они занимались любовью, – если, конечно, то, что только что случилось, можно было так назвать. В конце концов, это только начало, они едва поженились. Она осознала, что, в противоположность своему savoir faire[11] с официантами, Чарльз был совсем не так искушен и уверен в себе в более тонких делах. По крайней мере, он, кажется, был убежден, что произошло нечто важное, и не обратил внимания на то, что тело жены под ним даже не содрогнулось, – так что весь эпизод вполне можно было счесть успехом, а не поражением. И все-таки она почувствовала, что немного надеется, что, попрактиковавшись, можно будет несколько улучшить положение.

Они поужинали в отеле, скорее чтобы не встречать знакомых и не выслушивать поздравления (люди их круга ужинают в гостиничных ресторанах, только если необходимо встретиться с каким-нибудь американцем, который в этой гостинице остановился), чем из-за пристрастия к cuisine de la maison[12], и около одиннадцати отправились на покой. Перед сном они повторили действо, свершенное до ужина, и раскатились в разные стороны. Эдит смотрела в потолок, размышляя о странностях судьбы. Вот она лежит рядом с обнаженным спящим мужчиной, которого, если подумать, и не знает толком. Она думала о той простой истине, которая, пожалуй, приходила в голову чуть ли не всем невестам, от Марии-Антуанетты до Уоллис Симпсон, – какова бы ни была политическая, социальная или экономическая выгода даже от самого блестящего брака, рано или поздно наступает момент, когда все выходят из комнаты и ты остаешься наедине с незнакомцем, у которого есть законное право совокупляться с тобой. И Эдит была совершенно не уверена, что в должной степени осознавала это до настоящего момента.

Проснулась она с той же самой мыслью – да, впервые за столько времени она проснулась не одна – и вздохнула с облегчением, когда Чарльз довольно застенчиво дал ей понять, что «по утрам он не очень». Дела пошли веселее, они принялись обсуждать свадьбу, всякие мелкие происшествия, кто из гостей им не понравился, кто и когда неудачно женился, а кто вот-вот разорится. «Конечно, – подумала Эдит, – именно об этом мы и будем разговаривать – о том, что случилось в нашей общей жизни, и чем дольше мы проживем вместе, тем больше у нас будет общих воспоминаний». Она как раз утешала себя этими мыслями, когда вдруг Чарльз резко замолчал. Он иссяк, и не в последний раз. В дверь постучали. Официант вкатил в номер тележку с завтраком.

– Доброе утро, милорд, – сказал он Чарльзу, а затем, подходя с тележкой к кровати: – Доброе утро, миледи.

«Ладно, – подумала Эдит, – могло быть и хуже».

Если учесть, что первые несколько часов, проведенные молодоженами вместе, вовсе не были чем-то феерическим, то даже немного удивительно, что их путешествие в Рим, напротив, прошло очень хорошо. Они остановились в «Отель де ла Виль», почти у самой Испанской лестницы, чуть ниже виллы Медичи. Рим – вообще очень красивый город, к тому же Эдит впервые доводилось слышать, как к ней обращаются «миледи» и «графиня», куда бы она ни пошла. Это ей нравилось (хотя ей хватало ума не показывать этого) и в то же время не давало забыть, почему она здесь. Еда была восхитительна, кругом было много всего, на что можно посмотреть, – а значит, и о чем поговорить, – и так, ужиная под звездным небом на Пьяцца Навона или прогуливаясь вдоль сверкающих фонтанами аллей Вилла д'Эсте в Тиволи, Эдит начала чувствовать, что все-таки сделала неплохой выбор и что впереди ее ждет именно та богатая и приятная жизнь, какую она себе представляла.