Сны о России - Ясуси Иноуэ

Девятого октября на городской верфи был спущен на воду первый корабль, которому предстояло плавать по Байкалу. Жители Иркутска отмечали этот день много пышнее, чем годовщину восшествия на престол Екатерины. Чтобы поглядеть на большой корабль, которому не страшны байкальские штормы, на берегу Ангары собрался чуть ли не весь город. Пришел и Кодаю со своими друзьями. Однако они не разделяли восторгов жителей Иркутска.

— Корабль, конечно, большой, — говорили они, — а в остальном ничего особенного; был бы материал и достаточно времени — мы бы и сами такой построили.

Самоуверенность придавал им опыт постройки большого бота на Амчитке, на котором они добрались до Нижнекамчатска.

На обратном пути с верфи японцы осмотрели стекольный завод. Иркутяне называли его «стеклянный завод Лаксмана», хотя Лаксман и владел им совместно с влиятельным предпринимателем Барановым. Кодаю знал о существовании стекла, но как оно изготовляется, видел впервые. Оказавшись в помещении завода, японцы замерли, пораженные. Им показалось, будто они попали в ад. Их окружали большие и малые печи, из топок вырывались красные языки пламени. Между печей сновали полуголые рабочие с длинными железными трубками в руках. Держа один конец трубки во рту, они опускали другой в расплавленное раскаленное стекло, втягивали его в трубку и выдували нужный предмет.

Кодаю еще много раз бывал на заводе — один и вместе с Лаксманом, — внимательно наблюдал за изготовлением стекла, расспрашивал Лаксмана о тонкостях стекольного дела, но тот отвечал не особенно охотно. Кодаю не знал, что Лаксман испытывал на этом заводе новый способ изготовления стекла, пытаясь использовать вместо углекислого калия глауберову соль. А спустя шесть лет он опубликовал статью о новом способе изготовления стекла…

С наступлением зимы японцы стали часто бывать у Лаксмана. Их всегда встречали как близких друзей, поили и кормили. Японцы помогали Лаксману разбирать и систематизировать образцы растений и минералов.

Лаксман казался Кодаю человеком необыкновенным. Его голова всегда была полна удивительных идей. Научные исследования Лаксмана касались чрезвычайно широкого круга вопросов. Он изучал климат страны, интересовался геологией, собрал огромную коллекцию растений и минералов. Когда Лаксман находился в добром расположении духа, он рассказывал Кодаю и его друзьям о рудах, залегавших вокруг Байкала и вдоль русла Ангары, о том, как возникло озеро Байкал и окружавшие его горные цепи. Японцы молча слушали, глядели на разостланную перед ними карту и верили каждому слову Лаксмана, хотя все, о чем он говорил, касалось давно прошедших времен. Однажды он показал японцам открытые им минералы, которые впоследствии стали известны в мировых научных кругах под названием тремолит и байкалит.

— В этой комнате собрано все, что вами найдено? — спросил Кодаю.

— Что вы! — ответил Лаксман. — Среди открытого мною есть немало такого, что вместить сюда невозможно. Я, к примеру, обнаружил на берегах Ангары минеральные источники, правда, никто не верит мне. На будущий год, весной, когда стает снег, обязательно повезу вас к этим источникам. Я открыл черемховский уголь, залежи гипса близ Балаганска, железную руду на берегах реки Белой.

Лаксман говорил об этом с гордостью, в его тоне даже проскальзывала надменность. Внешне — у него была широкая сутулая спина и покачивающаяся походка- он чем-то напоминал дровосека из японской деревни, но таких сверкающих глаз не было ни у одного японца. Глаза Лаксмана особенно привлекали Кодаю: в них то загорался неукротимый огонь, то появлялся холодный блеск отрешенности.

Было бы преувеличением сказать, что Кодаю подпал под влияние Лаксмана, но характер записей в дневнике, который Кодаю вел ежедневно, стал постепенно меняться, и в этом, пожалуй, заслуга Лаксмана.

«В ноябре 1789 года в Иркутске насчитывалось три тысячи пятьсот восемь дворов и девять тысяч пятьсот двадцать два жителя. Две торговые улицы, на одной — двести двадцать четыре лавки, на другой — двести сорок три. Кроме того, в городе имеется шестьдесят семь булочных, тридцать шесть мясных лавок и шесть государственных магазинов, торгующих продовольствием, солью, водкой, порохом и прочими товарами. Помимо стекольного завода Лаксмана имеется небольшой кирпичный завод, лесопильня, мельница, кожевенный завод и кузня. В Иркутске десять церквей и монастырей, через город проходят четыре тракта — Московский, Заморский, Кругоморский и Якутский».

Все эти данные были собраны Кодаю во время прогулок по городу. Он обратился к посещавшему церковь Сёдзо с просьбой узнать, сколько в Иркутске попов и монахов, но тот не выполнил его поручение — не из-за лени, а просто потому, что не знал, как это сделать…

День за днем шел снег, становилось все холоднее. По вечерам японцы собирались вокруг печки, и кто-нибудь непременно заводил разговор о том, что до сих пор-де нет ответа на прошение и неизвестно, когда они смогут вернуться на родину.

По вечерам Кодаю вел дневник. Иногда, отложив кисточку для письма, он заходил в общую комнату поболтать с друзьями. В последнее время Кодаю с тревогой стал замечать, что Синдзо куда-то исчезает вечерами.

— Дело молодое, — говорили ему, — у Синдзо завелась женщина. Он нас предал и, наверное, не захочет вернуться в Японию.

Позднее до Кодаю дошли слухи, будто Синдзо познакомился с жившей по соседству вдовой по имени Нина и стал частенько захаживать к ней в гости. Должно быть, под ее влиянием он начал тайком посещать церковь.

В канун рождества 1789 года Лаксман пригласил к себе японцев. Они впервые принимали участие в чужом религиозном празднике. Глядя на собравшуюся за праздничным столом многочисленную семью Лаксмана, Кодаю вдруг почувствовал, как к горлу подступил горячий комок. Перед мысленным взором всплыли лица родных и близких, оставшихся в далеком Исэ: старушка мать, жена… Кодаю дал волю чувствам, плечи его задрожали, на глаза навернулись слезы. Но он тут же постарался отогнать от себя непрошеные видения. С тех пор как Кодаю оказался на Амчитке, он дал себе зарок не вспоминать об оставшихся в далекой Японии матери и жене, не растравлять душу. Вот уже шесть лет он вдалбливает себе в голову одно и то же: не думать о родине, не думать о близких!..

В разгар веселья за окном послышался звон колокольчиков, а в следующую минуту в дверях появился человек лет сорока пяти незаурядной внешности, для которого за столом было оставлено свободное место. Лаксман назвал его по имени, и Кодаю, глядя на него, подумал: «Вот он каков, сказочно богатый купец Шелехов, которого знает каждый иркутянин — большой и малый!»

Шелехов пожал руку Лаксману, сел за стол и налил себе рюмку водки. Лаксман представил ему Кодаю, они протянули друг другу руки через стол, и Кодаю ощутил такое рукопожатие, что чуть не вскрикнул от боли.

— В то самое время, когда вы оказались на Амчитке, — заговорил Шелехов, — мы с женой чуть севернее охотились на нерп и морских бобров. Нам бы встретиться там, в студеном северном море, а познакомились мы почему-то здесь, в Иркутске, в гостиной у Лаксмана под звон рождественских колоколов.

Речь Шелехова лилась свободно, но в его словах не чувствовалось теплоты. В Иркутске были именитые купцы: Сибиряков, Мыльников, Баснин, — но Шелехов выделялся даже среди них. И дом у него в центре города был самый большой, и жена-красавица, какую не сыщешь.

С приходом Шелехова атмосфера спокойного празднества, царившая за столом Лаксмана, резко изменилась. Как бы почувствовав это, дети, за исключением Адама, вышли из-за стола и покинули гостиную. Ушла и супруга Лаксмана. Только сам хозяин как будто ничего не замечал. Повернув к Шелехову покрасневшее от выпитой водки лицо, он кричал:

— До дна!

Как только Шелехов опорожнял рюмку, Лаксман наливал новую. Должно быть, он и сам порядочно опьянел, потому что снова и снова повторял одно и то же:

— Я решил посвятить остаток жизни поискам руд на северных берегах Сибири и тамошних островах. Помоги мне в этом деле, Шелехов!

А Шелехов, не обращая внимания на Лаксмана, расспрашивал тем временем японцев:

— Поведайте, чем богаты ваши острова, что добывают на них.

— Рыбу, лес, рис, дикого зверя.

— Какого зверя добывают?

— Дикого кабана, медведя, лисицу, волка.

— Какую лису? Сколько за год добывают?

На последний вопрос никто не мог ответить, и Шелехов, поняв это, не стал настаивать. Он подробно расспрашивал о рыбе, о китах, по, к сожалению, японцы многого не знали. Вопросы Шелехова отличались от тех, которые обычно задавал Лаксман.

Спустя час Шелехов встал из-за стола.

— Буду рад видеть вас у себя, — сказал он японцам на прощание. — Постараюсь посодействовать вашему возвращению на родину. Если мы с Лаксманом возьмемся за это дело да поговорим с нужными людишками, думаю, ваша надежда без особых трудов сбудется.