Сны о России - Ясуси Иноуэ

— На сто седьмой день только стронулась в нонешнем году, — услышал Кодаю бормотание стоявшей с ним рядом пожилой женщины.

— Пора домой. Ветер холодный, как бы Сёдзо не простудился, — сказал Кодаю; он и не заметил, когда Сёдзо переместился на спину Кюэмона.

На обратном пути Сёдзо понес Коити. Все по очереди подставляли ему спину — Сёдзо не перечил, он перестал стесняться своего увечья.

Гул с Ангары доносился в течение нескольких дней, потом начал постепенно стихать, пока совсем не прекратился. Наступила весна. Окруженный голубой лентой Ангары, Иркутск стал неузнаваем. Он утопал в зелени. Высившиеся за рекой холмы сплошь покрывали густые леса. У причалов рядами стояли торговые суда с товарами, прибывшими с запада, со стороны Енисейска, и с китайскими товарами, доставленными стой стороны Байкала. На Ангаре действовали два парома- нечто среднее между баржами и плотами: один — в районе Ушаковки, другой — значительно выше по течению, у гавани.

Теплый летний ветер поднимал на узких, кривых улочках Иркутска тучи смешанной с навозом пыли, в которой без конца двигались толпы людей, словно старавшихся встряхнуться от долгого зимнего сидения в домах. Заметно больше стало путешественников, почти ежедневно в городе проводились ярмарки, и японцы стали чаще выходить на улицу. Взгляды молодых японцев приковывали голые икры проходивших мимо женщин.

— Когда я вижу женские ноги, в голове у меня начинает мутиться, — признался однажды Синдзо. На что Коити ему ответил:

— Пожалуй, не Сёдзо, а тебе следовало бы отморозить ноги.

Сёдзо каждый день выносил за ворота скамейку, садился и молча глядел на прохожих. С того самого дня, когда его отнесли поглядеть на ледоход, он почувствовал себя свободнее, научился прыгать на одной ноге и вместе с остальными садился за обеденный стол. Однажды, сидя у ворот, Сёдзо потянул носом и спросил:

— Что за странный запах?

Это был запах черемухи, он веселил сердца, заставлял быстрее бежать по жилам кровь. Мелкие цветы черемухи походили на цветы японской вишни.

Двадцать третьего апреля после полудня случилось землетрясение. Толчки были довольно сильные. Иркутяне повыскакивали из домов на улицу. Выбежали и японцы. Когда вышел замешкавшийся Сёдзо, толчки уже прекратились.

— Здесь, оказывается, тоже бывают землетрясения, — удивился Коити.

Японцы глядели на ночное небо, в котором мигали бесчисленные звезды, и их охватывали щемящие воспоминания о родине. Перебивая друг друга, они заговорили о том, что в Исэ вот эта звезда видна с другой стороны, а та и вовсе не видна. Кодаю заметил, что один лишь Сёдзо упорно смотрел в землю, не решаясь взглянуть на звезды.

— Ну, хватит болтать, — сказал Кодаю.

Пожалуй, в присутствии Сёдзо о звездах говорить не следует, решил он.

Спустя несколько дней, возвращаясь домой после очередного посещения канцелярии, Кодаю столкнулся носом к носу с камчатским чиновником Тимофеем Осиповичем Ходкевичем, который сопровождал японцев из Нижнекамчатска в Охотск. Кодаю страшно обрадовался, Ходкевич, по-видимому, тоже.

— Вот, оказывается, куда вас занесло, — удивился Ходкевич.

Он простился с японцами сразу после того, как судно прибыло в Охотск, и полагал, что они либо все еще в Охотске, либо давно отправились на попутном судне в Японию.

— Что вы, что вы, ничего похожего! — воскликнул Кодаю и рассказал Ходкевичу, как их переправили в Якутск, затем в Иркутск, где их теперь кормят и поят, но приказа об отправке на родину пока не получено и когда он придет, да и придет ли вообще, — никто ничего не знает.

— Очень, очень жаль. Сочувствую вам, поверьте! А я переведен сюда на службу — в иркутскую канцелярию. Только что прибыл. Надеюсь быть вам полезен. Если появится какая надобность, прошу покорно пожаловать ко мне, — сказал Ходкевич.

Когда Кодаю сообщил своим друзьям о встрече с Ходкевичем, те очень обрадовались. Они любили этого молчаливого, благородного человека.

Спустя два-три дня Ходкевич пришел к японцам и сообщил, что прошение об отправке их на родину, как ему удалось выяснить, ушло в столицу. Поскольку случай беспрецедентный, потребуется, должно быть, порядочно времени, пока пришлют окончательный ответ. Надо набраться терпения и ждать. Падать духом не следует, ибо через положенный срок непременно придет радостная весть.

Впервые за многие дни лица японцев просветлели: блеснул луч надежды.

Ходкевич не раз посещал Кодаю и его спутников. Он познакомил их с некоторыми иркутскими богачами, которые наперебой стали приглашать японцев в гости. В ту пору в Иркутске проживали купцы, имена которых были известны по всей России, — Шелехов, Сибиряков, Мыльников, Баснин и другие. Свои состояния они сколотили главным образом на торговле пушниной. Получали баснословные прибыли от торговых операций с Китаем, осуществлявшихся через Кяхту, занимались ростовщичеством и производством водки. Улицы, на которых стояли их дома, нередко назывались их именами: Баснинская, Мыльниковская.

Купцы в основном и приглашали японцев. Всякий раз их угощали обильным ужином и заставляли подробно рассказывать о пережитых мытарствах. В доме Мыльникова женщины даже плакали. А у Баснина, где собралась вся родня, какая-то старуха время от времени стучала палкой об пол. Рассказчик при этом умолкал, думая, что она сердится, и лишь позднее японцы поняли, что этим жестом старуха выражала им свое сочувствие.

— По мне, лучше умереть, чем хоть на полгода расстаться с семьей. А эти несчастные уже семь лет родных не видели. Как подумаешь, сердце кровью обливается! — восклицала старуха и ударяла палкой об пол.

И все же японцы, глядя на ее суровое лицо, никак не могли отделаться от ощущения, что она на них сердится. Был в доме Баснина и человек, который действительно сердился. Молчаливый холостяк лет пятидесяти, он время от времени хватался пальцами за свой большой нос и издавал странные звуки — то ли ртом, то ли носом. Так, по-видимому, он выражал свое возмущение правительством, которое не принимало участия в судьбе потерпевших кораблекрушение японцев.

Сначала японцы с радостью откликались на каждое приглашение, но постепенно визиты все более превращались для них в тяжкое бремя. Вкусное угощение, новые знакомства, возможность встряхнуться, освободиться на время от печальных мыслей — все это было хорошо, но каждый раз приходилось пересказывать одно и то же. Слушатели были всё новые, а рассказчики прежние.

Со временем Кодаю стал всякий раз назначать тех, кто будет его сопровождать на очередной купеческий ужин. Сам он никогда не отказывался от приглашений, считая полезными знакомства в иркутском обществе. Как знать, при случае все может пригодиться, думал он.

Наступил июнь. Двадцатого июня в Иркутск прибыл новый генерал-губернатор Сибири — Иван Алферьевич Пиль, сменивший на этом посту Якоби. В честь его приезда была выстроена триумфальная арка. Он въехал в Иркутск торжественно, его встречала нарядная толпа горожан, палили из пушек. Кодаю и его друзья втайне надеялись, что у нового генерал-губернатора будут полномочия относительно их возвращения на родину, но из канцелярии по-прежнему не поступало никаких сообщений.

Первого августа на семидесятом году жизни скончался епископ иркутский Михаил. Город погрузился в еще более глубокий траур, чем после смерти священника Владимирской церкви Иоанна Громова. Даже дети, подражая взрослым, ходили с опущенными головами. Среди японцев же только Сёдзо, заслышав колокольный звон, всякий раз поднимался, опираясь рукой о дверной косяк, скорбно склонял голову и молча молился. Все умолкали и задумчиво наблюдали за ним. Тут, видно, ничего не поделаешь, думал каждый про себя, человек лишился ноги, стал калекой.

В середине августа Кодаю было приказано явиться в канцелярию. Он поспешно собрался, предполагая, что получена наконец долгожданная весть из столицы. Но приказ пришел совершенно неожиданный. Знакомый чиновник сообщил Кодаю:

— Из столицы поступило официальное уведомление. Японцам предлагается отказаться от возвращения на родину и поступить на службу в России. Я вам сочувствую, но, поскольку это приказ из столицы, противиться ему мы не имеем права. У вас тоже не остается иного выхода, как отказаться от ваших намерений и подчиниться указаниям свыше.

Итак, случилось то, чего втайне опасался Кодаю. Считая бесполезным вступать в препирательство с чиновником, он лишь спросил:

— Если мы напишем новое прошение, когда можно ожидать ответа?

— Судя по предыдущему — шесть месяцев, не ранее февраля — марта следующего года.

Кодаю возвратился домой совершенно подавленный. Нас ждет судьба японцев, побывавших в этой стране ранее, думал он.

Выслушав Кодаю, Коити и Кюэмон не на шутку встревожились. Исокити и Синдзо даже в лице переменились, но сказали, что заранее были уверены в таком исходе и что следует примириться с судьбой. Сёдзо промолчал, а лицо его приняло такое выражение, будто камень с души свалился.