Я все помню - Уэнди Уокер

Он берет мое лицо в ладони. Ему наплевать, видят нас или нет. Смотрит мне в глаза и говорит: «Это не твоя вина».

– Да, – сказал я. – Вот сейчас правильно. Боб – человек, который дает вам то, в чем вы нуждаетесь, в то время как остальные этого сделать не могут. Он заполняет пробелы. Не осуждает вас за прошлое. Не предъявляет на вас законных прав и не требует, чтобы вы были только одной Шарлоттой, но никак не другой. Вы не растите его детей. Не являетесь его женой. И ваше прошлое никогда не окажет на него пагубного влияния.

Я всегда думала, что, стоит мне сказать ему какие-то слова, и он станет любить меня больше. Боб постоянно твердил, что я всего лишь жертва отчима. Что моя мать была безнадежной, эгоистичной девицей, которой так и не довелось повзрослеть. Что она делала все, чтобы выжить.

– И вы от этого чувствовали себя лучше?

Да. Затем он меня трахал, уходил, а я отправлялась в душ, чтобы смыть с себя его запах до возвращения мужа домой.

– И тогда вам становилось плохо, что вы были с ним.

Конечно. Что бы он ни делал, желая облегчить мои угрызения совести, связанные с прошлым, они неизменно сменялись раскаянием по поводу настоящего. Спустя какое-то время я опять чувствовала, что мне его страшно не хватает. И так до того момента, пока он не приходил вновь.

Так поступает каждый из нас. Мы не желаем меняться. По сути, в душе мы хотим воспринимать мир так, как воспринимали его в детстве. Нам хочется наматывать все больше и больше сахарных волокон.

Но тем вечером в машине мне рядом с ним лучше не стало. Он не понимал, чего мне от него было нужно. Мы обсуждали бытовые вопросы, говорили о том о сем. Вероятно, он сказал, что любит меня, что теперь, когда с Дженни все обошлось, испытывает в душе облегчение. Даже не знаю. Я перестала слушать его, и шов расходился все больше и больше. Я ощущала это, понимаете? Ту нить, которую кто-то из меня тянул до тех пор, пока я не развалилась на куски. Помню, я заплакала, вцепилась в него, в его рубашку, в его пальто. Затем засунула ему между ног руки. Мне было нужно, чтобы он что-нибудь сделал, хотя что конкретно, я не понимала.

– Звучит так, будто вам хотелось с ним интимной близости.

Да, возможно. Хоть чего-нибудь.

– Чтобы почувствовать себя иначе, чем в тот момент?

Да.

– Что-то вроде наркотика. Вы уже об этом говорили. Я имею в виду, что Боб был для вас наркотиком.

Да. Я хотела, чтобы он совершил поступок, от которого я почувствовала бы себя совсем по-другому. Действительно, как наркотик. В этом вы правы. Но он лишь оттолкнул мою руку и посмотрел на меня так, будто я была извращенкой. «Что ты делаешь? – спросил он. – Мы должны относиться уважительно к сложившейся ситуации». Боб все говорил и говорил. Как я могла желать секса через несколько часов после пережитого ужаса? Между ним и мной, казалось, опустилась стена. Контакт нарушился, Боб смотрел на меня взглядом, которым я сама гляжу на себя, когда думаю о прошлом. Это было унизительно.

То был необыкновенный прогресс. Мы продолжили говорить о том, что произошло в машине, как Шарлотта использовала Боба, чтобы не терзаться прошлым, но потом неизменно чувствовала себя хуже. Стимулятор, затем транквилизатор – в итоге она застыла на месте. Причем стимулятор терял силу, в то время как транквилизатор ее набирал.

Со временем потребность в стимуляторе возросла, и Шарлотта попыталась выторговать за секс любовь и расположение Боба. Спрашивала, чего еще не делала в постели, задавала вопросы о том, что видела в интернете. Сексуальные запросы у Салливана были весьма обширные. Если вы помните, Шарлотта в постели с ним не испытывала оргазма, хотя мысли об их интимной близости в ее голове приобрели навязчивый характер. В обмен на постель она получала слова, хотя поняла это только после нескольких недель наших сеансов. Как собака Павлова, у которой от звука колокольчика тут же текли слюнки. Этот колокольчик не приносил ей никакого удовлетворения, но означал, что вскоре принесут еду. А собака очень изголодалась. Но в тот вечер Боб правильных слов не нашел. Впервые за все время наркотик оказался совершенно бесполезным, и Шарлотта вернулась домой, пропитанная не только кровью дочери, но также унижением и ненавистью к себе. Именно в этот момент в нашу работу вмешалась синяя «Хонда Сивик».

Я очень отчетливо помню момент, когда узнал, что автомобиль вновь появился в наших краях и что его водитель арестован. Проведя целый день в Сомерсе, я возвращался домой. Мне не нравится слушать музыку за рулем. На мой взгляд, она провоцирует эмоциональные реакции, отвлекающие человека от мыслей, в то время как дорога домой – самое время основательно подумать над вопросами, которые мы перед этим обошли вниманием. Спортивные игры, в особенности динамичные, такие как баскетбол или хоккей, наоборот, стимулируют мыслительный процесс. Мозг то бешено работает, то погружается в хаос, в большинстве случаев создавая фоновый шум, помогающий сосредоточиться.

Я размышлял о пациенте, который в тот день был у меня на приеме. В тюрьме он отбывал пятилетний срок за незаконное проникновение в дом в городке Лайм. Сидел второй год и после трех лет надеялся выйти на свободу. Ко мне он обратился по поводу тревоги и депрессии. По опыту работы в Сомерсе я знаю, что это не более чем попытка заполучить психотропные препараты. Иногда я выписываю их из чувства сострадания, потому как пребывание в тюрьме приятным не назовешь. А в Фейрвью назначаю тем, кто переживает развод, теряет работу, оплакивает кончину кого-то из близких – словом, сталкивается с жизненной ситуацией, которая может полностью выбить человека из колеи. Конечно же, если придерживаться подобного стандарта, то заключенный, проведший десять лет за решеткой, заслуживает такого же сострадания, однако на практике мне приходится соблюдать предельную осторожность, когда речь идет о сочувствии к ближнему. Пациенты попросту перепродают полученные лекарства, а сами делают вид, что принимают их по назначению. Порой даже срыгивают уже проглоченные таблетки. После чего промывают их и перепродают поштучно. Другим просто нужно дать возможность приспособиться к новой жизни. Но принимать подобные лекарства десять лет нельзя. Пенитенциарная система не допустит этого по одной-единственной причине. Со временем к таким препаратам развивается привыкание, а никому не нужно, чтобы тюрьмы делали заключенных наркоманами.

В случае с пациентом, который был у меня на приеме в тот день, когда я узнал о Крузе Демарко, подобная дилемма передо мной не стояла. Я не сомневался, что он продаст полученные лекарства, и выписывать их не собирался. Сеанс близился к концу, и парень, почувствовав мои сомнения, решил со мной немного поиграть. Подобное поведение не только представляется вполне обычным, но и сводит на нет любые попытки симулировать химические нарушения психики, такие как депрессия, биполярное аффективное расстройство или шизофрения – подобные патологии мы относим к первому типу. В то же время оно недвусмысленно подтверждает мой диагноз о наличии у пациента отклонений второго типа. Если в двух словах, то патологии первого типа обусловлены нарушением химических процессов в мозгу, тогда как расстройства второго типа связаны с изменениями личности. Последние вызваны отсутствием либо деформацией определенных личностных черт, таких как сопереживание, или же искажением нормальных, здоровых чувств. Их спектр довольно широк – от пограничных расстройств личности до социопатии. Причем четких определений, на мой взгляд, здесь быть не может. Многие подобные пациенты совершенно не поддаются лечению. Сегодняшний был социопатом. По историям болезней парней из Сомерса можно было бы написать сразу несколько учебников. Смиренно признаюсь, что я не всегда обладал талантом определять пациентов, страдающих психическими расстройствами второго типа. В таких городках, как Фейрвью, они не разгуливают по улицам. И очень редко обращаются к специалистам за советом и лечением. Потому что не считают себя больными, хотя и понимают, что окружающие воспринимают их не так, как остальных. Они способны на любые хитрости и могут старательно скрывать свое истинное лицо, если хотят раствориться в общей массе или, что гораздо важнее, добиться того, в чем они отчаянно нуждаются. Только в исправительных колониях, тюрьмах или психиатрических больницах врач может наблюдать их в достаточном объеме для того, чтобы отточить профессиональные навыки, необходимые для диагностики и лечения патологий такого рода.

На начальном этапе работы в Сомерсе я отнюдь не был на высоте стоявших предо мной задач. Мне трудно признать ошибки, совершенные в первый год. Свой худший провал я допустил, когда работал с пациентом по имени Гленн Шелби. Наши сеансы продолжались шесть месяцев и закончились осенью, за полгода до изнасилования Дженни. Гленн отбывал небольшой срок за грабеж и страдал сразу двумя психическими расстройствами, хотя ни одно из них не бросалось в глаза. Столкнись вы с ним в обычной жизни, он показался бы вам любознательным и сердечным. Продемонстрировал бы свой глубокий интерес к вашим делам и тут же нашел между вами много общего. Даже мне не раз доводилось обнаруживать, что я прошел вместе с Гленном гораздо больший путь, чем намеревался. Он задавал бы вопросы с видом пятнадцатилетней девочки, судачившей о подругах, и вникал бы в подробности, которые заставляли бы вас открывать ему больше, чем требовалось в условиях сеанса лечения у психиатра. Донимал бы своей дружбой, будто желая до вас дорасти. Порой это доставляло дискомфорт, но он первый его чувствовал и тогда перестраивал свое поведение ровно настолько, чтобы и дальше держать вас на крючке. В конечном итоге этот дискомфорт, вероятно, стал бы сильнее его умения приспосабливаться, потому что стремление к близким отношениям любви и дружбы всегда диктовалось его пограничным расстройством личности. Это была первая патология.