Доброе слово - Эва Бернардинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дом на Янской горке, угловой и выдающийся из ряда других строений, был в это время уже не новый. Однако именно таким он напоминал Франсу замок во Фландрии, где прошло его детство, прежде чем он, молодой художник, отправился странствовать по свету, хотя ему вполне хватило бы внимательного изучения картин фламандских мастеров, краскам которых завидовали сами итальянцы. В конце концов он через Альпы и Вену попал в Прагу и нашел в здешнем государе почитателя искусства и самого щедрого из меценатов, а в пражских художниках, ваятелях и резчиках — развеселое общество, состоявшее, правда, из представителей стольких народов, что нередко им удавалось объясниться только при помощи латыни, но в остальном — особенно в питейных заведениях — спаянное узами дружеской приязни и расположения.
Здесь он нашел и подлинное сокровище, воплощение всяческих прелестей — юную банщицу Мадличку, иначе — Магдалину, верную копию евангельской святой, впрочем, когда та еще не помышляла о покаянии. Смуглому фламандцу нравились длинные золотые косы Мадлички, алое пятнышко под левой грудью в форме маленького сердечка, овальный ее живот, округленные колени и ноги, большие пальцы которых, хотя необыкновенно крупные, были так соблазнительно подвижны, когда, лежа на спине, она болтала в воздухе ногами, как малый ребенок. Мадличка более всех женщин, которых он до сих пор знал, напоминала ему ребенка, а фламандцы, все до единого, любят детей, как это видно на старых фламандских полотнах. Экономку художник из Мадлички не сделал. Для ведения хозяйства пришлось оставить вдову Маржи, но за обильным столом и на мягком ложе банщица стала ему подругой замечательной, как никакая другая женщина.
В первом этаже дома, где Мадличка взяла в свои руки бразды правления, помещалась шумная мастерская позументщика, но наверх, сквозь толщу стен, не проникали звуки даже самых сильных ударов молотков. Внизу находилась и каморка вдовы Маржи с окошком, выходящим на широкий двор, где на куче мусора, вечно копошились принадлежавшие ей куры. Мадличке так хорошо спалось с Франсом, что ее не будило ни утреннее солнце, ни призывное пение петуха в рассветных сумерках.
Комнатка, где новая хозяйка вдовы Маржи беззаконно, но беззаботно спала со своим чужеземным мужем, была невелика. Лишь кровать, над которой, по французскому образцу, нависал шелковый балдахин, производила величественное впечатление. Около полудня к молодой паре входила пани Маржи и приносила завтрак. Мадличка была уже свежа, как теплый хлеб. Сначала она немного прохаживалась неодетой — и даже вдова Маржи не могла отрицать ее красоту. Художник, еще лежа в постели, всегда отворачивал полог и жадно наблюдал за хождением Мадлички, словно за ночь он еще недостаточно насытился ею.
Далее здесь было довольно просторное помещение, куда художник велел внести вместительную лохань с кружевом по верхнему краю. Еще до завтрака, не замочив кружева, пани Маржи наполняла лохань нагретой водой, а в воду опускала сухие веточки лаванды, которую посылали пану Франсу из той благоуханной страны, откуда он был родом. В лохань забиралась молодая пара, оба вместе, нагие, как наши райские прародители до грехопадения, и в ней, только с постели, шумно и весело купались, да так, что однажды расплескали столько воды, что она просочилась вниз, к позументщикам. Те не смолчали, и художник приказал выложить пол домашней бани каменной плиткой, ослепительно белую поверхность которой впоследствии покрыл бесстыдными рисунками.
Пока господа купались и одевались, пани Маржи убирала в спальне и парадной зале с тремя окнами, выходящими на улицу. В этой зале за перламутровым столиком происходили трапезы, а после обеда художник обучал здесь своих учеников искусству писания безбожных полотен.
Беспутные ученики — всегда с уличными девицами — оставались затем у фламандца и Мадлички до глубокой ночи, ели, пили, пели и бренчали на арфе, развалясь на кушетках и коврах.
Но во все это пани Маржи не вмешивалась и была бы довольна, если бы утренняя уборка, в добавление ко всем прочим ее занятиям — стряпне, мытью полов и тасканию горячей воды, не была столь утомительной, что после этого у нес часто ломило спину. Но труд должно нести как крест! Это внушал ей и капуцин патер Антон, которому Маржи на исповеди открыла, что служит в сущем логове разбойничьем. Скоро она поняла, что грех, если его не скрывать, перестает быть грехом, как только люди к нему привыкнут. Помимо того, грешная Мадличка была смиренная, прелестная и обаятельная девушка — ну, совсем, как дева Мария.
Малый город Пражский превратился в царствование Его императорского величества Рудольфа II в средоточие волокитства, пьянства, ростовщичества и шулерства. Случилось так потому, что рыба гниет с головы, а Его императорское величество сам был до известной степени чернокнижник, а возможно, и помешанный, со всей его сворой золотых дел мастеров, звездочетов и алхимиков, с его иноземными художниками, со стойлами арабских жеребцов и кобыл, с диким заморским зверьем в Королевских садах, с его огромными кружевными воротниками, на которых возвышалась испанская голова с шапкой закудренных, как у мавра, седин, с массивным красным носом, налитыми кровью глазами и губой, закрывающей половину подбородка. Несомненно, государь он был необычный и мог равняться с Екатериной Медичи и Елизаветой Тюдор, но лишь как ценитель искусства. Правителем он был посредственным, и мудрых советчиков в его окружении не было. Магия, астрология, алхимия и коллекционирование разных диковинок поглощали все его время. О расстроенном уме его вслух не упоминалось, но нунций, папский посол, сосед императора по Градчанам, знал (и написал об этом в Рим), что по ночам самодержец пугается собственной тени.
Так почему бы ввиду всего этого на Янской горке не могли жить фламандский художник с пражской банщицей, и кому было дело до того, что у них днем и ночью происходило?
Век был с самого начала неспокойный и развращенный, впоследствии — кровавый. Денег было у одних предостаточно, у других же так мало, что на улицах и на мосту часами простаивали толпы обозленных голодающих. Иезуиты и лютеранские проповедники в своих храмах взаимно поносили друг друга, в кабаках и трактирах хозяйничали сплошь иноземцы, много было грабежей и убийств и прочих безобразий в дневное и ночное время — словом, Содом, чреватый великой войной и ничем иным. Да она постепенно и надвигалась, и затянувшимся ее предзнаменованием была братская размолвка Его императорского величества
