Записки врача скорой помощи - Елена Шагиахметова

Открыл дверь, и мы поняли, что это какая-то тюрьма. В тюрьме-то скорая помощь часто бывает на вызовах. Двери, как в тюрьме, железные, тамбуры и замки тюремные, но такое все как будто портативное: тесное, узкое, и совсем нет отопления, а стены из железобетона.

В коридоре были еще офицеры, два или три. Затем меня провели в камеру, где был больной. Собственно, два шага по коридору провели. В камере не было света, мебели, просто бетонный закуток два метра на метр, а на полу в темноте сидел больной в летней солдатской одежде. Что поразило, это полная темнота в камере за железной дверью.

Отопления там тоже не было, а дверь железная, как в гараже. Я потребовала вывести его на свет, в коридор, чтобы осмотреть и послушать. Надо сказать, от всего увиденного у меня прорезался голос, какого не бывало никогда.

Смотреть на него было страшно. Конечно, в легких все хрипело, он кашлял и еле на ногах держался. А еще пришлось и летнюю рубашку поднять, чтобы послушать, а там, в этом железобетонном кубе, было холодней, чем на улице.

Оказалось, что это был солдат 19 лет, который сбежал из своей части, где-то далеко, в другом городе. И бежал он домой, в Кемерово, на проспект Ленинградский, где живут его родители, но почти у дома его схватили и привезли в эту клетку.

Его поймали как дезертира. Здесь его держат несколько дней, два или три, на бетонном полу, без шинели, вероятно, и без еды. Решают вопрос, куда его дальше девать, проще говоря, ожидают представителей той части, откуда он сбежал. Почему-то вот только так можно было удержать девятнадцатилетнего дезертира.

Я сказала, что заберу его в больницу, иначе он не доживет до утра.

Тут офицеры забегали, запаниковали. Если бы они не вызвали скорую помощь, то и шума бы не было. Помер — да и ладно. А тут я уже все записала, и где родители живут, и телефон домашний. И сейчас я уйду с этой информацией. Побегали-побегали и повели его в машину скорой помощи. Еще сто метров на пронзительном ветру со снегом, а он так и шел в одной рубашке.

Боже мой! И ведь ни один из них не заплакал слезами раскаяния!

Так хорошо его помню, такой большой красивый мальчик, сын своих родителей из нашего города. Мы довезли его до больницы, а там уже ждали его родители.

Он к этому училищу связи никакого отношения не имел, и откуда там эта тюрьма появилась для него прямо в городе, никто не знает. И кто бы мог подумать, что буквально из окон пятиэтажек на Федоровского можно увидеть такие, замаскированные под маленькие домики, известные только избранным, помещения?

Проезжая мимо законсервированного ныне училища связи в трамвае или в машине скорой помощи, я думаю почему-то всегда одно и то же. Что там до сих пор среди зарослей клена стоит этот маленький железобетонный домик, огороженный заборчиком из колючей проволоки, как овощной склад среди старых корпусов, в целости и сохранности.

Сегодня я думаю, что это была очень старая история, и рассказ написан о том времени, которое не повторится, давно, и псевдоним у меня был другой. Но я не знаю, можно ли сегодня такое писать, ведь там есть намек на вооруженные силы, и как далеко то прошлое, о котором еще можно писать мемуары. О девяностых? О пятидесятых? О сороковых-роковых?

Глава 57. Про гранатовый сок и «упала замертво»

Однажды я проснулась оттого, что… пью гранатовый сок. Я пришла домой после суточной смены, не повела дочь в детский сад, мы с ней что-то поели, поиграли, посмотрели фильм, а потом я заснула на диване под какой-то мультик. А дочь продолжала как-то себя развлекать сама на полу возле дивана. В какой-то момент она принесла из кухни ручную соковыжималку, очистила гранат и добыла таким путем с полстакана гранатового сока. Половину себе, половину мне, спящей. Тут я и проснулась. Вот так мы и жили. После суток как дурак. Главное — дойти до дома, успеть раздеться и зайти в ванную. Римма сто раз просыпалась в ванне голая, потому что пробку неплотно закрывала, гарантия, что не утонешь во сне. После нормальной ночной смены состояние как от тяжелого похмелья, такая дрожь снимается только рассолом. Это после нормальной ночной смены, а после тяжелой вообще уснуть невозможно, потому что перевозбуждение всего организма. Нет ничего тяжелее послесуточного сна, потому что он не приносит облегчения. Хотя мы еще не знаем мемуаров космонавтов на МКС, как им спится и просыпается. Тут главное — не тормозить. Проснуться, встать и идти. Это похоже на состояние после уборки урожая на 10 сотках картошки или 24-часовой бег, но там хотя бы есть кислород. А в кабине скорой помощи и в операционной состав газа, которым дышит персонал, не изучен. Помню, когда я работала пролетариатом на заводе, возле моего станка часто возникала фигура человека в белом халате с колбами и резиновыми грушами. Он приближался ко мне и брал мой окружающий воздух на анализ в лабораторию. А вот в кабине скорой помощи я ни разу за 40 лет такого человека не видела, ни зимой, ни летом. Почему? Не потому, что это трудно, а потому, что этого нельзя, откроются страшные тайны, почему люди не живут долго. Когда мы доезжаем до кировского приемного отделения, пациенты и родственники выпадают из машины со словами «наконец-то, как вы тут работаете». Даже удивляет иногда их реакция на обычную транспортировку.

Иногда после суток врачи не просыпаются, как Овчинников и Шрайнер. Я смотрю на молодых и верю, что им это не грозит. Они ведь другие. Они сбегут.

Глава 58. Интернатовская девочка

Однажды зимой мне пришлось столкнуться с пропастью, разделяющей воспитателя и ребенка в интернате. Это было уже в городе, перед Новым годом. Поздно вечером медсестра интерната в центре города вызвала скорую помощь к девочке с высокой температурой. Побоялась оставить ее на ночь, как-то она кашляла нехорошо, и температура повышалась. А врача постоянного в интернате не было.

Мне дали этот вызов, потому что свободных детских бригад не было, а после того, как я поработала в детском летнем лагере, я считалась специалистом по интернатовским детям среди «взрослых» врачей.

Этот интернат — такое двухэтажное здание довоенной постройки, похожее на