Ответственность - Лев Правдин

Необычайную и какую-то особенно сияющую голубизну неба она приписала только своему настроению. Сейчас даже тучи на небе, и те показались бы ей голубыми и веселыми. А как же иначе? Так думала она, потому что не знала, что таким сияющим и синим небо кажется всегда, если на него смотреть из сумрака тюремной камеры сквозь решетку окна. Это все равно, как если смотреть из колодца, когда даже днем звезды видны. Чем глубже и, значит, темнее колодец, тем ярче звезды и тем их больше.

Этого она еще не знала, и мысли такой не могло появиться. Небо за решеткой — это еще не дошло до ее сознания.

Пришел пожилой усатый солдат, принес кусок хлеба и налил в кружку кипятку из жестяного чайника. Она, поправляя волосы, беспечно сказала:

— Здравствуйте. Погода-то, а!

Он ничего не ответил и пошел к двери.

Тогда она требовательно выкрикнула:

— Умыться вы мне дадите?

— Закиров, — позвал, стоя в дверях, солдат, — пятая на оправку просится.

Почему «пятая»? — подумала Таисия Никитична. — Это, значит, я — «пятая»? — Догадка не очень ее порадовала. Называться номером даже в «своей» тюрьме неприятно. Но скоро она успокоилась: пятый — это был просто номер камеры, она заметила его, возвращаясь из уборной.

Таисия Никитична вздохнула: роль изменницы начинала ей надоедать. Скорей бы ее вызвали. Скорей бы!

С удовольствием она начала есть. Ведь это свой хлеб. Она еще не знала, что это не хлеб, это «пайка». Съела большой ломоть, выпила половину кружки остывшего кипятку.

Скоро ее повели на допрос. Она еще не знала, что это допрос, и думала, что сейчас с ней поговорят и все сразу выяснится.

— Здравствуйте, — сказала она, войдя в кабинет следователя.

Хотела сказать весело и непринужденно, а получилось вызывающе. Следователь, наверное, так и понял, потому что он удивленно посмотрел на нее сквозь очки с выпуклыми, как рыбьи глаза, стеклами, и нерешительно ответил:

— Здравствуйте. Вон там сядьте.

Она села, куда он указал — на стул в углу, и принялась разглядывать следователя: невысокий и весь какой-то обесцвеченный, лицо бледное, волосы светлые, редкие, тщательно расчесанные на косой пробор. Глаза сквозь толстые стекла кажутся огромными, влажные веки бледно-розовые от усталости. Жует большими бескровными губами. Настоящий судак, которого только что вытащили из воды. Таисия Никитична даже пожалела его: спать, наверное, хочет до смерти, а нельзя. Надо поговорить со мной, надо освободить меня от всех необоснованных подозрений, вернуть мое доброе имя.

С этого он и начал: спросил ее фамилию, имя, где родилась, сколько лет.

— Тридцать четыре, — ответила она.

Недоверчивый взгляд, удивленный вопрос:

— Сколько?

Она повторила, на этот раз он поверил, но предупредил, что все, что она говорит, будет тщательно проверено.

— Проверить все, что я говорю, очень легко. Надо только разыскать Бакшина, командира отряда. Он послал меня к немцам, и у него остались мои документы.

Следователь посмотрел на нее огромными влажными глазами и спросил:

— А кроме Бакшина кто-нибудь может подтвердить, что вы не сами перебежали?

— Он мне сказал, что чем меньше людей знают о предстоящей операции, тем лучше.

— А его заместитель Шагов, он тоже не знал?

— Точно не знаю. И вообще, как мне казалось, Бакшин не очень доверял окружающим. Может быть, в создавшихся условиях так и надо?

Следователь пожевал губами и спросил без всякого интереса:

— Какое это было поручение?

— Теперь я имею право говорить об этом?

Он сонным голосом пояснил:

— О ваших правах здесь могу судить только я. А вы обязаны отвечать на все мои вопросы.

— Мне надо было проникнуть в немецкий госпиталь и сообщать все, что увижу или узнаю, главное — о немецких эшелонах, отправляемых в Германию. Вы знаете, как отчаянно они тогда начали отступать?

— Кто был связным? Кому вы должны были передавать все сведения?

— Фельдшеру Боталову. Но его не оказалось. Потом узнала, что его расстреляли незадолго до моего прихода. Бакшин об этом не знал.

— Это вы так думаете?

— Я говорю только то, что было на самом деле. Бакшин ничего не знал о Боталове. Он только сказал, что Боталов долго ничего не сообщает и, может быть, это провал.

— И все-таки он вас послал?

— Тем более надо было идти. Бакшин обещал прислать связного.

— И не прислал?

— Не знаю. Ко мне трудно было пробиться. За всеми русскими, которые работали в госпитале, очень следили. После провала Боталова особенно. А мне было приказано никуда из госпиталя не уходить. Я так там и жила в одной комнате с двумя медсестрами-немками. Они с меня глаз не спускали. Так за мной и ходили, то одна, то другая. Две старые ведьмы.

— Да. — Он задумался, сонно поводя толстыми ресницами по стеклам очков. — Если бы все это можно было доказать…

— Найдите Бакшина. Ему-то вы поверите?

— Ему? — Наконец-то он зевнул. — Дело в том, что Бакшин погиб.

— Как погиб?

— А больше у вас нет свидетелей?

Смерть Бакшина ее так потрясла, что она даже не сразу поняла, как безнадежно осложнилось ее положение. Она даже не вспомнила о той женщине, санитарке из сельского медпункта, которая проводила ее до города. Исчезла последняя и единственная возможность доказать свою невиновность.

— Есть еще Шагов. Только он…

— Что он? — спросил следователь, записывая все, что говорит Таисия Никитична.

— Он был против посылки связного.

— Шагов сам об этом вам сказал?

Пришлось рассказать о том единственном разговоре Шагова и Бакшина, невольной участницей которого она оказалась. Тогда она никак не могла даже и подумать, что все так получится. Ведь тогда разговор шел о Вале. Про Валю Таисия Никитична не сказала.

Записав ее показания, он продолжил допрос:

— Вас захватили в отступающем эшелоне. Почему вы не остались в городе? Больше надежды было бы, что вам поверят.

— Остаться? Эго почти невозможно. За мной наблюдали, за каждым моим шагом. Меня бы просто не оставили.

— Так они вами дорожили?

Ирония? Таисия Никитична удивленно посмотрела на него. Нет. Полное равнодушие, как всегда.

— Дорожили? Они просто расстреляли бы меня. Уж я-то знаю. Насмотрелась всего.

— А в партизанском отряде не дорожили? Почему послали именно вас?

— А немцы не всякого бы приняли. Тут был расчет. Им очень нужны врачи, хирурги особенно. Кроме того, я немного знаю язык. Бакшин мне сказал, что для того, чтобы мне поверили, я должна показать, где находится партизанский лагерь и аэродром. Немцы сразу же туда разлетелись и, конечно, ничего не нашли. Пустые землянки.

— Тогда вас сразу взяли в госпиталь?

— Нет. Проверка была, и очень жестокая. — Таисия Никитична нахмурилась. — Очень тщательно проверяли и безжалостно. А потом, кажется, поверили. А может быть, и не поверили…

— Да, возможно, — согласился он и позвонил.

Подумав, что сейчас придет конвой и уведет ее обратно в камеру, Таисия Никитична торопливо проговорила:

— Я прошу дать мне возможность написать мужу и сыну! Они обо мне ничего не знают уже больше, чем полгода.

Прикрыв глаза, он устало ответил:

— И хорошо, что не знают.

— Как можно так говорить! — Таисия Никитична встала и вся подалась вперед.

Появился разводящий.

— Неужели даже в этом вы мне откажете?

— До окончания следствия переписка не разрешается, — нехотя объявил следователь.

СВИДЕТЕЛЬ

Только недели через две ее снова вызвали. Она, не ожидая приказа, села на свое место в углу, следователь долго задумчиво жевал толстыми губами и не начинал допроса. У него был такой вид, словно он держал во рту кусок, раздумывая, проглотить его или выплюнуть.

Решил проглотить. Перестав жевать, он сообщил:

— Обнаружился один свидетель.

— Санитарка! — воскликнула Таисия Никитична. Ну да, как же она сразу-то не вспомнила.

— Какая санитарка?

— Санитарка из сельского медпункта. Бакшин меня направил к ней, а уж она и проводила меня до города.

Но кроме того, что санитарку зовут Дуся, она ничего больше не могла оказать. Даже название деревни не запомнила.

— Санитарка отпадает, — решительно подытожил следователь.

— Но еще есть свидетель. Вы сказали.

— Да, но не в вашу пользу.

— Таких, к сожалению, достаточно.

— Почему вы не спросите, кто этот свидетель?

Она заметила, что следователь как-то особенно пристально разглядывает ее. Нет, тут что-то новое, что-то он узнал о ней такое, что изменило его отношение, повысило его интерес к ней и к ее делу. Стараясь оставаться равнодушной, она сказала:

— Мне все равно…

— Нет, это не простой свидетель. Он должен вас заинтересовать. Теперь уж нет никаких сомнений.