Диомед, сын Тидея. Книга вторая - Андрей Валентинов

– Я теперь слушай. Большая часть войска Агамемнона действительно в Авлиде, остальные плывут туда с востока. «Пенелопу», корабль Одиссея, видели у Наксоса...

– Да где они, Дий Подземный, шлялись все эти годы? – не выдержал я. – Где их носило, недоумков?

– Спросишь, – равнодушно бросила она. – Да и не это важно. Сейчас надо думать об Аргосе. Если Агамемнон действительно хочет идти на Трою – пусть. Нечего ему делать на Востоке, там уже наши владения. Жаль, с Кеми не вышло!

У-у, руки загребущие, глаза завидущие!

– Пусть бьется лбом в Скейские ворота! Троя для Аргоса – подарок богов. Надеюсь, у тебя хватит ума, ванакт, не подставлять лишний раз аргивян под троянские стрелы? Пусть микенцы хоронят воинов, пусть Агамемнон ссорится с войском, ведь он плохой воевода, правда? Аргос уже богаче, уже сильнее, а если Микены в этой дурацкой войне еще и потеряют лицо...

Да, кому война – кому и мать родная! Куда там Одиссею-кознодею до богоравной Айгиалы!

– В Микенах уже и так недовольны. Три года – ни побед, ни добычи. Еще годик, и носатого отправят на свидание с Атреем. А когда у них начнется смута, то мы сможем договориться с дорийцами...

Замолкла ванактисса. Замерла, руки мои на бедрах почуяв. На бедрах, на лоне – мокром, ненасытном... А как ее еще замолчать заставишь?

– Ты... Я же о делах... важных!..

Но покорилась, на колени стала, руками в доски палубные уперлась. Долг платежом красен, богоравная. Сперва ты меня сильничала... Поглядел я на ее бедра, на все, что к бедрам прилагается. А ничего! Ну, копья к бою!

Взвизгнула, задергалась взад-вперед, зашипела. Вонзил я ногти в ее кожу – поглубже, побольнее. И мы когтить умеем.

– Ты... ты... эту... хеттийскую царевну... подстилку... так же?.. тут же? Как пес – суку... вонючую?..

Уже доложили! Или моя богоравная личным прорицателем обзавелась? Хорошо, что Цулиас мы еще в Милаванде на берег высадили.

Так кто сейчас – сука вонючая?

– Нет, Тидид, не слышал, Промах слышал, а я тогда в Лерне был. Узнал, что дядя Эвмел умирает, на колесницу сразу, но вот – не поспел. Промах мне его слова пересказал, да только он, Дылда Тиринфская, ничего не понял. А насчет Крона, и в самом деле странно. Амнистии – Дни Прощения[30] ЕМУ справляют, на городских праздниках первому хвалу воздают, словно ОН теперь на Олимпе главный. Да Дий с ним, с Кроном этим! Гм-м... Дий с Кроном...

– Ясно, Полидор. А под Трою я тебя не возьму. Раз богоравная Айгиала будет теперь верховодить в совете гиппетов, ты мне в Аргосе нужен. Ты и Промах. А если что, помни: войско подчиняется не моей жене, а лавагету Эматиону.

– Да о чем ты, Диомед? У нас же не Микены какие-то. А жаль, что заехать не хочешь!.. Слушай, ты бы Киантиппа видел. Ну, вырос парень, вылитый теперь дядя Эгиалей! Все к тебе на войну рвался, насилу удержали...

Что ты задумал Крон-Время, Крон-мертвец? Котел, ловушка... Ведь это только в сказках (да еще, наверное, в детстве), время может остановиться, пойти вспять, замереть. Крутится хрустальное колесо под всеми мирами, неостановимо, неотвратимо. Вот уже сын дяди Эгиалея рвется на войну, как когда-то рвался я. Какая это у меня война по счету? Седьмая? Восьмая?

Последняя?

Никогда не думал, что буду говорить с выходцем из Тартара. Впрочем, не думал – и не говорю. Это он говорит.

– Знаешь, Диомед, я вначале на тебя разозлился, обиделся даже. Это же твой план был! А я тебя предупреждал, предупреждал, что не выйдет ничего! А тут докладывают: возвращаются аргивяне, и все остальные возвращаются...

Выходец из Тартара богоравный Агамемнон Атрид изволил хмурить брови. Не слишком – вроде нашего Зевса Трехглазого, что на Лариссе.

– Ну, может оно и к лучшему так... Но что теперь войску объяснишь? Вон, Одиссей бегает, вопит, что кормчие у тебя плохие, в Мисию вместо Троады свернули...

А я все еще не верил. Не верил, себя за ладонь щипал – незаметно, дабы Атрид не узрел. Три года с лишком прошло, как погиб маленький Ферсандр, как взяли мы проклятый Пергам. Для меня, для всех, для мира – три года.

А для носатого – три дня! Или четыре. Или пять.

– Ладно, так и скажем – ошиблись кормчие, морского пути в Трою не знали. Но теперь, Тидид, все по-моему будет! Никаких хеттийцев – прямо на Трою идем. Войско уже и так волнуется...

Щипаю я себя за ладонь, синяки ставлю. А может, не в Тартаре Атрид просидел эти годы? Тартар-то не забудешь! А, к примеру, сбежала из Гадеса прабабка моя, Горгона Медуза, завернула на денек в Авлиду, глянула в глаза всему воинству ахейскому... Да только слаба старушка стала, поистратила силы. Всего-то ее взгляда на три года и хватило.

– В общем, все! Готовь корабли, поведешь передовой отряд. На Трою! Понял, Тидид? На Трою!

Ого, эка брови сдвинул, носатый! Сейчас молнией ударит!

– Понял?!

Ничего-то я не понял!

Бродят тени по Авлиде-Тартару. Бродят, рыщут, смеются.

Поют.

– Эй, гуляй по кругу фляга!Диомед ослеп, бедняга.Эвона! Эвона! 

В бой с врагами мы ходили -Чуть своих не перебили!Эвона! Эвона! 

К Трое плыли мы, старались,А в Пергаме оказались!Эвона! Эвона! 

На Приама меч острили,А Телефу кровь пустили!Эвона! Эвона! 

Эй, плесни чуток Борею -Завтра плыть к гипербореям!Эвона! Эвона-а-а!

Хорошая песня! Мне, во всяком случае, понравилась. Вот гетайры мои отчего-то все за мечи хватались... А зачем за мечи хвататься? Ни к чему мечи в богоспасаемой Авлиде. Не Арей-Ярый – Дионис-Бромий тут в чести. Пей, гуляй, про Диомеда-слепца пой! Хорошо! По душе воинству такая служба – сидячая да лежачая. Вот только ноздри лучше бы паклей заткнуть – загадили Авлиду, ступить негде. Поэтому я в первый же день Фоаса и Эвриала с Капанидом-басилеем во главе за дальние холмы отправил лагерь разбивать. И от благовоний здешних подальше, и от болтовни тоже, и от Бромиевой потехи. А то загуляют мои аргивяне с куретами, лови их потом по берегу!

...И что интересно, не один я такой умный. Там, за холмами, Любимчик окопался. Думал я навестить рыжего... раздумал, Эвриала к нему направил.

В общем, все при деле, один я уже второй день по Авлиде благовонной брожу. Брожу, все еще не верю. Три года! Дий Подземный, три года! Три года – и три дня. Ну, пусть пять, пусть даже неделя! Эх, Медуза-прабабка, горазда ты шутки шутить!

Конечно, ванакт аргивянский не просто так, от шатра к шатру, по Авлиде слоняется. Ведь скоро доведется этих гуляк через море волочь, прямиком к Крепкостенной! Ну и запустил Атрид воинство! А ежели разбегаться начнут?

– Эй, гуляй по кругу чаша!Здесь, в Авлиде, Троя наша!Эвона! Эвона!

Ну вот!

В первый же день, когда носатый молниями отгремел, бросился я вепрем Эрифманским к Менелаеву шатру. Да только пуст шатер оказался. Лишь вечером корабли белокурого в песок загаженный ткнулись. Не утерпел я, не стал ждать, пока сходни сбросят, за борт черный схватился, подтянулся, на доски смоленые палубные животом упал...

Весь последний месяц я думал, что я Менелаю скажу. И как скажу! Ведь доверял я ему, белокурому. Ведь не мальчишка он – третий воевода! Как же он мог приказ мой не выполнить, Пергам Мисийский бросить? Ну ладно, провалился в Тартар его братец носатый, но он-то, Менелай, что делал эти три года?

Оказалось, не три года – тоже три дня. Три дня назад Менелай из Пергама ушел. И не я лишился языка – он, когда ванакта аргивянского, Диомеда Дурную Собаку, в Авлиде узрел. Ведь Дурная Собака должна к Хаттусе рваться, к сердцу царства Хеттийского...

Вот так. Три дня.

А в общем, все просто оказалось. Утром, когда в Пергаме увидели, что пропал Диомед, сгинул невесть куда, прилетела на легких крыльях Паника-дочка. Кто-то (уж не Любимчик ли?) заорал, что боги покарают ахейцев за язву безневинного Телефа Гераклида, потом пошло обычное: «Предали! Окружают!»...

Почернел белокурый. Стыдно парню – не справился. Да сквозь стыд иное проступает, недоуменное. Ты-то, мол, Диомед, чего здесь делаешь? Где же твоя Хаттуса, Диомед-хвастун? Где же твой план победный, Диомед-воевода?

И что расскажешь в ответ? Про Аскалон, про Кеми байку сплетешь? Прошел, де, я, великий Дамед-ванака, всю Азию за два дня, а на третий сюда вернулся? Не сказал, понятно. Промолчал. Бродить ушел по Авлиде-Тартару. Бродить, песенки про Диомеда-слепца слушать, сочувственным речам внимать, что, мол, плохи у тебя, Тидид, оказались кормчие, морского пути в Трою не знают...

– Да не виноват ты, Тидид, не горюй! Кормчий твой виноват, да еще темно было. Мне тоже Троя померещилась...

Ну, уважил Любимчик! Посочувствовал!

Не хотел я с Одиссем Лаэртидом, верховным жрецом Гекатомбы, видеться. А уж говорить – совсем не хотел. Но куда денешься? Нос к носу столкнулись. Налетел на меня рыжий, волосы торчком, язык на плече... Забегался! Не сидится ему!

– Я... Когда брат твой погиб, не успел сказать... Жалко Ферсандра! Хороший он парень был! Жалко... Знаешь, и Протесилай погиб, сразу при высадке...